Эрика подняла взгляд.

— Но я не попала под машину. Я сознательно молчала несколько недель.

— Я понимаю, что положение трудное, но мне кажется, что Микке с Кристером вместе со всеми остальными справятся с ситуацией. И я считаю, что ты должна им все рассказать, прямо сейчас.

— Да, но твой проклятый братец сегодня торчит в Гётеборге. Он спит и не отвечает на звонки.

— Я знаю. Мало кому удается так успешно уклоняться от телефонных разговоров, как Микаэлю. Однако тут речь идет не о вас с Микке. Я знаю, что вы проработали вместе двадцать лет или около того и что у вас запутанные отношения, но ты должна подумать о Кристере и об остальных сотрудниках редакции.

— Но Микаэль…

— Микке взовьется до потолка. Разумеется. Но если он не сможет пережить того, что после двадцати лет ты немного перемудрила, то он не стоит того времени, что ты на него потратила.

Эрика вздохнула.

— Встряхнись. Вызови Кристера и всех остальных. Немедленно.


На собрание, устроенное Эрикой Бергер в маленьком конференц-зале «Миллениума», Кристер Мальм явился в растерянности. Его предупредили всего за несколько минут до начала, как раз когда он уже собирался, по случаю пятницы, покинуть редакцию пораньше. Кристер покосился на Хенри Кортеса и Лотту Карим, явно не менее удивленных, чем он. Ответственный секретарь редакции Малин Эрикссон тоже ничего не знала, равно как и репортер Моника Нильссон и маркетолог Сонни Магнуссон. Не хватало только Микаэля Блумквиста, который находился в Гётеборге.

«Господи. Микаэль ведь ничего не знает, — подумал Кристер Мальм. — Интересно, какова будет его реакция».

Потом он заметил, что Эрика Бергер закончила говорить, и в конференц-зале воцарилась полная тишина. Он покачал головой, встал, обнял Эрику и поцеловал ее в щеку.

— Поздравляю, Рикки, — сказал он. — Должность главного редактора «СМП» — это неслабый взлет после нашей маленькой шхуны.

Хенри Кортес очнулся и от души зааплодировал. Эрика подняла руки.

— Стоп, — сказала она. — Аплодисментов я сегодня не заслуживаю.

Она сделала короткую паузу и обвела взглядом немногочисленных сотрудников редакции.

— Послушайте… мне ужасно жаль, что все вышло именно так. Я собиралась рассказать вам несколько недель назад, но тут произошли убийства и началась суматоха. Микаэль с Малин работали как одержимые, и у меня просто не было подходящего случая. Поэтому так и получилось.

Малин Эрикссон вдруг с ужасающей ясностью поняла, насколько мало у них сотрудников и как безумно трудно им будет без Эрики. Что бы ни происходило или какой бы ни начинался хаос, Эрика была той скалой, к которой Малин всегда могла прислониться, неколебимой при любых штормах. Да… неудивительно, что этот «Утренний дракон» нанял ее на работу. Но что же теперь будет? Эрика всегда являлась в «Миллениуме» ключевой фигурой.

— Нам необходимо прояснить несколько вещей. Я понимаю, что в редакции создастся сложная обстановка. Мне бы очень хотелось этого избежать, но вышло, как вышло. Во-первых, я оставляю «Миллениум» не полностью. Я остаюсь совладельцем журнала и буду участвовать в собраниях правления. Вместе с тем я полностью отказываюсь от права влиять на редакционную работу — иначе может возникнуть конфликт интересов.

Кристер Мальм задумчиво кивнул.

— Во-вторых, формально я заканчиваю здесь работать тридцатого апреля. Однако на практике мой последний рабочий день — сегодня. Всю следующую неделю, как вы знаете, я буду в отъезде — это планировалось давно. И я решила, что не стоит возвращаться, чтобы покомандовать еще несколько дней на прощание.

Она ненадолго замолчала.

— Следующий номер уже готов в электронном виде. Осталось только уточнить мелочи. Он станет моим последним номером. Далее к работе должен приступить новый главный редактор. Свой письменный стол я очищу сегодня вечером.

Тишина сделалась гнетущей.

— Кто станет после меня главным редактором, должно обдумать и решить правление. Но и вам, в редакции, тоже надо это обсудить.

— Микаэль, — сказал Кристер Мальм.

