Миссис Хейл осторожно наблюдает за нами из дверного проема.

— После аптекаря — сразу домой, — напоминает она Альтамии, чувствуя себя явно не в своей тарелке из-за того, что дочь покидает дом.

Альтамия торопливо удаляется, и мне очень сложно за ней поспевать. Йорк крупнее Донкастера и, вероятно, даже Оксфорда, и это ощущение истории в каждом его камне давит на меня и заставляет нас шагать медленнее в людской суете. Альтамия лавирует в толпе, словно подхваченная порывом ветра. Я следую за ней, стараясь сдержать растущую тревогу. Север страны имеет репутацию места, изобилующего сверхъестественным, и мне тут не по себе. Внимание Альтамии привлекает мужчина, стоящий на блестящей трибуне, установленной на городской площади. Венок из веточек розмарина на его шляпе становится ярким акцентом на сером небе.

— Земля — всеобщая сокровищница, но король Карл и его жена-папистка ее разворовали! Эта его французская шлюха радушно приняла самого дьявола и с помощью колдовства заставила монарха установить фальшивый мир! — кричит оратор, стоя перед толпой. Королеву и предшествовавших ей иностранных консортов то и дело обвиняли в использовании магии. Всегда считалось, что колдовство передается по женской линии, но лишь сейчас люди начали говорить о том, что оно может затронуть и мужскую родословную. — Дьявол и его сородичи — среди нас! Мы не успокоимся, пока не развяжем всех их узлов! — Что ж, это весьма воодушевляющая речь, которая нацелена на вербовку новых охотников на ведьм, однако я слишком хорошо подготовлен, поэтому вздрагиваю от оценивающих взглядов людей из толпы. Англия — страна зарождающихся династий, начиная от Плантагенетов и заканчивая Тюдорами, а теперь появились еще и Стюарты. Если король Карл не способен вернуть свое влияние, то кто же за ним последует? Либо Парламент, либо паписты, либо — сам дьявол.

Привлекший внимание слоняющихся без дела солдат, проповедник спрыгивает с кафедры и начинает раздавать памфлеты. Один из них он вручает Альтамии, и та вслух читает признаки, по которым можно опознать ведьму: деформированные кости, узелки из ниток, спрятанные по всему телу, а еще ведьмина метка — доказательство, что фамильяр, дарованный дьяволом, от нее кормился. Девушка начинает смеяться, пока Агнес не одергивает ее толчком. К моменту, когда мы покидаем толпу, брошюра оказывается смятой под ее каблуками. Альтамия скользит взглядом по всему вокруг, избегая смотреть на меня, и изучает площадь и город, словно никогда раньше их не видела.

— Все стало выглядеть как-то иначе, — шепчет она Агнес, и та одобрительно кивает. Мне становится интересно, как часто их выпускают из домашнего заточения. Нервозность Альтамии очень напоминает мне мою собственную в дни после похорон Фрэнсиса. Тогда я не выходил из комнаты, пока отец улаживал все неудобства, связанные с моим новым статусом наследника. Однако короткий момент радости после освобождения был омрачен, когда меня передали в руки охотника на ведьм.

Я смотрю на Альтамию другими глазами, когда она вдруг протягивает свою муфту Агнес, дрожащей от холода в этот морозный весенний день.

— Ты относишься к повседневной одежде как к театральным костюмам. — Я предлагаю ей собственные перчатки. Это — неловкий намек на нашу первую встречу, и я им горжусь, пока Агнес, стоящая за спиной у Альтамии, не приподнимает бровь. Я не хотел упрекать Альтамию за ее доброту и теперь внутренне себя проклинаю.

— Сейчас холодно, а Агнес мерзнет больше, чем я, — поясняет она, но все равно принимает мое предложение и начинает рассматривать свои руки в коричневых кожаных перчатках. — Хотя наряжаться действительно весело. — Вместе с Агнес она убегает, стуча каблучками, и рыжие кудряшки выбиваются из-под ее чепца.

Ни секунды не раздумывая, я срываюсь и мчусь за ней. Йорк полностью состоит из хитроумных закоулков и улиц, раскрывающихся и сдавливающих тебя, словно непрошеные объятия. Моя погоня за девушками разворачивается калейдоскопом ярких красок, пока я уклоняюсь от солдат и местных горожан, многие из которых, одетые в то, что когда-то было их лучшими выходными костюмами, выглядят неопрятно и потрепанно. Зловонная грязь земляных укреплений, окружающих город, готова накрыть рыночных торговцев, предлагающих фрукты, мясо, ткани и новостные книги.

Наш бег завершается на улице Стоунгейт. Щеки Альтамии горят румянцем, и, поправив чепец и взяв Агнес за руку, она проскальзывает в ярко освещенный книжный магазин. Я на секунду останавливаюсь, чтобы перевести дыхание, прежде чем войти внутрь. Лавка практически пуста, не считая нескольких посетителей, слоняющихся вдоль стеллажей, и продавца, поднимающего на нас взгляд со своего места в углу, чтобы сдержанно нас поприветствовать. На лице Агнес появляется озорная улыбка, и девушка исчезает среди книжных шкафов с видом человека, понимающего, что мы здесь надолго. Она указывает влево, и я мельком вижу зеленый чепец Альтамии среди стеллажей.

