Рэми выбежала на улицу и направилась в сторону парка Доннидэя, надеясь, что свежий зимний воздух утишит ее больной рассудок. Но вдруг она наткнулась на маленький пруд, покрытый льдом. Мысль ударила в нее, как молния в дерево: «Я смогу это перебить». Рэми нашла тяжелую ветку, что валялась неподалеку у какого-то спящего под снежным покровом дерева, и начала с остервенением бить по льду. Слой льда был тонким, Рэми легко удалось расколоть его и сделать небольшую прорубь. Затем она разделась до нижнего белья и, недолго думая, окунулась в ледяную воду.

После этого Рэми заболела и провела три дня в бреду.

— Анджел, она умирает! — кричала Фрэнси.

— У нее всего лишь лихорадка!

— Врач не может приехать из-за непогоды. Да поможет нам Господь!

Голоса бабушки и дедушки были далеко-далеко, где-то в другом мире. Рэми ненадолго приходила в себя, а потом снова погружалась во мрак воспаленного сознания. Жуткие видения тревожили Рэми каждую секунду. Она кричала охрипшим голосом, плакала, разрывала простыни. Фрэнси и Анджел были настолько обеспокоены, что даже и не заметили на теле внучки многочисленные шрамы, когда переодевали, мыли Рэми. Невменяемое состояние Рэмисенты словно передалось и несчастным, растерявшимся старичкам. Два дряхлых зомби с выпученными от страха глазами, как могли, ухаживали за больной внучкой и судорожно молились у ее кровати.

Рэми очнулась после заключительного, самого мощного, безумно страшного видения. Фрэнси и Анджел тоже пришли в себя, обрадовались жутко. Им казалось, что все страшное позади.

Но это было не так.

Однажды Фрэнси зашла в комнату внучки и застала ее у мольберта. Рэми еле-еле стояла, качалась, но тем не менее крепко держала кисть и делала уверенные мазки, не сводя глаз с холста.

— Рэми, а ну живо в постель!

— Я лягу… когда закончу. Мне приснился страшный сон… Нет… Нет, это не сон и не галлюцинация… Это… что-то другое… Оно очень напугало меня… Я должна нарисовать это… И тогда оно больше не будет пугать меня… Мама бы сказала, что таким образом я прорабатываю свой страх…

Спутанные рыжие волосы, каменная маска вместо лица, странный голос — спокойный, чужой, скрюченное, обессиленное тело, на котором висела белоснежная ночная сорочка… Рэми была похожа на какое-то жуткое мифическое существо. Фрэнси испугалась.

Но потом старушка увидела то, что Рэми изобразила на холсте, и поняла, что вот именно сейчас она испытывает подлинный страх, а до этого пребывала лишь в слабеньком душевном потрясении.

— Бог ты мой, Рэми… Что это такое?

— Не знаю… Не знаю… А на что это похоже, по-твоему?

Черный цвет превалировал на этой страшной картине. Внизу была намазана кроваво-красная краска, посередине изображены два серых овала, горизонтальный и вертикальный. Если рассматривать это творение вблизи, то вряд ли удастся что-либо понять. Но если отойти немного…

— Ну… это, наверное, человек. — Фрэнси указала на горизонтальный овал. — Он лежит на чем-то красном. Похоже, это кровь. Много крови…

— А это что? — Рэми ткнула пальцем на вертикальный овал.

— Это… Тоже человек, по-моему. Убийца, может? Ну, если вот этот лежит в луже крови… Да чтоб тебя, Рэмисента! Не знаю я, что это такое! Но от этого нужно сию секунду избавиться! Ради всего святого!

Фрэнси схватила холст и вылетела с ним из комнаты, чуть ли не рыдая от страха.

Рэми так и стояла неподвижно у пустого мольберта. Медленно опустила голову, посмотрела на свои руки. Пальцы были в красной краске, что практически ничем не отличалась от настоящей крови.

— Не помогло… Я все равно боюсь.

Глава 4

Никки, увы, совсем не помнила свои последние зимние каникулы. Но я была рядом с ней, напрасно надеясь, что когда-нибудь она почувствует незримое присутствие моего духа, так что мне не составит труда рассказать вам о том, что ей довелось пережить во время отдыха.

Итак, почему же в архиве памяти Никки не осталось ни малейшей заметочки о том, как она провела каникулы? Да все просто. Беззаботные дни ее были лишены трезвости. Элай увез ее с собой в Тайс, приморский городок, где в арендованном на берегу у подножия скалы домике, что приютил кроме него и Никки еще пять друзей Арлица, на несколько долгих дней воцарилась атмосфера коллективного безумия. Это был грязный, умопомрачительный наркоотрыв. Порошки, таблетки, инъекции, травка в перерывах — вот и весь рацион этой компании… Исчезло время, испарились мысли, забылись переживания, утратился человеческий облик. Тело было способно только смеяться, громко кричать, падать и танцевать, целоваться, еле-еле справлять нужду, нюхать, пить и спать.