— Нет. Только не Микаэль. Худшего главного редактора вам просто не найти. Он идеальный ответственный редактор и классно проводит расследования и переделывает для публикации бездарные статьи. Но в должности главного редактора он будет тормозить всю работу. На этом месте должен быть человек, проводящий активную наступательную политику. К тому же Микаэль имеет склонность периодически погружаться в собственные истории и пропадать на целые недели. Его стихия — пожар, но он совершенно непригоден для рутинной работы. Вы все это знаете.

Кристер Мальм кивнул.

— «Миллениум» держался за счет того, что вы с Микаэлем дополняли друг друга.

— Не только за счет этого. Вы же помните, как Микаэль уперся рогом и сидел почти целый год в Хедестаде. Тогда «Миллениум» работал без него, и теперь журнал должен точно так же работать без меня.

— О'кей. Каков твой план?

— Я бы предпочла, чтобы главным редактором стал ты, Кристер…

— Ни за что на свете. — Кристер Мальм замахал обеими руками.

— …но поскольку я знаю, что ты откажешься, у меня есть другое предложение. Малин. Ты станешь исполняющим обязанности главного редактора прямо с сегодняшнего дня.

— Я?! — воскликнула Малин.

— Именно ты. Ты была прекрасным ответственным секретарем.

— Но я…

— Попробуй. Я сегодня освобожу стол. В понедельник утром ты сможешь переехать в мой кабинет. Майский номер почти готов — мы над ним уже попотели. В июне выпускается двойной номер, а потом у нас месяц отпуска. Если у тебя не получится, в августе правлению придется найти кого-нибудь другого. Хенри, ты перейдешь на полную ставку и заменишь Малин в качестве ответственного секретаря. Кроме того, вам необходимо нанять нового сотрудника. Но это уже решать вам и правлению.

Она немного помолчала, задумчиво глядя на собравшихся.

— Еще одно. Я перехожу в другую газету. Конечно, в практическом отношении «СМП» и «Миллениум» не конкуренты, но я не хочу знать о содержании следующего номера ни на йоту больше, чем уже знаю. Начиная с этого момента, вы все будете решать с Малин.

— Что нам делать с историей Саландер? — поинтересовался Хенри Кортес.

— Обсудите это с Микаэлем. Мне кое-что известно о Саландер, но я не буду использовать этот материал. В «СМП» он не попадет.

Внезапно Эрика испытала невероятное облегчение.

— Это все, — сказала она, объявила собрание оконченным, встала и без дальнейших комментариев пошла обратно к себе в кабинет.

Сотрудники «Миллениума» остались сидеть в полном молчании. Только через час Малин Эрикссон постучала в дверь кабинета Эрики.

— Послушай-ка.

— Да? — спросила Эрика.

— Сотрудники хотят кое-что сказать.

— Что?

— Тут, в общей комнате.

Эрика встала и подошла к двери. Ее ждали торт и кофе.

— Я подумал, что мы еще успеем организовать тебе настоящие проводы, — сказал Кристер Мальм. — Но пока придется обойтись кофе с тортом.

Впервые за этот день Эрика Бергер улыбнулась.

Глава

03

Пятница, 8 апреля — суббота, 9 апреля

К семи часам вечера, когда Соня Мудиг и Маркус Эрландер посетили Александра Залаченко, тот уже восемь часов как очнулся. Он перенес длительную операцию, во время которой ему привели в порядок скулу и зафиксировали ее титановыми винтами. Его голова была так основательно забинтована, что виднелся только левый глаз. Врач объяснил ему, что удар топора раздробил скулу, повредил лобную кость, а также отсек большую часть мяса с правой стороны лица и сместил глазницу. Раны причиняли Залаченко сильную боль. Несмотря на значительные дозы обезболивающего, он все-таки сохранял относительно ясную голову и мог разговаривать. Однако полицейским велели его не переутомлять.

— Добрый вечер, господин Залаченко, — поздоровалась Соня Мудиг. Она представилась и представила коллегу Эрландера.

— Меня зовут Карл Аксель Бодин, — с трудом процедил сквозь сжатые зубы Залаченко. Голос у него был спокойный.

— Я точно знаю, кто вы. Я прочла ваш послужной список в СЭПО.

Это было не совсем правдой, поскольку они пока не получили от СЭПО ни единой бумаги о Залаченко.

