— Там обычно и вся стая, — кивнул Барнаби. — Тем не менее я умею с ними управляться. Меня деморализовали именно Мелисса, ее мамаша и семейные связи.

Вышеуказанная деморализация, очевидно, оказалась довольно короткой и малодейственной: Барнаби уничтожил последнюю колбаску, после чего соизволил спросить:

— Итак, когда мы едем?

Джерард встретился глазами с другом. Пейшенс была права, хотя он вряд ли в этом ей признается.

— Сегодня же напишу управляющему Трегоннинга. Нужно захватить побольше кистей и красок, удостовериться, что все остальное в порядке… скажем, в конце следующей недели.

— Превосходно!

Барнаби поднял чашку, словно бокал с вином, осушил и потянулся к кофейнику.

— Думаю, что до той поры я залягу в укрытие.

Двенадцать дней спустя коляска Джерарда проехала между двумя выщербленными каменными столбами с прикрепленными к ним табличками, возвещавшими о том, что именно здесь и начинается Хеллбор-Холл.

— Далековато от Лондона, — заметил сидевший рядом Барнаби, с любопытством оглядываясь вокруг, удивленный и немного заинтригованный.

Они выехали из столицы четырьмя днями раньше и с тех пор были в пути, останавливаясь пообедать и переночевать в понравившихся гостиницах.

Подъездная аллея, продолжение дороги, отходившей от той, которая вела к Сент-Джасту и Сент-Моусу, была обсажена старыми, очень толстыми и густыми деревьями. Поля по обе стороны загораживали разросшиеся кусты живой изгороди. Ощущение было такое, словно они оказались в живом коридоре, постоянно изменяющемся коллаже коричневого и зеленого. Иногда за вершинами кустов и нависшими ветвями виднелось сверкающее серебром море под ярко-синим небом. Впереди и справа полоска морской воды была ограничена мысом, переливавшимся смесью оливкового, фиолетового и дымчато-серого цветов.

Джерард прищурился.

— По моему предположению, этот отрезок воды, должно быть, Каррик-Роудз. Значит, прямо по курсу лежит Фалмут.

Барнаби последовал примеру друга и тоже присмотрелся.

— Слишком далеко, чтобы различить город, зато сколько парусов!

Дорога постепенно спускалась вниз, медленно заворачивая сначала на юг, потом на запад. Скоро Каррик-Роудз скрылся из виду, и древесные часовые, охранявшие аллею с обеих сторон, уступили место открытому пространству. Коляска выехала на солнечный свет, и друзья затаили дыхание.

Перед ними лежал один из узких заливов с неровными краями, место, где древнюю долину залила морская вода. Справа находился Сент-Моус — часть полуострова Роузленд, надежная защита от холодных северных ветров. Слева поднимался высокий гребень южной части полуострова, отсекая натиск природы с юга. Лошади продолжали бег, и вид постоянно менялся, открывая все новые поразительные пейзажи. Дорога вела сквозь зеленые поля, спускаясь все ниже, и наконец впереди появились покатые крыши, между которыми блестели зелено-голубые воды залива. Далее дорога описывала широкую пологую дугу и проходила мимо дома, величественно поднимавшегося в небо, после чего делала круг и заканчивалась широкой площадкой у парадной двери.

Лошади замедлили ход, одолевая последний участок дороги. Джерард и Барнаби молча разглядывали дом. Он был… необычным… сказочным… великолепным: многочисленные башенки и балконы с перилами из кованого железа, бесконечные контрфорсы, окна всех видов, форм и размеров и сегменты крыши, образующие причудливые углы в серых каменных стенах…

— Ты ничего не сказал о доме, — заметил Барнаби, когда коляска въехала во двор.

— Я ничего не знал о доме, — пояснил Джерард. — Только о садах.

Части этих садов, знаменитых садов Хеллбор-Холла, простирались за границы долины, над которой стоял дом, и словно обнимали фантастическое здание. Но основные сады скрывались позади дома. Как страж, охраняющий верхний конец долины, которая спускалась до каменистого берега залива, дом загораживал вид на долину и разбитые в ней сады.

Джерард, все это время забывавший о необходимости дышать, восхищенно выдохнул.

— Неудивительно, что никому не удалось тайком пробраться сюда, чтобы все это зарисовать.

Барнаби ответил веселым взглядом. Джерард натянул поводья, и коляска остановилась в тенистом дворе Хеллбор-Холла.

Жаклин Трегоннинг, сидевшая в гостиной Хеллбор-Холла, услышала звуки, которых ждала: топот копыт и тихий скрип гравия под колесами экипажа. Больше никто из находившихся в большой комнате не обратил на это внимания: все были слишком заняты предположениями об истинной натуре только что прибывших гостей.

