— Вы стали драматургом из-за матери? — немного помолчав, спрашивает она.

Я листаю книгу. Песни моей матери стали первыми безделушками, которые я заполучил. И именно из-за того, что я пропустил некоторые из ее слов мимо ушей, Стивенс прижег мне тогда руку. Лишь впервые посетив театр, я осознал, что они были украдены из спектаклей. Воспоминание о ее песне все еще медленно кипит в моей крови. Порой мама навещает меня во сне, но ничего не оставляет после себя, если не считать шепота в тишине. И она не дает мне покоя. Теперь мне нужно от нее лишь имя.

Я резко захлопываю книгу.

— Я — не драматург. Мне слишком нравится наблюдать за ними со стороны, чтобы пытаться в чем-то их превзойти.

Альтамия раскрывает рот, словно собираясь мне возразить, но вместо этого делает паузу, а затем спрашивает, кто мои любимые писатели.

— Бен Джонсон, Джордж Уизер, Еврипид и Джон Тейлор, сатирик.

Она наклоняется ко мне.

— Сатирик?

— Он написал уморительный диалог между собакой принца Руперта, Бойем, и круглоголовой дворняжкой по имени Перчик. — Альтамия смеется, и я продолжаю: — Если бы у меня был выбор, то я бы, как и он, тоже с удовольствием пустился в приключения. — Печаль в моем голосе застает нас обоих врасплох. — Вы были близки со своим дядей? — Этим вопросом я прерываю эту неловкую задумчивость.

— Нет. — Ее резкий ответ заставляет меня поднять глаза. — Раньше ему доставляло удовольствие смущать меня, перечисляя способы, с помощью которых можно определить причину смерти, а потом его стало раздражать, что я выросла и перестала доверять ему при поиске ответов. Из-за этого я стала смотреть на него иначе. Точнее, осознала, как он воспринимал меня, и мне это не понравилось. — Из-за подобной откровенности на ее щеках разгорается румянец. — Вы скучаете по дому?

— Нет, — признаюсь я и наклоняюсь к ней, чтобы поближе рассмотреть ее темные ресницы. — Я больше скучаю по Оксфорду.

Я отстраняюсь и вспоминаю то ощущение свободы, которое испытывал, когда был чем-то большим, чем незаконнорожденный сын богатого человека. Меня окружали люди, убежденные в том, что способны оставить после себя след на Земле. В какой-то момент я причислял к ним и себя, словно актер, ожидающий за кулисами своего выхода. Но потом появился король со своим двором, состоящим из все быстрее беднеющей знати. Ежедневные развлечения, вроде карточных игр, тенниса и спектаклей, мало помогали в борьбе с солдатами и наемниками.

Альтамия приоткрывает рот, но от необходимости вдаваться в подробности меня спасает появление двух широких сапог, которые останавливаются прямо напротив нее. Брюки мужчины испачканы чернилами, а выражение лица становится удивленным, когда я подаюсь в сторону девушки.

— Мистер Броуд, — разглаживает Альтамия складки на своей юбке, — это мистер Пирс, помощник судьи Персиваля. — Подозрительность начинает сходить с лица мистера Броуда, и я с благодарностью делаю поклон после того, как Альтамия заканчивает меня представлять: — Мистер Пирс — писатель.

Снисходительная улыбка Броуда напоминает мне о моем отце. Я слегка краснею от этой ухмылки.

— Но…

Альтамия, видимо, не замечает этого, потому что продолжает говорить:

— Быть может, вы сочтете его талант достойным печати. У мистера Броуда наверху есть собственная типография, — добавляет она, обернувшись ко мне.

— У нас все уже расписано наперед, — предупреждает Броуд.

Альтамия не готова так быстро смириться с поражением.

— Мой отец, лорд-мэр, был бы благодарен, если бы вы ознакомились с работами мистера Пирса. Я уверена, что и лорд-генерал Ферфакс тоже одобрил бы эту идею.

Мистер Броуд плохо умеет скрывать эмоции, поэтому обращается ко мне так, словно я — его единственный собеседник:

— Вы водитесь с охотником на ведьм.

— Я — секретарь судьи, глубокоуважаемого Уильяма Персиваля.

— Какой позор, — говорит он и обращает наше внимание на стенд с памфлетами, стоящий в углу. Это слова мистера Джона Раша. Самый главный охотник на ведьм в наших краях. Он получил запрос от Парламента, и я уже дважды выпускал новый тираж его последней брошюры.

— Не читал и никогда о нем не слышал, — признаюсь я.

— В ней он написал о стычке, случившейся у него с одним самозванцем близ Ланкастера. Он связал лжеохотника на ведьм по рукам и ногам и бросил в реку. Но тот всплыл и сбежал.

— А использовал ли мистер Раш тот же метод, чтобы проверить собственную репутацию? — спрашивает Альтамия, приподняв бровь.