— То было давно, — сказал Залаченко. — Теперь я Карл Аксель Бодин.

— Как вы себя чувствуете? — продолжила Мудиг. — Вы в состоянии разговаривать?

— Я хочу заявить о совершении преступления. Моя дочь пыталась меня убить.

— Нам это известно. Со временем будет проведено расследование, — заверил Эрландер. — А сейчас нам надо поговорить о более важных вещах.

— Что может быть важнее покушения на убийство?

— Мы хотим получить от вас сведения о трех убийствах в Стокгольме и минимум трех убийствах в Нюкварне, а также об одном похищении.

— Мне об этом ничего не известно. Кого там убили?

— Господин Бодин, у нас есть веские основания полагать, что в этих деяниях виновен ваш компаньон — тридцатисемилетний Рональд Нидерман, — сказал Эрландер. — Этой ночью Нидерман еще убил полицейского из Тролльхеттана.

Соню Мудиг несколько удивило, что Эрландер пошел навстречу Залаченко и обратился к нему по фамилии Бодин. Залаченко чуть-чуть повернул голову, чтобы видеть Эрландера. Его голос немного смягчился.

— Какое… печальное известие. Мне ничего не известно о делах Нидермана. Я никаких полицейских не убивал. Меня самого этой ночью пытались убить.

— Рональд Нидерман в настоящее время находится в розыске. Имеете ли вы представление о том, где он может скрываться?

— Я не знаю, в каких кругах он вращается. Я… — Залаченко несколько секунд поколебался, и его голос стал доверительным. — Должен признаться… между нами говоря… что Нидерман меня временами беспокоил.

Эрландер наклонился поближе.

— Что вы имеете в виду?

— Я обнаружил, что он способен на жестокость. По правде говоря, я его боюсь.

— Вы хотите сказать, что ощущали угрозу со стороны Нидермана? — спросил Эрландер.

— Именно. Я — старик и не могу себя защитить.

— Вы можете объяснить, в каких отношениях состояли с Нидерманом?

— Я инвалид. — Залаченко показал на ногу. — Моя дочь пытается меня убить уже во второй раз. Я нанял Нидермана в качестве помощника много лет назад. Думал, что он сможет меня защитить… а он, по сути дела, стал распоряжаться моей жизнью. Он делает, что ему заблагорассудится, а я ему и слова сказать не могу.

— В чем же он вам помогает? — вмешалась в разговор Соня Мудиг. — Делает то, с чем вам не справиться самому?

Единственным свободным от повязок глазом Залаченко окинул Соню Мудиг долгим взглядом.

— Насколько я поняла, десять лет назад она бросила в вашу машину зажигательную бомбу, — сказала Соня Мудиг. — Вы можете объяснить, что ее на это толкнуло?

— Спросите об этом у моей дочери. Она сумасшедшая.

Его голос вновь зазвучал враждебно.

— Вы хотите сказать, что не представляете, по какой причине Лисбет Саландер напала на вас в тысяча девятьсот девяносто первом году?

— Моя дочь сумасшедшая. На этот счет имеются документы.

Соня Мудиг наклонила голову набок. Она отметила, что на ее вопросы Залаченко отвечал значительно более агрессивно и враждебно. Эрландер это явно тоже заметил. О'кей… Good сор, bad сор.[Хороший полицейский, плохой полицейский (англ.).] Соня Мудиг повысила голос.

— Как по-вашему, ее действия могли быть как-то связаны с тем, что вы избили ее мать настолько серьезно, что у той образовались неизлечимые повреждения головного мозга?

Залаченко посмотрел на Соню Мудиг с абсолютным спокойствием.

— Это пустая болтовня. Ее мать была шлюхой. Вероятно, ее поколотил кто-нибудь из клиентов. Я просто случайно к ним заглянул.

Соня Мудиг подняла брови.

— Значит, вы ни в чем не виноваты?

— Разумеется.

— Залаченко… я хочу убедиться, правильно ли я вас поняла. Вы отрицаете, что избивали свою тогдашнюю подругу Агнету Софию Саландер, мать Лисбет Саландер, несмотря на то что этот случай послужил предметом обстоятельного и засекреченного расследования, проведенного Гуннаром Бьёрком — вашим тогдашним куратором из СЭПО.