Никки казалось, что ей хорошо… Ее душу можно было сравнить с полем, изуродованным минными воронками и усыпанным бесчисленным количеством полусгнивших трупов, на котором теперь, благодаря волшебным веществам, выросли потрясающей красоты цветы… Цветы заполнили воронки и спрятали трупы. Их аромат перекрыл гниль, а насыщенная пыльца покрыла разбросанные кости, обглоданные падальщиками. Так и не скажешь, что совсем недавно на этом самом поле произошла кровопролитная битва. Все хорошо…

Иногда у Никки и Элая включалось сознание на несколько минут — и в мертвой зоне появлялся слабенький сигнал для связи с внешним миром. И тогда ребята вели вялотекущие философские беседы. По крайней мере им казалось, что они были философскими.

— Я… не боюсь смерти. Я боюсь страшного финала жизни, — сказал однажды Элай, растягивая каждое слово.

— Страшного финала? — спросила Никки. Она лежала на полу, лицом к стене, нежно гладя шероховатые обои. Элай разлегся рядом, устремив немигающий взгляд в потолок.

— Да… У тебя может быть красивая жизнь. Тебя могут любить, завидовать тебе. Ты можешь быть успешным, даже войти в историю… И вдруг твое сердце решает остановиться, когда ты сидишь на толчке. И на веки вечные тебя запомнят как обосранного мертвеца… Твои достижения, ум, харизма и обаяние больше никого не волнуют… Не так важна сама жизнь, как ее конец.

— Это… когда смотришь фильм… и понимаешь, что ничего лучше в жизни не видел… но тут все портит глупый финал.

— Да-да… я про то же.

— А мне все равно. У меня паршивая жизнь, и будет паршивый конец… Думаю, обо мне никто и не вспомнит после моей смерти.

— Не поняла… — рядом с ребятами сидела подруга Элая, Лунет — невзрачное, вечно пьяное творение Бога с узким лбом и мышлением. — Про какой фильм вы говорите? И что за конец?..

— Моя маленькая, тупая прелесть, ты лучше помалкивай, ладно? — обратился к ней Элай.

Никки медленно легла на спину, закрыла глаза, положила руки на обнаженную грудь.

— А если я умру прямо сейчас… вот такая… это будет считаться достойным финалом? — спросила она.

Элай посмотрел на нее брезгливо — Никки была похожа на полудохлого мальчика-переростка, — ухмыльнулся и ответил:

— Вряд ли.

— …Ну и хорошо. Все обрадуются…

А потом «сигнал» вновь пропал, и в истерзанной душе Никки распустились новые цветы…

* * *

— И помни, каникулы — не резиновые! Ты должен успеть!

— Как же ты мне надоела… Я понял тебя. Позвоню, когда все сделаю.

Лишь беспощадная настойчивость Рэми, с которой она обращалась к брату всякий раз, когда звонила, мгновенно отрезвляла Элая. Требовательный голос сестры действовал как мощное противоядие, наркотические чары тут же теряли свою силу.

Элай стоял один в полутемной комнате, опершись вытянутыми руками о стену и опустив голову, тяжело дышал, слушал биение свихнувшегося из-за паники сердца, точно готовился к прыжку в пропасть. Никки, смеясь, вошла в комнату, в которой был Элай, и, совершенно не замечая его мрачного настроения, промолвила веселым голоском:

— Я уговорила Гаса и Хораса устроить голый заплыв.

— Отлично. Я позже присоединюсь, — ответил Элай, повернувшись лицом к Никки.

— Лунет увести или ты хочешь с ней оттянуться, пока нас нет?

— Уведи.

— А что мне еще для тебя сделать, мой повелитель? — Никки положила руки на плечи Элая и приблизилась к его суровому лицу, блаженно улыбаясь.

— Чем же я обязан за такое изящное лебезение?

— Ты рядом… И ты сделал так, что я оказалась далеко-далеко от всех своих проблем. Ну, как ты хочешь, чтобы я тебя порадовала? Любое твое желание будет исполнено.

Элай никак не мог поддаться игривому настрою девушки, он сохранял все то же невозмутимое выражение лица, словно между ними была каменная стена.

— Оставь меня хотя бы на полчаса, и я буду тебе премного благодарен.

Никки тотчас отстранилась от него, надула губки и обиженно воззрилась пьяными глазенками:

— Ты мерзкий типок, Элай Арлиц! Неужели я хуже Лунет? Она тупее мокрицы! — высказав все свое недовольство, Никки, шатаясь, пошаркала к выходу.

Элай снова повернулся к стене, уткнулся в нее лбом, зажмурил глаза, и в наступившей кромешной тьме вдруг вспыхнул образ Рэми. Она как-то странно улыбалась, будто ей была известна какая-то жуткая тайна… Хотя почему будто? Элай весь взмок от страха. Сердце громко колотилось. Элаю казалось, что кто-то стоит позади и водит ножом по его спине, щекочет лезвием покрытую мурашками и липким холодным потом кожу. Предчувствие страшной боли и неизбежного трагического финала заставило Элая дрожать.