Стефани Перкинс

Айла и счастливый финал

Джарроду, моему лучшему другу и настоящей любви


Глава 1

Уже полночь, мне душно, и, вероятно, викодин [«Викодин» — сильнодействующее обезболивающее с наркотическим эффектом.] все еще дурманит мой мозг, но я уверена, что этот парень — да-да, именно этот, — это он.

Он.

Его поза мне уже хорошо знакома: сгорбленные плечи, склоненная вправо голова, нос, зависший в сантиметре от кончика ручки. Сосредоточенный вид. Меня охватывает нервная эйфория, отчего сердце начинает биться быстрее. Он так близко — всего через два стола — и сидит лицом ко мне.

В кафе тихо. В воздухе разливается сладковато-горький аромат кофе. Три года вожделения проносятся перед моим мысленным взором, и имя срывается с губ вопреки моему желанию:

— Джош!

Он вскидывает голову. И долго, очень долго смотрит на меня. А потом… моргает.

— Айла?

— Ты знаешь мое имя? И даже правильно его произносишь!

Многие зовут меня Исла, но я Айла [Имя главной героини Isla можно произнести и как Исла, и как Айла.]. Как «айланд» — остров, только без последних букв. Я расплываюсь в улыбке, которая тут же исчезает.

Джош осматривается, будто кого-то ищет, а затем осторожно опускает ручку:

— Хм… да. Мы частенько сидели рядом на уроках.

— Да, на пяти уроках из двенадцати, на которые мы ходили вместе.

Он немного помолчал, а потом медленно произнес:

— Точно…

Снова пауза.

— Что для вас? — Парень, похожий на покрытого пирсингом Авраама Линкольна, швыряет на стол ламинированный листок с меню.

Я бросаю на официанта быстрый взгляд. На его беджике значится «Эйб».

— Что-нибудь легкое, как пюре, — бросаю я.

Эйб нервно чешет подбородок — такие неясные заказы его явно раздражают.

— Но никакого томатного супа, шоколадного пудинга или яблочного пюре с малиной. Это я уже ела сегодня, — быстро добавляю я.

— А… — На лице Эйба мелькает понимание. — Вы болеете.

— Нет.

Парень снова хмурится:

— Как скажете. — Эйб подхватывает меню. — Может, вы аллергик? Еврейка? Вегетарианка?

— Что? — Я немного смущаюсь под градом вопросов.

— Сейчас посмотрю на кухне. — Официант шагает прочь.

Мой взгляд возвращается к Джошуа, который все еще наблюдает за мной. Затем он смотрит на свой блокнот для рисунков, вновь поднимает взгляд, а потом снова смотрит вниз. Будто не может решить, продолжаем ли мы беседу. Я тоже опускаю взгляд. Меня все сильнее мучает мысль: стоит мне продолжить разговор, и завтра же я об этом горько пожалею.

Но… Удержаться я не в силах. Когда он рядом, сделать это попросту невозможно. И я решительно вскидываю голову. Мое сердце пускается в бешеный пляс, когда я с упоением рассматриваю его. Его длинный, красивый нос. Худые, но сильные руки. Его бледную кожу, которая слегка потемнела от летнего солнца, черную татуировку, выглядывающую из-под рукава футболки.

Джошуа Уассирштейн. Моя любовь к нему безгранична и причиняет поистине невыносимую боль.

Он снова поднимает голову, и я краснею. Румянец — вечное проклятие рыжеволосых. И словами не передать, как я благодарна Джошуа, когда он прокашливается и заговаривает первым:

— Тебе не кажется это странным? Ну… что мы никогда до этого не сталкивались.

Я тут же подхватываю тему:

— Ты часто сюда приходишь?

— Ну… — Он крутит ручку. — Я имел в виду город. Ты же живешь в Верхнем Вест-Сайде, но я никогда тебя там не встречал.

Сердце пропускает удар. Я знала, где он живет, но не думала, что он знает, где живу я. Мы учимся в Американской школе в Париже, но каникулы проводим на Манхэттене. Все знают, что Джош живет на острове, потому что его отец сенатор Соединенных Штатов. Но почему-то никто не помнит, что я тоже здесь живу.

— Я не так часто выбираюсь в люди, — выпаливаю я. — И сюда пришла лишь потому, что проголодалась, а дома пустой холодильник.

После этой фразы я перебираюсь на свободный стул напротив Джошуа. Мой медальон в виде компаса ударяется о столешницу.

— Утром мне удалили зуб мудрости, и, хоть я и приняла лекарство, зубы все равно ломит, поэтому я и заказала что-нибудь легкое.

Джош впервые расплывается в улыбке.

Тут же я вспоминаю о том, что получила хорошее воспитание, и, как пай-девочка, счастливо улыбаюсь ему в ответ, не обращая внимания на боль.

— Обезболивающее… Это все объясняет, — тянет он.

— Вот дерьмо! — Я закидываю ногу на ногу, ударяясь при этом коленной чашечкой о ножку стола. — Я веду себя как слабоумная?

Джощ усмехается от удивления. Люди всегда так ведут себя, потому что не ожидают услышать слово «дерьмо» от миниатюрной девушки с тихим и милым голосом.