— Я никогда не был ни за что осужден. Мне даже не предъявлялось никаких обвинений. Я не могу отвечать за то, что нафантазировал в своих отчетах какой-то болван из Службы безопасности. Если бы меня в чем-то подозревали, то, по крайней мере, вызывали бы для допроса.

Соня Мудиг просто лишилась дара речи. На скрытом повязкой лице Залаченко, похоже, появилась улыбка.

— Итак, я хочу подать заявление на свою дочь. Она пыталась меня убить.

Соня Мудиг вздохнула.

— Я, кажется, начинаю понимать, почему Лисбет Саландер ощущает потребность всадить вам топор в голову.

Эрландер кашлянул.

— Простите, господин Бодин… может быть, мы вернемся к тому, что вам известно о Рональде Нидермане?


Инспектору Яну Бублански Соня Мудиг позвонила из коридора, в котором находилась палата Залаченко.

— Ничего, — сказала она.

— Ничего? — переспросил Бублански.

— Он подал в полицию заявление на Лисбет Саландер, обвинив ее в жестоком избиении и попытке убийства. Он утверждает, что не имеет никакого отношения к убийствам в Стокгольме.

— А как он объясняет то, что Лисбет Саландер была закопана на его участке в Госсеберге?

— Говорит, что был простужен и почти весь день проспал. Если в Саландер стреляли в Госсеберге, то это, должно быть, дело рук Рональда Нидермана.

— Ладно. Что мы имеем?

— В нее стреляли из браунинга двадцать второго калибра, поэтому ей удалось выжить. Пистолет мы нашли. Залаченко признает, что оружие принадлежит ему.

— Ага. Иными словами, он знает, что мы обнаружим на пистолете его отпечатки пальцев.

— Именно. Но говорит, что в последний раз видел пистолет, когда тот лежал в ящике письменного стола.

— Значит, вероятно, распрекрасный Рональд Нидерман взял оружие, пока Залаченко спал, и выстрелил в Саландер. Можем ли мы доказать обратное?

Прежде чем ответить, Соня Мудиг несколько секунд подумала.

— Он прекрасно разбирается в шведском законодательстве и методах полиции. Абсолютно ни в чем не признается и жертвует Нидерманом как пешкой. Даже не знаю, что мы сможем доказать. Я попросила Эрландера отправить его одежду экспертам и проверить на наличие следов пороха, но он, вероятно, станет утверждать, что два дня назад тренировался в стрельбе.


Лисбет Саландер ощутила запах миндаля и этанола. Казалось, будто у нее во рту спирт, и она попробовала сглотнуть, но язык не подчинялся — похоже, он полностью утратил чувствительность. Лисбет попыталась открыть глаза, но не смогла. Откуда-то издалека до нее доносился голос, вроде бы обращавшийся к ней, но разобрать слова ей не удавалось. Потом она услышала этот голос совершенно отчетливо.

— Мне кажется, она просыпается.

Лисбет почувствовала, что кто-то касается ее лба, и попыталась отмахнуться от этой нахальной руки. Левое плечо тут же пронзила острая боль, и Лисбет расслабила мышцы.

— Вы меня слышите?

Пошел вон.

— Вы можете открыть глаза?

Что это за идиот ко мне пристает?

Под конец Лисбет приподняла веки. Сперва она увидела только странные световые точки, а потом в поле зрения стала проступать некая фигура. Она попыталась сфокусировать взгляд, но фигура все время ускользала. У Лисбет было такое ощущение, будто у нее сильное похмелье и кровать непрерывно кренится.

— Стрлнь, — произнесла она.

— Что вы сказали?

— Диот, — сказала она.

— Отлично. Не могли бы вы снова открыть глаза.

Она чуть приподняла ресницы и сквозь узкие щелочки увидела незнакомое лицо. Каждая деталь была ей ясно видна: над ней склонился светловолосый мужчина с ярко-голубыми глазами и странно угловатыми чертами.

— Здравствуйте. Меня зовут Андерс Юнассон. Я врач. Вы находитесь в больнице. У вас серьезные травмы, и сейчас вы восстанавливаетесь после операции. Вы знаете, как вас зовут?

— Пшаландр, — сказала Лисбет Саландер.

— Хорошо. Окажите мне услугу. Посчитайте до десяти.

— Раз, два, четыре… нет… три, четыре, пять, шесть…

Тут она снова отключилась.

