Одним словом, с высокой галереи город под куполом сгущающейся тьмы казался ожившей огненной сказкой.

— А еще оставаться не хотел.

Хизаши зашуршал за спиной, и его голос раздался совсем рядом.

— Можешь сказать, что оказался прав, — разрешил Кента, не обидевшись. — Это красиво.

— Ты не видел настоящей красоты.

— Ошибаешься, — ответил Кента и подумал о тонком силуэте матери, возносящей молитву в их маленьком скромном храме, и утренний свет, падающий на ее одежду и волосы с парой тонких поседевших прядей сквозь деревянную решетку окон под самым потолком. Но в этот раз сердце не сжалось от тоски, и Кента улыбнулся. Кажется, он привыкает к самостоятельности куда быстрее, чем сам от себя ожидал.

Уходя на праздник, они столкнулись с хозяином, Танакой, и тот едва заметил их, рассеянно извинившись. Кажется, он чувствовал себя дурно, но от предложения Кенты осмотреть его отказался. «Всего лишь сердце пошаливает», — отмахнулся он и ушел. Едва ли до утра кто-то вернется в рёкан.

— Он встревожен, — заметил Кента, когда они с Хизаши вышли на улицу. — Может, не стоит оставлять его одного?

— Он не один, есть работники, — возразил Хизаши. — К тому же ты забиваешь себе голову чужими заботами, а это вредно для течения ки.

— Ки?

— Только не говори, что даже этого не знаешь.

Хизаши неторопливо двинулся на звук музыки и неразборчивый гомон человеческих голосов. Фестиваль начался на закате, а основное его действие приходилось на поздний вечер и ночь. Сейчас же огни фонарей уже заменили свет солнца, и улицы заливало неровное красно-желтое сияние, отгоняющее тьму в самые укромные уголки. Небо казалось безумно черным, непрозрачным, оно будто поглощало любой свет, обволакивало город, еще более яркий на фоне тьмы по его краям. Кенте примерещилось, что все вокруг ненастоящее, и сам он — куколка, помещенная в клетку из расписной бумаги.

— Как бы объяснить понятнее? — меж тем рассказывал Хизаши. — В любом человеке есть особая энергия, она течет по невидимым глазу каналам-меридианам, пронзает каждый сун тела и является основой для постижения оммёдо. Если твоя ки сильна, она даст возможность видеть незримое, совершать невероятное. И напротив, если ки слаба и на ее пути встречаются заторы, то и здоровье будет слабо, и тело немощно, и разум ограничен. Но свою ки можно укрепить и развить тренировками, и верх развития ки — искусство оммёдо.

— Значит, моя ки сильна?

Хизаши прищурился и посмотрел на Кенту свысока.

— Не обольщайся. Она достаточно сильна, чтобы дать тебе шанс, но я не ощущаю ничего выдающегося.

Кента подумал и решил не обижаться. В конце концов, оценка настоящих оммёдзи важнее и веры ей больше.

— А твоя ки? Какая она?

— О! — как-то странно улыбнулся Хизаши. — Она многих бы заставила удивиться.

— А ты не особенно-то скромен.

— К чему скромность, когда все и так видно?

Кента пожал плечами и не стал ничего отвечать. Едва ли Мацумото догадывался, насколько Кенте «и так видно», но пока это никому не доставляло хлопот, все в порядке. Дурных людей тоже предостаточно, но никто не тычет в них пальцами на улице: «Смотрите, этот человек лжив, а тот жаден!» У каждого должен быть шанс показать, каков он на самом деле.

Площадь Ямаситы гудела растревоженным ульем: люди веселись, несмотря на поздний час, толкались у лотков с угощениями и различными товарами, выбирали самые красивые фонари из тех, что изготовили на конкурс, отовсюду звучала музыка, отбивали ритм барабаны, процессия с огнями и танцами заканчивала обходить город и скоро должна была вернуться в исходную точку. Кента не знал, куда смотреть в первую очередь, и потому застыл столбом на месте, вынуждая людей его обходить.

— В чем дело? — ехидно спросил Хизаши. — Уже хочешь вернуться и составить компанию Танаке?

— Нет! — воскликнул Кента. — Я просто немного растерялся.

— Смешной, — бросил Хизаши, отворачиваясь. Его высокая узкоплечая фигура в хаори с кленовыми листами, так подходящими сезону, едва не скрылась в толпе, и Кента кинулся следом и успел схватить за широкий рукав. Так, словно ребенок за матерью, он и пошел, глазея на изобилие товаров и закусок, которые готовили прямо тут, распространяя смесь манящих запахов.

— Идут, идут! — послышалось с разных сторон, и Кента, оглянувшись, увидел слепящее пятно, надвигающееся на них из темноты неосвещенной улицы. Или огни на ней погасили только что?

Он отпустил рукав Хизаши, и толпа разделила их.

