Прошло несколько дней, и, собравшись в очередной раз окликнуть его, вдруг поняла, что так и не спросила, как его зовут.

— Совсем забыла. Слушай, я же не могу всегда звать тебя «слушай» или «эй» — может, скажешь, как тебя зовут? Вот я — Кинако. Вообще-то я Кико, но мне придумали прозвище Кинако. Славное, правда?

Я написала палкой, которая валялась на земле, иероглифы моего имени и подписала рядом «Кико». Мальчик читать умел — не знаю, правда, насколько хорошо. Я видела, как он набирал в поиске «лев» или «кукушка».

— Зови меня Кинако. А теперь твое имя. Ну? — спросила я, протянув ему палку.

Ребенок сжал ее в руке, ненадолго задумался, а потом медленно вывел:

— Паразит.

В смысле?! Я, затаив дыхание, смотрела на мальчика, пытаясь понять, что он чувствует, но не могла.

Футболку, которую я ранее выстирала, он с того дня не носил. Он надевал новое мужское белье примерно раз в три дня. Вроде бы мылся, голову тоже мыл. В какие-то дни от него пахло, в какие-то — нет. Дотрагиваться до себя не разрешал, так что я не могла посмотреть, но синяки наверняка оставались — думаю, его бьют. Это точно были следы жестокого обращения, которые он старался спрятать, но не мог.

— Так, то есть твое имя похоже на «паразит»? Как у меня — прозвище? — спросила я, думая при этом, что это невозможно. Как я ни ломала голову, приятных причин для этого не находила. Как я и ожидала, мальчик покачал головой, с досадой отбросил палку и снова взялся за планшет. На его лице было только раздражение. Я должна быстрее с ним подружиться. Так, чтобы он хотя бы мне рассказал, в какой ситуации оказался.

Позже, развешивая во дворе белье, я вдруг услышала знакомый звук. Невольно оглянулась — кажется, он доносился из планшета. Наверное, пока мальчик прокручивал ролики, дошел до этого животного.

— Это же…

Сидевший на веранде и внимательно прислушивавшийся к этим звукам ребенок — я, разумеется, не могла называть его «паразитом» — заметил мое удивленное лицо и указал на планшет.

— Это, ну… как же ты нашел-то… я часто слушаю это.

Ребенок, указывая на планшет, вопросительно посмотрел на меня. Наверное, он не понимал, что за животное издает этот звук. Я сунула высохшее полотенце в корзину для белья и села рядом с мальчишкой.

На экране в темной воде вверх поднимались пузырьки воздуха, и, будто эхом, отдавался глубокий звук. Он был похож на глубокое дыхание или на мелодию, которую мурлыкают под нос. Как будто голос, который ласково зовет.

— Так поют киты.

Брови мальчик слегка поднялись.

— Неожиданно, да? Говорят, что киты в море поют, призывая других китов.

Он восхищенно выдохнул и перевел взгляд на море перед нашими глазами. Я тоже посмотрела туда.

— Потрясающе, правда? В таком огромном, глубоком море их голоса слышны сородичам. Я думаю, что они и беседовать могут. Интересно, что этот говорит?

Надеюсь, не какую-нибудь ерунду. «Какая светлая лунная ночь. Здесь море красивое, приятно плавать. Давно не виделись с тобой, хочу встретиться». Вот бы они так болтали!

— Интересно, как звучит в море голос собеседника? Мне кажется, чувства того, с кем он общается, должны обволакивать все его тело.

Всем телом воспринимать те чувства, что направлены на тебя, всем телом их слушать. Наверное, это так приятно!

— Представляешь — как бы далеко вы ни находились друг от друга, можно ощущать то, что чувствует к тебе твой сородич. Правда, есть и те, кто лишен этого счастья.

Мальчик вдруг резко встал. Он недовольно нахмурился и скривил губы. Я даже не успела спросить, в чем дело, как его след простыл.

— Я же еще не успела ничего рассказать!

Когда он проявил интерес к голосам китов, я решила рассказать ему все, потому что мне показалось, что он поймет, почему слушаю голоса китов.

— Интересно, придет ли он еще? — тихо пробормотала я.

* * *

В интернет-магазине я купила велосипед. Меня беспокоило, что я мало двигаюсь, а еще хотелось бы расширить свою сферу передвижения. Теперь, если постараться, можно было добраться и до «Иона». Кто бы мог подумать, что именно в деревне осознаешь истинную ценность онлайн-магазинов? Все-таки невозможно прожить с одним «Кондо-мартом». В ожидании, когда на тамошних полках появится сицилийское вино или бельгийское пиво, пожалуй, и умереть успеешь.

Я отправилась покататься на только что доставленном велосипеде. Съехав с холма, заработала педалями, направляясь в сторону рыбного рынка, где раньше почти не бывала. Миновала группку зданий с опущенными ржавыми ставнями-жалюзи — видимо, раньше это были частные магазинчики. Один участок — кажется, детская площадка — зарос травой, доходившей мне до пояса, одиноко торчали шарообразная конструкция для лазания — «паутинка» с облезлой краской — и горка.