Однако доктор Андерс Юнассон остался доволен полученными ответами. Она назвала свою фамилию и начала считать. Это признак того, что рассудок у нее по-прежнему в относительном порядке и что она не проснется овощем. Он записал время пробуждения — 21.06, примерно через шестнадцать часов после окончания операции. Андерс Юнассон проспал бо?льшую часть дня и приехал обратно в Сальгренскую больницу около семи вечера. Вообще-то у него был выходной, но накопилось много срочной бумажной работы.

Он не удержался и зашел в реанимацию, чтобы взглянуть на пациентку, в мозгу которой копался ранним утром.

— Дайте ей еще немного поспать, но внимательно следите за ее ЭКГ. Я опасаюсь того, что в мозгу может образоваться отек или кровоизлияние. Похоже, у нее возникла острая боль в плече, когда она попыталась пошевелить рукой. Если она проснется, можете давать ей по два миллиграмма морфина в час.

Покидая больницу через главный вход, он пребывал в удивительно приподнятом настроении.


Когда Лисбет Саландер вновь проснулась, стрелки часов приближались к двум часам ночи. Она медленно открыла глаза и увидела конус света на потолке. Через несколько минут она повернула голову и поняла, что на шею ее надет фиксирующий воротник. Голова тупо болела, а при попытке переменить положение Лисбет ощутила резкую боль в плече и снова закрыла глаза.

«Больница, — подумала она. — Что я тут делаю?»

Лисбет чувствовала страшную слабость.

Поначалу ей было трудно собраться с мыслями, но затем стали всплывать отрывочные воспоминания.

Когда она припомнила, как выбиралась из могилы, ее на несколько секунд охватил ужас. Потом она сжала зубы и стала сосредоточенно дышать.

Лисбет Саландер констатировала, что жива. Правда, не была уверена, хорошо это или плохо.

Что произошло, она толком не помнила, мелькали лишь смутные, отрывочные видения — сарай и то, как она яростно замахнулась топором и вдарила по лбу своему отцу, Залаченко. Жив он или мертв, она не знала.

Лисбет никак не могла припомнить, что именно приключилось с Нидерманом. Вроде бы ее поразило то, как он со всех ног бросился бежать, а почему — так и осталось непонятным.

Вдруг она вспомнила, что видела чертова Калле Блумквиста. Лисбет засомневалась, не приснилось ли ей все это, но она помнила кухню — вероятно, то была кухня в Госсеберге — и вроде бы видела, как он к ней подходит. «Должно быть, у меня были галлюцинации», — подумалось ей.

Казалось, события в Госсеберге происходили давным-давно или вообще приснились ей в нелепом сне. Лисбет сосредоточилась на настоящем моменте.

Она ранена, это ясно и без посторонней помощи. Она подняла руку и пощупала голову — та была основательно забинтована. Внезапно Лисбет вспомнила. Нидерман. Залаченко. У старого подлеца тоже оказался пистолет — браунинг 22-го калибра. По сравнению с любыми другими видами огнестрельного оружия он относительно безобиден, поэтому-то она и жива.

«Мне прострелили голову, — вспомнила она. — Я могла засунуть во входное отверстие палец и пощупать мозг».

Теперь Лисбет удивилась тому, что жива, но это ее волновало на удивление мало: по сути дела, ей было все равно. Если смерть и есть та черная пустота, из которой она только что выплыла, то ничего страшного в ней нет. Особой разницы не чувствуется.

Сделав это эзотерическое наблюдение, Лисбет закрыла глаза и снова заснула.


Продремав всего несколько минут, она услышала движение и приоткрыла глаза. Над ней склонилась сестра в белом халате, и Лисбет снова опустила веки, притворяясь спящей.

— Мне кажется, вы не спите, — сказала сестра.

— Ммм, — произнесла Лисбет Саландер.

— Здравствуйте, меня зовут Марианн. Вы понимаете, что я говорю?

Лисбет попыталась кивнуть, но обнаружила, что ее голова зафиксирована воротником и неподвижна.

— Нет, не пытайтесь шевелиться. Бояться не надо. Вас ранили, но уже прооперировали.

— Можно мне воды?

Марианн дала ей попить воды через трубочку. Пока Лисбет пила, она заметила, что с правой стороны от нее возник еще один человек.

— Здравствуйте, Лисбет. Вы меня слышите?