— «Шкатулка бедняка».

Я останавливаюсь на полпути, возле рядов с изданиями, посвященными домашнему хозяйству. Альтамия опускает книгу, и я рассматриваю ее профиль через узкую щель между полками.

— Это было бы приятным дополнением к моей домашней библиотеке, — шепотом говорит она, пока мимо нас проходит один из посетителей.

— Вы о книгах в подвале вашего отца? — уточняю я, вспоминая толстый том «Vade mecum» Томаса Брюгиса и другие медицинские учебники в кабинете мистера Хейла.

Она печально кивает, стягивая перчатки.

— Вы тешите надежды стать врачом? — мягко подначиваю ее я.

— Не большие, чем выйти за кого-нибудь замуж, — парирует она, и я краснею. Перед глазами у меня встает заинтересованная улыбка ее матери. Мне нечего предложить жене, кроме скромного наследства, которое я получил от отца после смерти брата. Себя самого я тоже не могу предложить, если, конечно, не захочу пожертвовать собственной жизнью ради того, чтобы женщина приняла меня таким, какой я есть.

Альтамия пропускает мимо ушей мои сдавленные извинения, задумчиво теребя черную ленту на рукаве.

— Эти книги достались ему от моего покойного дяди, Оливера Хейла. Он был хирургом и лечил раны лорда-генерала Томаса Ферфакса во время осады, а еще, но с меньшим успехом, его брата. — Голос девушки вдруг становится ласковым, когда она упоминает младшего брата лидера парламентариев, Чарльза Ферфакса, и я стараюсь не думать о том, насколько близко она могла быть с ним знакома. В момент своей гибели он был всего лишь на несколько лет старше меня и к тому же заработал титулы у круглоголовых.

— Кончина моего дяди никак не повлияла на благосклонность к нам генерала, — рассказывает она, опускаясь на пол. Юбки из зеленой ткани омывают ее ноги, словно морские волны. Один из посетителей подходит, чтобы изучить соседние стеллажи, и она картинно прячет лицо за книгой.

— Это все ваши волосы. Пуритане стригутся коротко, — шепчет Альтамия, когда незнакомец возле нас раздраженно цокает языком. Несмотря на всю приносимую пользу, пуритане — бельмо на глазу Парламента. Заручившись одобрением короля, архиепископ Лод настаивал на возвращении религиозных церемоний, ритуалов и витражей в соборы Англии. Все эти украшения пуритане ассоциировали с католической церковью. Лода казнили в прошлом месяце, празднование Рождества признали незаконным, а пуританские солдаты по всей стране занимаются разрушением церквей и религиозных регалий. Однако эти победы не смягчили их угрюмый нрав и не помогли им избавиться от паранойи по поводу католиков.

Альтамия достает распятие, которое прятала в носовом платке, и с гордостью выставляет его на всеобщее обозрение.

— Ну вот, теперь мы оба привлекаем внимание, — заявляет она и хихикает, когда посетитель уходит. Я наклоняюсь, чтобы взглянуть на нее через нижнюю полку, когда она вдруг делает неожиданное признание: — Мой дядя утверждал, что глаза мертвецов раскрывают их секреты.

Из-за серьезного выражения на лице девушки я начинаю опасаться, что она догадалась о том, что я от нее скрываю, но Альтамия улыбается, заставляя меня осознать, насколько нелепым было это предположение. Она выжидающе на меня смотрит, и я задумываюсь: как бы она отреагировала, если бы я сказал, что она была бы права, если бы не поверила дяде. Мертвые поют о своих горестях, а те, кто их слышит, — не более чем проводники.

Она водит пальцами по очертаниям слов на корешке ближайшей к ней книги. Я подзываю ее ближе, и она наклоняет ко мне голову.

— Когда, в немилости у счастья и людей… Я плачу над моей проклятою судьбою… Лишь вспомню о тебе — и вновь здоров душою… О, велики, мой друг, дары любви твоей, и доля царская ничтожна перед ней!

— Прекрасно, — шепчет она.

— Но стоит не на своем месте, — объясняю я, указывая на заголовок книги у нее за спиной. — Книга сонетов Шекспира. Большинство из них я могу процитировать наизусть. Когда мы с братом были младше, коллекционировали слова, как безделушки.

— Безобидное увлечение для ребенка, — замечает она, протягивая мне книгу.

— Это было единственным времяпрепровождением, которое мне удалось ему навязать. — У меня перед глазами встают непрошеные воспоминания о Фрэнсисе, и я задаюсь вопросом, связана ли четкость этих картин из прошлого с тем, в каком тесном контакте я нахожусь с усопшими. — И весьма дальновидное для будущего драматурга. Вполне естественное для сына фламандской актрисы. — Именно об этом проговорилась моя мачеха во время одной подслушанной мною ссоры с отцом. Я жду реакции, но даже если девушку удивила моя история, то ее взгляд этого не выдает.