4

Когда я добираюсь до дома, Виви мне говорит, что ей нужно уйти пораньше из-за предстоящей встречи с братом, мэром города. Это значит, что именно мне предстоит в конце дня сообщать всем посетителям о том, чтобы они приходили завтра.

Дама из Оклахомы косится на меня так, словно между нами существует своего рода соглашение. Несколько человек жалуются из-за долгого ожидания. Но большинство посетителей побрели без особых причитаний — вероятно, в гостиницу «Тамбл», — устало перебирая ногами под грузом всего, что они надеются забыть. Когда к вечеру все они расходятся, я складываю коробки с заключенными в сосуды воспоминаниями на веранду для последующего их выноса. Отец платит нескольким городским, чтобы они каждую ночь выносили их и закапывали в пустыне. Должно быть, тысячи нежеланных мыслей погребены в землях Тамбл-Три и спрятаны от людских глаз, чтобы никто случайно не открыл сосуд и не выпустил эти воспоминания на себя.

Я перемещаю один из сосудов и подношу его к свету, изумляясь чуду, которое совершает мой отец. Верю, скоро и я буду его совершать. По крайней мере, надеюсь на это. Внутри емкости воспоминание кружится в водовороте. Выглядит как мерцающий туман с более плотным темным облаком в центре, пульсирующим, словно сердце. Отец считает, что темная часть — это грусть.

Именно прапрапрапрадедушка Миллер обнаружил, что мы способны вытягивать воспоминания из людей. До этого нам предшествовала череда слушателей и эмпатов. Люди приходили за сотни миль только для того, чтобы поделиться своими чувствами с нашей семьей. Они говорили, что им становилось намного лучше после того, как они выплескивали все свои печали. Но только после того, как прапрапрапрадедушка Миллер переехал в Тамбл-Три, он стал полностью убирать тягостные вспоминания. Никто в действительности не знает, почему или как он стал это делать. Может быть, зной пустыни помог воспоминаниям принять физическую форму. Или, возможно, собственные печали прадеда Миллера проявили этот дар; папа рассказывал, что он пришел в эти места после Гражданской войны в надежде сбежать от собственных тяжелых мыслей. Так или иначе, дар был рожден, а Дом Воспоминаний стал нашим семейным наследием. Иногда мне кажется, что я лопну от гордости при мысли о том, скольким людям мы помогли за все эти годы.

Я помещаю сосуд обратно в коробку и закрываю крышку. Затем подметаю веранду, ставлю обратно вдоль стены дома раскладные стулья и намереваюсь почистить уборную перед возвращением домой.

Папа уже отключился на диване.

Я стаскиваю вязаный шерстяной плед со шкафа и накидываю на него, затем осторожно чмокаю его в лоб.

— Спокойной ночи, пап.

У него дергается нос, но в остальном он неподвижен, словно глыба.

Поднимаюсь по лестнице, добираюсь до своей комнаты и забираюсь на кровать, беру мамин альбом с ночного столика, где его законное место. Что-то падает на пол, и я наклоняюсь, чтобы поднять.

Это подвеска. Я подношу ее ближе, наблюдая за игрой света. Вещь простая, но красивая: тонкая цепочка с золотым кулоном в виде звезды. Должно быть, кто-то обронил, пока стоял в очереди, а я забыла, что принесла подвеску сюда для сохранности. Тем не менее никто ее не искал. А если за ней и придут, ничего плохого ведь не случится, если я в ней похожу какое-то время, чтобы она снова не потерялась, ведь так? Я застегиваю ее вокруг шеи. Есть что-то успокаивающее в том, как кулон лежит точно во впадинке между ключиц, словно так и было задумано.

Я беру в руки мамин альбом с вырезками и фотографиями из всех ее дорожных путешествий. Просматриваю странички, истончившиеся от моих бесчисленных пролистываний. Останавливаюсь на фотографии мамы, где она стоит перед своим старым Бьюиком [Бьюик (англ. Buick) — легковой автомобиль марки американской компании «Бьюик» (подразделение «Дженерал моторс»).]. Она обнимает за плечи женщину, от шеи до запястий покрытую татуировками. Под фото — поблекшая запись, небрежно выведенная маминой рукой: Сан-Франциско, Калифорния, день 32.

Сан-Франциско всего лишь в 1283 милях отсюда, но судя по маминым фотографиям и сувенирам, он словно находится на луне. У нее есть фотографии татуированных рук, пирамидообразных небоскребов, стен с граффити. Снимки ярких домов в викторианском стиле и трамваев, с пыхтением взбирающихся на невообразимые холмы. Мама запечатлена на всех снимках: иногда она стоит рядом с людьми, с которыми познакомилась в дороге, а иногда и одна, но всегда с широкой улыбкой и темными распущенными волосами, выглядя как нечто прекрасное и необузданное.