— Скорее просто не так, как всегда, — отвечает он. — Вот и все.

— Знаешь, я очень хочу есть и спать, но заснуть не могу. Должно быть, это из-за лекарства. Поэтому я и пришла сюда.

Джош снова смеется:

— Я проходил через это прошлым летом. Завтра тебе станет лучше.

— Обещаешь? — с надеждой спрашиваю я.

— Ну, вообще-то не завтра… Но дня через два точно все пройдет.

Наши улыбки постепенно гаснут, над столиком повисает напряженное молчание. Мы редко общались в школе и никогда за ее пределами. Я слишком застенчивая, а он — слишком скрытный. К тому же Джош целую вечность встречался с одной девушкой.

Встречался.

Они расстались в прошлом месяце, как раз перед ее выпускным. А нас с Джошуа еще ожидает последний учебный год. Мне бы хотелось верить, что он внезапно проявит ко мне интерес, но… не ничего не получается. Его бывшая — решительная и прямолинейная. Полная моя противоположность. И сейчас я с удивлением ловлю себя на том, что хочу продолжать разговор во что бы то ни стало, несмотря на охватившие меня страх и чувство беспричинного стыда. Чуть дрожащей рукой я показываю на его блокнот:

— Над чем работаешь?

Он сдвигает руку, скрывавшую портрет парня, похожего на молодого Авраама Линкольна.

— Я просто… валял дурака.

— Это же наш официант! — радостно восклицаю я и снова широко улыбаюсь.

Он немного застенчиво убирает руку и пожимает плечами:

— А еще вон та пара в углу.

Разве мы здесь не одни?

Я осматриваюсь и замечаю в дальнем углу мужчину и женщину средних лет, которые вместе читают «Голос Гринвич-Виллидж» [«Голос Гринвич-Виллидж» — нью-йоркский еженедельник, освещающий события культурной жизни города.]. Больше здесь никого нет, так что, пожалуй, я не окончательно потеряла связь с реальностью. Хотя со мной явно происходит что-то странное, потому что я поворачиваюсь к Джошу и храбро спрашиваю:

— Можно посмотреть?

О господи! Поверить не могу, что я это спросила. Мне всегда хотелось заглянуть в его альбомы и блокноты, всегда хотелось подержать один из них в руках. Джош — самый талантливый художник в нашей школе. Он многое умеет, но его настоящая страсть — комиксы. И я слышала, как он говорил, что рисует комикс о своей жизни.

Автобиография. Дневник. Какие секреты он хочет раскрыть? Мне нравятся наброски, которые Джош быстро рисует на полях тетрадей, картины, сохнущие в школьной студии, скетчи, которые он оставляет на дверях своих друзей. У него есть свой неповторимый стиль, мрачный, причудливый и изящный одновременно. При этом линии он всегда ведет чертовски аккуратно. Однако многие считают, что Джошуа слишком много выделывается, потому что он все время витает в облаках, прогуливает уроки и не выполняет домашние задания. Однако, когда я смотрю на его рисунки, я понимаю, как же ошибаются все эти люди.

Мне бы хотелось, чтобы он посмотрел на меня так, как смотрит на своих случайных моделей. Чтобы увидел, что скрывается за моей застенчивостью, так же как я разглядела что-то большее за его маской богатенького бездельника.

Щеки снова краснеют — на мгновение мне кажется, что Джош может прочитать мои мысли. Тем более что я понимаю — он внимательно рассматривает меня. Неужели он посчитал мой вопрос наглым? На его лице отражается беспокойство, и я хмурюсь. Джош кивком показывает на стол. Его блокнот уже лежит передо мной.

Я смеюсь. И он тоже, явно пытаясь скрыть замешательство.

Передо мной лежат его последние работы. Я потрясена. На одной странице я вижу лицо официанта, который со скучающим видом смотрит в сторону. Кажется, что даже серьги в его носу, бровях и ушах излучают скуку и раздражение. На другой странице Джош идеально изобразил пару средних лет — на лицах мужчины и женщины застыло хмурое выражение, они явно уже устали друг от друга.

Я очень осторожно прикасаюсь к чистому уголку блокнота, чтобы доказать себе: происходящее реально. Когда я наконец заговариваю, в моем голосе слышится благоговение:

— Они потрясающие. На других страницах тоже портреты?

Джош закрывает блокнот и придвигает его к себе. От частого использования корешок слегка потрескался, а обложку украшает синяя наклейка в форме Америки с двумя словами: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ». Не знаю, что это значит, но мне нравится.

— Спасибо. — Он еще раз улыбается. — Дальше всякая ерунда, но да, в основном, портреты.

— А у тебя есть разрешение? — вдруг спрашиваю я.

Он хмурится:

— Разрешение на что?

— Ну, тебе не нужно разрешение всех этих людей, которых ты рисуешь?

— Разрешение на то, чтобы нарисовать портрет? — удивленно спрашивает он. Я киваю, и он продолжает: — Нет. Я же рисую для себя. Да и блокнот этот не самый лучший. Видишь? Страницы никак не вырвать.