— Невозможно угнаться за спросом публики на его рассказы, — продолжает Броуд, не обращая внимания на замечание Альтамии. — Я бы заплатил за историю об охотнике на ведьм Персивале, рассказанную им или его учеником. Щедро заплатил бы, — заканчивает он, оценивающе изучая покрой моего наряда.

Я раздумываю над его предложением, и мое сердце начинает биться чаще. Я рискну вызвать недовольство Уилла, зарабатывая на его дурной славе, мой отец тоже не будет этому рад, хотя, подозреваю, мое непослушание он встретил бы со сдержанным уважением. Несмотря на его презрение к моему литературному таланту, он бы без колебаний принял предложение Броуда. Он достиг своего высокого положения именно потому, что ставил собственные интересы выше верности другим. Но я сейчас не в том состоянии, чтобы на это пойти, к тому же мне совсем не хочется уподобляться отцу.

— Я не охотник на ведьм, и мой господин — тоже. Все это в прошлом, — заявляю я, с удовольствием наблюдая за разочарованием на лице Броуда.

— Что ж, сэр, если вы не охотник на ведьм и не поэт, то кто же вы?

Запнувшись, я осознаю, что уже и сам не понимаю, кто я.

— Мне нравятся пьесы. — Когда я заканчиваю говорить, у меня на языке застревает сожаление.

— Я не издаю пьесы, но напечатал бы выжимки из судов присяжных. Уверен, местным женщинам было бы интересно почитать что-нибудь о ведьмах, написанное учеником человека, который на них охотится.

— Вина леди Кэтрин еще не доказана! — горячо восклицаю я, потирая шею.

Он соглашается со мной, кивнув.

— В любом случае, буду рад почитать ваши отчеты об этом судебном процессе.

— Благодарю, — бормочу я, скорее, чтобы порадовать Альтамию. Она вытягивает из него слова благодарности, возвращая ему книгу, а затем вместе с Агнес быстро покидает лавку, стуча каблуками. Я понимаю, что держу в руках сборник сонетов, и протягиваю Броуду несколько монет, прежде чем поспешить за девушками.

Возбужденная, Альтамия посылает Агнес купить продукты из списка, который дала ей мать. Мы подходим к аптеке. Как только служанка отходит достаточно далеко от нас, Альтамия заговаривает со мной:

— Моя мама будет рада тому, что ваш господин не заинтересован в охоте на ведьм. Старшие олдермены надеются, что он согласится расследовать несколько местных дел, а мой отец полон решимости убедить его принять приглашение моего дяди, лорда Кэрью. Просьба дяди лишила его положения. Он никогда раньше ни о чем нас не просил.

— А вы сами? Рады или боитесь, что ведьмы начнут бесчинствовать?

— Я не верю в ведьм. — Весьма откровенное признание. Она краснеет, глядя на меня так, словно я — западня, в которую она попала.

— Очень честно с вашей стороны. Не буду вас за это осуждать. — Я удерживаю взгляд девушки достаточно долго, чтобы убедить ее в своей честности. В своей «Демонологии» король Карл предостерегал, что те, кто отрицает силу дьявола, отрицают и силу Бога. Женщины всегда считались более восприимчивыми к дьявольским искушениям.

Я вспоминаю колыбельную лорда Тевершема в своей голове.

— Вы верите, что леди Кэтрин невиновна? — настаиваю я.

Она замолкает, когда к нам приближаются несколько прохожих.

— Да. Были слухи, — шепчет она, — что сам лорд Гилберт приложил руку к смерти своего отца. Он роялист, хотя отец и запретил ему присягать монарху. Его мать пресекла эти слухи, а в кончине мужа обвинила колдовское проклятие.

— Почему вы вчера этого не упомянули?

— Потому что я — женщина и меня легко заставить замолчать, — отвечает она, и от ее взгляда, который словно говорит: «Ты меня не защитишь?» — я заливаюсь краской. — Прошу прощения, — добавляет она через пару мгновений. Ее смущенное выражение лица меня озадачивает, и тут я вспоминаю, что правила, регулирующие поведение женщин, строже, чем относящиеся к мужчинам, даже к тем, кто носит одежду мертвецов.

— Не стоит. Я не хочу, чтобы вы… — краснею я, вспоминая, с какой легкостью прошлым вечером ее отец держал контроль над их с матерью речами.

Большую часть своей жизни я был нем, передавая свои желания через посредника лишь для того, чтобы они в конечном счете потеряли всякий смысл при переводе. Каждая из просьб обошлась мне дорого, и мне до сих пор стыдно, что я убедил себя, что был единственным в своем роде. Альтамия нерешительно смотрит на меня. Мне нужен ее гнев, а не извинения. Но я не могу найти слов, чтобы выразить это желание, особенно когда речь идет о едва знакомой женщине. Я подхожу ближе, но беру себя в руки и отдаляюсь от нее.

— Не нужно просить прощения. — Формальный ответ, но что-то в ее взгляде заставляет меня убедиться, что она услышала все, что я не способен сказать.