— В мире так много всего, что можно увидеть, — всегда говорила она. Ее губы изогнулись бы в улыбке. — Однажды мы увидим весь мир, моя Божья коровка. Мы оставим это место пыли и ящерицам, а затем найдем себе новый дом далеко-далеко отсюда.

На девяносто пятый день своего дорожного путешествия по стране мама проезжала Тамбл-Три, намереваясь остановиться здесь только на ночь, чтобы увидеть Дом Воспоминаний и познакомиться с человеком, который лечит душевные страдания. Но когда она встретила папу, одна ночь превратилась в дни, а дни — в недели. Мама, которая никогда не задерживалась где-то достаточно долго, чтобы назвать какое-то место домом, влюбилась в человека, который толком и не бывал за пределами маленького городка, где он вырос. Когда мама узнала, что беременна мной, она отложила свой альбом путешественника. Думаю, вот так любовь и меняет людей.

Когда я была маленькая, мы совершали небольшие поездки по Техасу, но никогда не решались уехать слишком далеко от Тамбл-Три. Всегда было что-то, что заставляло нас вернуться: то школа, то работа, то еще какое-нибудь дело. До лета, когда мне исполнилось одиннадцать лет. Отец собирался остановить прием в Доме Воспоминаний на целый месяц, и мы должны были поехать через всю страну прямиком через Техас в Луизиану, затем во Флориду, где бы я наконец-то смогла увидеть океан.

Если бы мама не погибла в автокатастрофе до наступления лета.

Когда у меня будет своя машина, я продолжу путешествие с того места, где она остановилась. Я поеду в Сан-Франциско, чтобы посмотреть на трамваи и Викторианские дома, на невероятные холмы. Потом я направлюсь обратно на юго-восток к Новому Орлеану и продолжу путь, пока не доберусь до пляжей Флориды, так, как мы и планировали. Мы с отцом оставим Дом Воспоминаний, оставим Тамбл-Три вместе с его вечной пылью, зноем и ящерицами. И мы не остановимся до тех пор, пока не увидим все и пока карта на моем потолке не будет заполнена красными звездочками, а мамин альбом путешественника не будет переполнен нашими новыми фотографиями, билетиками и сувенирными спичечными коробками.

Я непроизвольно улыбаюсь, когда представляю жизнь, где есть только я, папа и бесконечная дорога.

Я не помню, как уснула, но просыпаюсь некоторое время спустя от звука спорящих голосов, доносящихся снизу. Сначала мне кажется, будто это происходит во сне. Но потом, когда глаза привыкают к темноте, я замечаю свет, льющийся сквозь щель между полом и дверью спальни.

До меня доносится «тс-с», затем нечто очень похожее на «ты ее разбудишь».

Часы на ночном столике показывают 00:39. Кому понадобилось прийти в такое время?

Я выскальзываю из-под легкого одеяла и ставлю ноги на половицы, осторожно, чтобы они не издали протяжный скрип. Это как попытка пройтись по батуту, не подпрыгнув. Но мне удается. Затем я на цыпочках крадусь вниз к лестничной площадке, чтобы лучше расслышать разговор.

Светильник внизу отбрасывает столб света на лестницу. Я протискиваю голову между лестничных перил и выглядываю. Отсюда мне удается увидеть мэра Вормана, расположившегося на веранде.

Несмотря на то что сейчас полночь, он выглядит так, словно тяжело работал: шляпа фирмы «Кархарт» опустилась почти на глаза, рукава закатаны по локоть, а пот градом струится по обоим рукам. Что мэр так усердно делал в такой поздний час, вне моего понимания. Но самое странное во всем этом, что на нем солнечные очки, хотя вокруг кромешная тьма. Но если подумать, я вообще никогда не видела его без солнечных очков.

Он дергает себя за бороду. Его грубая, загорелая, привыкшая к солнцу кожа напоминает мне ящериц, прячущихся в тенистых участках вдоль трассы. Он сам выглядит как что-то рожденное пустыней: толстокожий, жаждущий и решительный.

По спине пробегает дрожь. Мэр всегда был безукоризненно вежлив по отношению ко мне, но все же есть в нем что-то странное, не могу понять что.

Он криво улыбается, и на мгновение кажется, что передо мной его племянник Марко в более зрелом возрасте.

— Это не займет много времени. — Произносит он скрипучим, низким голосом. — Я доставлю тебя домой в течение часа. Только к шахтам и обратно. Ты можешь поехать со мной.

— На этой неделе это уже четвертый раз. Мы договаривались на два — это все уже выходит из-под контроля.

— Поступил еще один большой заказ. Мы приняли. Планы поменялись.

— Перестань, давай не сегодня. Я не…

— Чарли, давай не будем. Ты пойдешь со мной, потому что мы оба знаем, что произойдет, если ты откажешься. Давай покончим со всем этим.

После продолжительной паузы следует тяжелый вздох отца. Затем раздается скрип открывающейся гардеробной.