Эта ночь уже сшила мне лиловый мундир, но хранителем времени камней я так и не стал. Мы вышли из машины и долго вслушивались в грохот барабанов и шум воды, пытаясь разобрать, с какой стороны идет звук. Мы двинулись в лес, прислушиваясь, не идет ли за нами Минотавр, и вскоре вышли к песчаному пляжу на самом краю суши. Дальше начинался Мировой Океан Уральского Озера. Горели костры и колыхались на легком ветру оленьи шкуры на вигвамах, играла со сцены музыка, и двигались фигуры, зачинались и рождались дети новых дней, умирали старики и тут же оживали в образах и фантазиях. Женщины пели гимны и ламентации. Все они двигались в такт огню, смеялись и хаотично взаимодополняли ночь.

Два рыжих парня, завидев нас, закричали:

— Церкл у нас!

— Иоанн! Идем к отшельнику! — послышалось со всех сторон.

— Уо! — громче всех кричал Гера.

Кто-то выносил факелы, кто-то — дешевые фонарики из магазина «все по 37», кто-то взял в руки хоругви с эмблемами футбольных клубов, из теней возникали и возникали люди. Они собрались в небольшой отряд и двинулись вглубь леса. Между деревьями впереди мигало ожерелье огней на шее горы. Мы шли вдоль забора садово-огородного хозяйства, лаяли псы, и косились на нас окна дачников.

— Сюда! — кричал кто-то.

Шествие рассыпалось вокруг большого вагона-цистерны, какие ходят по железной дороге, — огромной бочки из-под нефти. Штуковина была наполовину зарыта в грунт. На боках читались стертые логотипы «УралВагонЗавод».

— Выходи! Мы ждем тебя! Ждем! — вибрировала толпа.

Я не сразу понял, что вагон-цистерна служит кому-то жилищем. Несколько человек возились возле двери, та была расположена с торца этой огромной ржавой пилюли. «Тяни, — говорили они сквозь зубы, — нет, дай мне попробовать!» Двое рыжих ребят безостановочно дергали ручку. Я подошел к толпе, попросил разрешения и легонько толкнул дверь. Она медленно открылась, и меня обдало сырым запахом.

В свете факелов и фонариков возникла длинная и глубокая утроба цистерны. Какие-то предметы высветили неровные лучи: гусиные перья на вешалке, печка-буржуйка, вымпел «Участникам соревнований «Голубой огонь — 1984». Лучший кузнец», помойное ведро, газовая горелка, водный бульбулятор, небольших размеров спортивный арбалет, календарь на 2009 год с лицом бывшего мэра, розовый керамический сувенир-кот с опускающейся и поднимающейся правой лапой, на полке — несколько цветастых вязанных мешочков размером с кулак, большой телескоп, ловец снов с налипшими на него мухами, ситар, китайский мафон. Посередине комнаты стоял маленький мужичок в брезентовой робе сварщика и японских сандалиях гэта. Его голова была снабжена копной жестких кудрей. На меня смотрело какое-то совсем простое, рабоче-крестьянское лицо. Обитатель бочки из-под нефти сделал загадочный пасс, закрыл глаза и опустил голову, мол, сейчас выйду. Кто-то позади меня полыхнул огнем изо рта, и лес на секунду стал виднее.

Толпа стояла возле вагона-цистерны и жаждала чего-то. Из утробы показалась огненная точка, затем бесшумно вышел отшельник, неся перед собой керосиновый фонарь. По деревянной лестничке, приставленной сбоку, он, гремя деревянными сандалиями, поднялся на крышу цистерны, поставил фонарь у ног и яростно дунул в потертый пионерский горн. Лес огласили три невразумительные ноты. Затем мужичок возвел руки к небу, блаженно улыбнулся и высоким хриплым голосом начал:

— О теле электрическом я пою в караоке и, если нет у них в базе этой песни — удаляюсь с праздника!

Народ загудел, он прокашлялся и продолжил:

— Супрематические пролетарии! Гедонисты остывающей Вселенной! Мужи братия!

В образовавшейся паузе было слышно, как за пригорком колышутся волны Мирового Океана Уральского Озера.

— Ведите тела свои за сердцем и избегайте соблазнов плоти! Стойко стойте при ветрах, в похмелии и просто потому, что не можете одуплиться! Бракосочетайтесь с небом и звезда́ми, ограждайтесь от прибавления смысла и меньше продуцируйте себя в профанный эфир. Ибо суета сует сие, и истины страждущий духом там не сыщет! Уезжайте прочь из отчих домов и блуждайте впотьмах, ибо тьма фальшива и есть свет, таящий себя самое даже там, где его не обнаруживают даже высокоточные приборы. Приводите в чувство друга, павшего в борьбе со здравым смыслом! Не бойтесь раздора и смятения. Ибо они и есть пища для Духа, а не спокойствие макабрическое, которое будут продавать вам учебники по мотивации и понаоткрывавшиеся тут и там сраные йога-центры!