— И как ты, бабуля, здесь жила? — пробормотала я про себя.

Работая гейшей в Токио, бабушка, говорят, вела роскошную жизнь. По словам матери, у них была экономка, бабушка обучала молодежь и выбиралась то в Асакусу, то в театры — в общем, привыкла проводить время изысканно. Судя по рассказам, она перебралась сюда, когда мне было три года, так что ей тогда было около шестидесяти. Надо же — в солидном возрасте устроить себе такое приключение как переезд, да еще и в город, где ничего нет, да еще и в одиночку! Я вот до этого не жила богато — и то ощущаю неудобства.

«Жила напоказ, — фыркала мать. — Когда ее оставили богатые клиенты, сорившие деньгами, она уже не могла вести ту же роскошную жизнь. Но она любила пустить пыль в глаза и не хотела, чтобы над ней смеялись те, кто знал ее в годы расцвета, вот и удрала в деревню, где ее никто не знал. Глупо! Впрочем, куда бы она делась от одинокой старости — содержанка!»

«Шикарная была гейша!» — так сказал отчим. Это случилось, когда бабушки уже не стало. Когда мне было шесть, она быстро и легко умерла от разрыва аорты или чего-то в этом духе. Посреди занятия она вдруг стала задыхаться, ее увезли в больницу на скорой, но спасти не смогли. Мать, ненавидевшая бабушку, даже тогда сказала, что ни за что не будет за ней ухаживать, но ей и не пришлось. После смерти бабушки осталось достаточно денег, чтобы хватило на похороны, вот тогда-то отчим и сказал, мол, противно считать такую своей родственницей. Это ж какой стыд — содержанка! Но при этом он с уважением говорил о ее образе жизни: мол, сумела сохранить образ известной гейши, женщины с хорошим характером и до самого конца жила с шиком. И это стоило ценить.

А для меня бабушка была просто-напросто добрым человеком с мягким смехом. Она не важничала, не кичилась роскошью, она была душевной и красивой, как горечавка, тихонько цветущая в углу сада. Бабушка, о которой говорили мать с отчимом, отличалась от той, какой ее знала я.

Они оба не знали, почему она выбрала это место. Город, с которым нет никакой связи, в котором не на кого опереться. Ничем не примечательный, обычный рыбацкий городок в провинции. Интересно, что она здесь искала? Как жила?

Погруженная в эти мысли, я крутила педали и очнулась, только когда оказалась у скоростного шоссе. Пока оглядывалась вокруг, выбирая, куда поехать, меня окликнули:

— Мисима!

Я подняла козырек своей бейсболки и посмотрела туда, откуда донесся голос, — из окна «универсала» высунулся Муранака и махал мне рукой.

— Ты чего здесь делаешь?

— Купила велосипед, осваиваю.

— Ишь ты. Обедала уже? Я вот собираюсь.

Задумавшись, посмотрела на часы — почти час дня.

— Хочешь, вместе поедим? Покажу вкусную столовую.

Я немного подумала — давно не ела вне дома. Раз у меня теперь появился велосипед — а пусть покажет!

— Хорошо, поехали.

Муранака просиял.

Я поехала за его машиной, и через несколько минут мы добрались до небольшого ресторанчика. На синих занавесках у входа белыми буквами было написано «Закусочная Ёсия». Я протянула руку, чтобы открыть раздвижную дверь из матового стекла, но навстречу вышла группа дяденек в рабочей одежде. Мы вошли, и я увидела, что внутри было просторнее, чем казалось. Стояло четыре столика на четверых и еще четыре места на подиуме. Подиум, видимо, как раз занимали те дядечки — там еще стояла посуда, которую торопливо убирали со стола две девушки в фартуках.

Мы сели лицом друг к другу за свободный столик у окна, и я раскрыла меню. Здесь были карри, отбивные, тянпон — густой суп с лапшой, мясом и овощами, острые кусочки жареной курицы — в общем, довольно много вариантов. Выбор отдельных блюд, не входящих в комплексный обед, тоже был богатым, так что закусочная, кажется, была популярна у простого народа. Вечером тут можно было и выпить.

— Кстати, а где Кэнта?

— Он увлекся сотрудницей ресторанчика, который открыли за «Ионом», — нахмурился Муранака.

Он рассказал, что Кэнта — парень настойчивый и решил ходить на обед только туда. Муранака, пытаясь поддержать чувства подчиненного, тоже ходил вместе с ним, но потом ему надоело, и сегодня он отправился обедать сам по себе.

— Ладно, неважно. Рекомендую вот это — ланч с тэмпурой [Тэмпура — обжаренные в кляре морепродукты или овощи.] из курицы.

Мужчина ткнул пальцем в ланч с огромной фотографией, рядом с которой было красным написано: «Самое популярное блюдо». Он объяснил мне, что тэмпура из курицы — самое известное местное блюдо, и что вся его семья любит эту закусочную — когда они приходят сюда, только эту курицу и заказывают.