Глава 2

Утром сначала Нина Тимофеевна опоздала почти на полчаса, потом долго не было автобуса. В итоге Андрей так и не попал на утреннюю планёрку. А это залёт, особенно учитывая, что вчера, оставшись дома с детьми, он пропустил и вечернюю.

Едва зашёл в отделение, как дежурный сообщил, что в кабинете его поджидает посетитель.

— Я говорил, что у вас неприёмный сегодня, товарищ майор, — вскочил он со стула у себя за зарешёченным стеклом дежурки, — и я бы и не пустил, но Харламов сказал…

— Ладно, Саш, расслабься. Разберёмся. Главный на месте?

— Какой-там! Сразу после планёрки рванул куда-то.

Едва Андрей открыл дверь кабинета, как сразу, одним взглядом, оценил обстановку: Генка с Мишкой, наперебой травящие бородатые байки, Харламов, вдохновенно колдующий над банкой с кипятильником… И гражданка Краснова, сидящая у его, Ивано́ва, стола. Перед ней — лист бумаги с наваленной на него горой галетного печенья и кускового сахара, и его же, Иванова, стакан в наградном юбилейном подстаканнике, парящий свежезаваренным чаем. Сама Краснова смеётся взахлёб над шуточками оперов, аж щёки порозовели.

Ещё бы не смеяться… над таким-то цирком!

И вот что интересно: всего час назад, злясь на опоздание Нины Тимофеевны, Андрей даже подумывал, а не плюнуть ли, не взять ли эту молодую? Понятно, что долго не протянет, хорошо, если хотя бы до конца месяца, но, может, за это время удастся подыскать ещё кого-то?

А теперь вдруг чётко понял, что нет. Не вариант. Вся эта свистоплясия — стрельба глазами, молодые гормоны и романтический флёр, который такие вот юные особы приписывают ментам — этого он уже нажрался в своей жизни, аж до сих пор тошнит.

Строго оправив китель и подтянув галстук, прошёл к своему столу. Не глядя по сторонам, выдернул из-под горы печенья лист, глянул на оборот: ну так и есть — его вчерашний, так и недописанный рапорт. Не выдержал, послал Харламову предельно понятный взгляд…

В кабинете теперь висела тишина. Но если опера́ просто затаились, с интересом наблюдая, что дальше, то Краснова, кажется, уже теряла сознание от страха. Вот и хорошо.

Снял и отложил на край стола фуражку. Нарочито медленно достал из ящика чистый лист, положил перед собой. Выровнял. Сложил руки на столе и наконец, поднял взгляд.

— Слушаю вас, гражданка Краснова.

Хмурился изо всех сил, напуская на себя того самого знаменитого «Ивано́вского строгача», который сломал сопротивуху такого количества подозреваемых, что, кроме своего портрета на доске почёта ещё и внеочередного майора [«Внеочередной майор» (жарг.) — присвоение внеочередного звания майора.] в своё время получил.

Но сейчас что-то явно шло не так. И хотя побледневшая Краснова, замерев, как кролик перед удавом, только и делала, что беспомощно хлопала ресницами — сам Андрей тоже чувствовал себя… странно.

Чертовски хотелось отвести взгляд, но было нельзя. Давить, так давить! Вот только и дальше смотреть становилось всё труднее — брови, будто в самоволку, неудержимо ползли из строгой кучи куда-то наверх, в умильный домик, а под ногами вместо твёрдой земли опять колыхалось чёртово облако. И ком в горле, который хочется сглотнуть, но тоже нельзя.

Положение спас помощник Петров. Ворвался в кабинет, потрясая кипой бумаг:

— Андрей Иванович, завал на сегодня! Два мордобоя, три жалобы, очередной УДОшник [«УДОшник» (жарг.) — лицо, условно-досрочно освободившееся из мест лишения свободы и подлежащее постановке на учёт по месту проживания участковым уполномоченным милиции.] и ориентировки на…

И замолчал, уловив, наконец, атмосферу. Но лёд тронулся. Андрей с облегчением протянул руку:

— Давай! — Забрал бумаги. — Далеко не убегай, сейчас рапорт подобью и на участок рванём. Оксана Васильевна, если у вас по существу ничего нет, то не смею задерживать. И обратите внимание, там, на двери снаружи, указаны мои приёмные дни и часы. — И, давая понять, что разговор окончен, демонстративно раскрыл папку с обращениями. — До свидания.

И она вдруг очнулась:

— Нет, подождите! Я… — суетливо зарылась в лежащий на коленях пакет, — я принесла вам… — достала вчерашние рекомендации и ещё какие-то новые бумаги. — Вот, я принесла дополнительную характеристику из института и отзыв с прежнего места работы. Он, правда, в свободной форме, но это только потому, что времени было мало, и я…

Она ещё что-то лепетала, раскладывая на столе бумаги и неловко пытаясь отодвинуть лежащее перед ней печенье, а Андрей смотрел на неё… и уже почти ненавидел. За голос её мягкий, за вновь вспыхнувший взволнованный румянец и порхающую на скуле тень от длинных ресниц. За то, что ресницы эти сегодня были подкрашены ярче вчерашнего и вдобавок подведены стрелками. И помада на губах, которой вчера не было.

Машинально бросил взгляд на свой стакан — чистый. Не успела ещё.