Вас, о страждущие, будут презирать и гнать как фриков позорных из всех тусовок и городов древних! Стойко переносите все эти обломы, ибо не ведают и ведать не хотят эти позеры! Растворяйтесь в потоке жизни и шлите лесом тех, кто советует вам делать это. Пишите плохие стихи и никогда — хорошие, ибо писать хорошие стихи — есть ремесло куда более постыдное, чем раздавать на улице флаеры с телефонами блудниц. Ибо только прощелыги и недостойные не имеют в телефонной книге телефона блудниц. Соединяйтесь в одно, но не теряйте данного вам, качайте на торрентах и обходите блокировки Роскомнадзора! Скачайте и послушайте, наконец, все, что выпущено было на британском лейбле Warp! Помните, дух дышит там, где хочет!

На этих словах два лысых парня поднесли к нему водный, он прижал губами горлышко пластиковой бутылки, утопил ее донизу, потом посмотрел куда-то вверх, выдохнул и продолжил:

— И главное: ревнуйте о том, чтобы иметь свой собственный голос! Вы, усталые дети нового дня, никому не нужные, принимаемые за отходы человеческой массы, презираемые как примитивный народ, как тупиковая ветвь эволюции, хотя я в нее не верю, потому что херня собачья ваш Дарвин! Вы, священные люмпены без нужд и причин, сор земли, вы, жадно наливающие себя веществом существования, странники в ночи, донкихоты и вечные жиды, негры, татары, коми-пермяки, аламуты и арии! И да придет тот день, когда заговорите вы своим голосом! Не верьте никому, никогда не голосуйте на выборах — ни за левых, ни за правых, ибо все есть симуляция третьего уровня. Бойтесь бифуркации, ищите целостности и будьте едины. Не пытайтесь познать всех чудес природы, но и не отгораживайтесь от великого знания силы. Ошибайтесь, но не забывайте про УК РФ, ибо суки эти в натуре задолбали уже меня. Ищите и, может быть, обрящете, — тут он немного задумался, — нет, точно вам говорю, обрящете! На свете счастья нет, но есть покой и воля, и ничего общего с волей как представлением это не имеет.

К нему поднесли знакомый мне предмет — квадратную доску, накрытую серым льняным полотенцем. Он снял полотенце, под ним оказался большой круглый торт зеленого цвета.

— О-о-о! — протянула толпа и затрясла факелами, хоругвями и фонариками.

Мужичок спустился по лестнице и своими жилистыми пальцами принялся ломать торт. Люди, стоящие возле, передавали липкие кусочки друг другу и тут же жадно засовывали их во рты.

— В зачаровывающей, отчаянной рефлексии да не уто́нете! — прокричал Отшельник.

Кто-то дал мне небольшой кусок крепкого теста, пахнущего сладким лесным перегноем.

— И да, — сказал Отшельник жующей толпе, — уберите завтра за собой!

Пружинами отозвалось все, реверберацией зазвучали цвета. Дэн достал бонго и стал играть риддим этой ночи, вместе с человеком-кустом, играющим на гитаре. Звучала ночь Наябинги. Как любовь парижской весной 68-го, как движение камеры в финальной сцене «Профессии — репортер», как чужие фотографии из Крыма, как длинный проигрыш в Light My Fire — все сломалось и танцует. Первичный бульон, чайки, плески воды. Прекрасные зигзаги осени, эквалайзер гор.

Растворялась тьма. Манящее к соитию, беспризорное небо, вымирающее, беззаветное небо Нового Адама показалось вверху. Небо, в которое нам предстояло войти. Войти, как Гагарин, смеющийся над позитивизмом атомного века. Кем мы были? Безногими существами, выброшенными на берег возле Мирового Океана. Океан принимал рассвет — чистил рассвет водную гладь, как столяр рубанком — свежее полено. Плескали стружки-волны. В полумраке я встал и пробрался через лежащих на коврах и спальниках. Я вышел в лишенное рассудка утро этой сумасбродной осени к самой кромке воды, к концу суши, за которой начинался бескрайний Мировой Океан Уральского Озера. «Нет такой птицы, чтобы своим крылом излишне воспарила».

Мы уселись с Ариной возле костра, она достала сандаловую коробочку — маленькую, помещающуюся у нее в ладони, открыла и повернулась к парню в очках, читающему книгу. Я разглядывал турецкие психоделические огурцы на его рубашке, эти узоры меня очень занимали. Молчаливым жестом Арина попросила у него книгу.

— Меня зовут Андрэ. Если вам будет угодно.

Он протянул ей книгу — карманное издание сартровской «Тошноты». Из своей сандаловой коробочки Арина вынула пакетик с белым порошком и сделала на обложке две тонкие, как волосинки, длинные белые нити.

— Вы, случайно, не в курсе, что там, в лесу, вчера происходило? Я слышал, звали трубы, — прогундосил парень.

Еще пока мой взгляд был опущен вниз, я заметил краем глаза знакомую фигуру. Она стремительно скользнула где-то в глубине еще не промытого солнечными лучами леса. Это был Минотавр, мой старый знакомый. От его шагов земля сотрясалась. Он шел к нам. Он волок за собой труп убитого героя и намеревался растерзать меня. Я отдал Арине книгу и, шмыгая носом, вышел навстречу чудовищу.