Смолкла музыка, тревожно и редко разрывали тишину удары в огромные барабаны. Процессия двигалась по темной улице без песен и веселья — похожая на призрачное шествие. Мрачные фигуры женщин и мужчин ступали медленно, точно плыли по воздуху, фонарики в их руках покачивались, бросая отсветы на закрытые одинаковыми белыми масками лица.

Снова ударили в барабаны, процессия замерла на миг и продолжила свой скорбный путь, символизирующий ту страшную ночь, когда снежный демон приказал людям выйти из домов. Так гласила легенда, и Кента хорошо ее запомнил. Полностью поглощенный мистическим зрелищем, он смотрел, как медленно, рывками, будто преодолевая сопротивление, люди входят в круг света ярмарочной площади и идут сквозь нее, чтобы потом сплошной поток разбился на два и окружил собравшихся жителей светящимся кольцом. Кента оказался точно на пути молчаливой процессии, видел блеск чужих глаз в прорезях масок. Вместе со всеми он посторонился, не отрывая взгляда, пока не прошел последний из участников.

И лишь потом спохватился, а где же теперь искать Хизаши?

Он углубился в толпу, выискивая высокий хвост с красным шнурком. Мацумото как сквозь землю провалился, а тут еще вернулась музыка — флейта вплеталась в бодрый перебор струн бивы, — покров колдовского очарования был сорван, и возле лавок снова топтался народ, зазывали торговцы, выпрашивали сладости дети, молодежь собиралась компаниями ловить золотых рыбок или есть лапшу наперегонки. Кента подходил то к одному лотку, то к другому, и вот оказался возле лотка со сладостями, за которым стоял торговец в белой маске, а над прилавком горел фонарь с узором из цветков ликориса. Кроме засахаренных ягод и орехов, было тут столько всего, что рот мгновенно наполнился слюной. Кента смотрел на данго — палочки с тремя шариками из рисовой муки, политыми соусом, и представлял, насколько это должно быть вкусно, как приятно липнет к зубам чуть клейкое тесто, как пачкаются губы. Он даже прикинул в уме, сколько денег у него останется, если он купит себе один. Потом вспомнил о долге перед Хизаши за еду, жилье и одежду и загрустил.

Мимо прилавка проходила женщина с малышом лет четырех-пяти, и продавец окликнул ее.

— Госпожа! Госпожа, возьмите, — он протянул ей палочку с тремя рисовыми шариками. — Это подарок.

Она посмотрела на угощение с грустной улыбкой.

— Благодарю, но целитель запретил мне есть сладости из-за болей в желудке. В прежние времена я бы съела с десяток таких, но годы никого не щадят…

— Все равно возьмите. От одного ничего не случится, сегодня же праздник!

Торговец был настойчив, и женщина не стала больше отказываться, но отдала данго ребенку. Они уже почти прошли мимо, как малыш подергал ее за подол. Кента отвернулся, чтобы уйти, и услышал звонкий детский голосок совсем рядом:

— Бабушка, давай лучше угостим братика? Братик грустный. Может, у него тоже нет мамы?

Кента повернулся к ним, и женщина неловко улыбнулась ему и погладила внука по голове.

— Братик уже большой, наверное, он уже не любит сладкое.

Но малыш вырвался и подбежал к Кенте, чуть не запутавшись в коротких ножках. Схватил его за штанину и подергал. Кента присел на корточки и заглянул в большие невинные глаза.

— У меня есть мама, но она сейчас очень далеко.

Малыш серьезно насупился, став еще милее, что Кента не удержался и потрепал его по мягким волосам.

— Все равно не грусти! — мальчик сунул Кенте липкую от потекшего соуса палочку. И как бы Кента ни отнекивался, бабушка с внуком уже ушли, а он остался стоять с подаренным угощением. И казалось, сердце настолько переполнилось теплом, что могло осветить всю площадь безо всяких фонариков.

А вскоре нашелся и Хизаши. Он стоял на дальнем конце площади, сунув руки в рукава хаори, и хмурился. Кента надеялся застать его врасплох, но только приготовился внезапно возникнуть перед ним, как Хизаши тут же нашел его взглядом.

— Ты же не пытался сбежать? — сразу спросил он.

— Зачем? — не понял Кента.

— Просто так. — Хизаши перестал так сильно сдвигать брови и обратил внимание на данго. — Что это такое у тебя?

— Ты никогда не ел данго?

— Если спрашиваю, значит, не ел.

Кента с готовностью протянул ему палочку.

— Попробуй, это вкусно.

— Еще чего. Сам купил, сам и ешь.

— Я его не покупал, — и Кента рассказал, что с ним происходило после того, как в толпе их разделило друг с другом. Хизаши задумчиво поглядывал то на Кенту, то на данго, а потом наклонился и осторожно, будто боясь уколоться, придержал Кенту за запястье и зубами снял верхний шарик. Соус попал на щеку, и Хизаши, не замечая этого, сосредоточенно жевал, пока выражение его лица не изменилось с хмурого на довольное.