А ещё, вчера не было духов. Ландыш, сирень? Да, что-то такое, весеннее. И лак на ногтях сегодня ярче. И бусики на шее появились…

Скользнул взглядом ниже, по фигуре. Спохватился, раздражённо прикрыл глаза.

Финтифлюшка бестолковая. Очередная.

— Что скажете? — наконец выдохнула она.

Андрей открыл глаза.

— Я вам ещё вчера всё сказал. Вы не подходите.

— Но…

— До свидания!

Прикрикнул так, что даже Генка Шевцов удивлённо поднял голову от изучения ориентировок. Краснова же обиженно поджала губы и сбежала, так и оставив все свои бумажки на столе.

— Лютуешь, товарищ участковый уполномоченный? — слегка осуждающе усмехнулся Харламов. — Думаешь, раз в галстуке, так всё можно?

Андрей не ответил. С трудом протиснулся между двумя заваленными бумагами столами к телефону, набрал внутренний.

— Вась, зайди!

Пока ждал, собрал бумаги Красновой, сунул их вошедшему Петрову:

— В дежурку отнеси, предупреди, что это Красновой. Пусть отдадут, если ещё придёт. Ко мне больше не пускать. И давай, через двадцать минут жди на улице.

Отпустив помощника, залпом выпил полстакана подстывшего уже чая и решительно принялся переписывать вчерашний рапорт.

Но то ли после нервотрёпки с этой Красновой, то ли ещё что, но сосредоточиться было трудно. К тому же, вокруг уже вторую неделю творилось чёрте что: из восьми кабинетов их Отделения три наконец-то попали под капитальный ремонт, и всех их обитателей временно расселили куда придётся.

Андрея, то ли по старой памяти, то ли из личной вредности Львовича, отправили к опера́м, чудом втиснув в их и без того тесную конуру дополнительный пятый стол. Пытались и помощника Петрова сюда впихнуть, но не поместился. Отселили по соседству, к другим участковым.

И вот теперь Андрей сидел здесь — свой среди чужих, чужой среди своих — и завидовал операм чёрной завистью, а они, гады, ласково подкалывали его, цепляясь то к хождению «по форме», то к его посетителям, процентов девяносто которых составляли бабки-кляузницы.

Андрей шуточки коллег пропускал мимо ушей — с этими парнями они в своё время не один пуд соли съели: и безнадёжных «глухарей» раскрывали, и в засадах сидели, и под пулями, бывало, бегали. Так что обижаться, он на них не обижался, но, наблюдая их урывистый, непредсказуемый распорядок, слушая обсуждения очередного дела и даже просто глядя на их неформальный видок «по гражданке [«По гражданке» — то есть, в неформальной, штатской одежде. О́перу (жарг.) — (оперуполномоченному сотруднику МВД), в отличие от Участкового уполномоченного не обязательно ношение уставной формы одежды на службу.]», тосковал гораздо сильнее, чем раньше, сидя в своём облезлом кабинетике участкового.

Наконец закончил с рапортом, глянул на часы.

— Олег, вчера как, всё нормально?

Харламов, не поднимая головы, пожал плечами:

— Угу. Только перед самой планёркой Маруно́вский ваш заходил, тебя искал. Я сказал, что ты отлучился ненадолго. Ну, по личному.

— Твою мать, Олеж, ну нахрена по личному-то?

— А как ещё? Ты ж собирался вернуться вообще-то. Маруновский, кстати, стуканул на тебя Львовичу, имей в виду. Тот сегодня с утра интересовался почему тебя снова нет на планёрке, ну Маруновский задницу свою и прикрыл. Сказал, что ты с вечера как по личному свалил, так тебя и нет до сих пор.

— А Львович?

Харламов снова пожал плечами:

— Кряхтел.

Андрей досадливо дёрнул щекой.

Начальник их отделения полковник милиции Ра́зумов Борис Львович был в своё время знатным опером. Но те времена давно прошли, и теперь, благополучно осев на руководящую кабинетную должность, он давно уже просто ждал выхода на пенсию, попутно пытаясь воскресить в своём отделении доблестную «милицию семидесятых», если не пятидесятых вообще. Воскресить, конечно, не удавалось — времена не те, не те нравы… И всё, что ему оставалось, это ностальгировать, а в моменты наивысшего гнева хмурить лохматые брови и долго, сердито кряхтеть.

И то, что он кряхтел из-за его, Иванова, отсутствия на планёрках — это хреново. Очень.

А вот Маруновский, метящий на должность начальника по организации работы участковых, но, по сути, такой же старший участковый, как и сам Иванов — просто ганд… Ну то есть, нехороший человек. А проще говоря — жополиз.

Но передний зуб ему, получив дисциплинарное с занесением в Личное дело, Андрей в своё время даже не за это выбил. А так… по личному делу.

Выйдя на улицу, первым делом обратил внимание на клубящуюся вдали тучу. Видно, прогноз не соврал, и гроза всё-таки будет. Да и душно так, что хоть ложись и помирай. Одуряюще пахло цветущей над крыльцом Отделения акацией. В замершем воздухе лениво кружили первые хлопья тополиного пуха. Началось. Теперь чисть не чисть, а следующие минимум три недели китель с фуражкой будут словно вынутые из заснеженной задницы.