Жаклин предпочитала не заниматься предположениями, если имелась возможность все увидеть собственными глазами и составить собственное мнение. Поэтому она осторожно, бесшумно поднялась с кресла рядом с диваном, на котором устроились ее ближайшая подруга Элинор Фритем и ее мать, леди Фритем из соседнего поместья Тресдейл-Мэнор. Обе оживленно обсуждали с миссис Элкотт, женой викария, двух джентльменов, которые с минуты на минуту должны были прибыть в Хеллбор-Холл.

— Кузина утверждает, что оба крайне высокомерны, — твердила миссис Элкотт с презрительной гримасой. — Осмелюсь предположить, что они считают себя выше нас.

— Не знаю, с чего бы это, — парировала Элинор. — Леди Хэмфрис написала, что оба происходят из знатных родов, оба принадлежат к высшему свету, просты и сердечны в обращении. Мама, зачем им задирать носы? Помимо всего прочего, другого общества здесь просто нет. Если они не пожелают водить с нами компанию, значит, им предстоит крайне уединенная жизнь.

— Совершенно верно, — согласилась леди Фритем. — Если они хотя бы вполовину так хорошо воспитаны, как пишет ее сиятельство, значит, ни о каком высокомерии не может быть и речи. Помяните мои слова…

Леди Фритем торжественно закивала, отчего затряслись ее бесчисленные подбородки и ленты чепца:

— Истинного джентльмена сразу можно распознать по легкости, с которой он ведет себя в любой компании.

Тем временем Жаклин беспрепятственно ускользнула, направилась к окну, откуда открывался прекрасный вид на двор, и, оглядев комнату, усмехнулась. Из всех собравшихся никто, кроме нее и тетушки Миллисент, сестры отца, которая после смерти матери жила с ними, не имел никаких особых причин оказаться здесь. Никаких… кроме неуемного любопытства.

Джордан Фритем, брат Элинор, болтал с миссис Майлз и ее незамужними дочерьми Кларой и Роуз. Тут же стояли Миллисент и Митчел Каннингем. Компания была погружена в обсуждение портретной живописи вообще и успеха миссии Митчела и ее отца, убедивших самого известного художника лондонского света посетить Хеллбор-Холл и уделить здешнему обществу часть своего таланта.

Жаклин спокойно пожала плечами. Невзирая на мнение отца, Митчела и модного художника, именно она сделает им всем одолжение. Она еще не решила, будет ли позировать для портрета, и не согласится, пока сама не оценит этого человека, его талант и, самое главное, пока не убедится в искренности и цельности его натуры.

Она знала, почему отец так настаивал, что этот человек, и только он один, способен написать ее портрет. Миллисент блестяще удалось заронить нужные семена в отцовскую голову и не только заронить, но и вырастить и собрать достойный урожай. Как одна из участниц заговора, Жаклин хорошо сознавала, что этот человек должен быть центральной фигурой: без него, его творчества, предполагаемой искренности в работе их планы ни за что не осуществятся.

И иного пути нет.

Остановившись в двух шагах от окна, Жаклин стала рассматривать вновь прибывших: в создавшихся обстоятельствах не грех и проследить за Джерардом Деббингтоном. Во всяком случае, угрызения совести ее не мучили.

Прежде всего следует определить, кто из двоих Джерард. Тот, кому досталась роль пассажира?

Светловолосый джентльмен ловко спрыгнул вниз и, смеясь, сказал что-то приятелю, который оставался на козлах, продолжая сжимать поводья в длинных пальцах.

Пара серых, запряженных в коляску, были породистыми, прекрасно ухоженными животными, Жаклин определила это с первого взгляда. Мужчина, державший поводья, был темноволос, с резкими, чеканными чертами лица; блондин был симпатичнее, брюнет — красивее.

Жаклин недоуменно моргнула: уж очень это странно. Ей так редко приходило в голову замечать мужскую красоту!

Она снова оглядела приятелей и в душе признала, что их физические достоинства было трудно не заметить.

У коляски появился грум. Мужчина на козлах спустился вниз и вручил ему поводья.

И Жаклин получила ответ на загадку. Именно он художник. Именно он и есть Джерард Деббингтон. Это подтверждали десятки крошечных мелочей: от очевидной силы этих длинных пальцев до сурового совершенства одежды и ауры сдержанной напряженности, окружавшей его и столь же реальной, как модное пальто.

И эта напряженность потрясла ее. Она готовилась к встрече с расфранченным щеголем или тщеславным фатом, но этот человек был совсем иным.

Она наблюдала, как он спокойно отвечает другу: тонкие губы почти не шевелились и только едва изогнулись в легчайшем намеке на улыбку. Сдерживаемая сила, тщательно контролируемая энергия, безжалостная решимость — вот определения, пришедшие ей на ум, стоило ему повернуться. И взглянуть прямо на нее.