Ваденшё встал.

— Я еще не закончил.

— Тогда нам придется продолжить разговор попозже. Вы тут лежите и воображаете себя Всемогущим, а меня ждет работа.

Ваденшё направился к двери.

— Если это противоречит твоим моральным принципам, почему бы тебе не пойти к Бублански и не сознаться в своих преступлениях?

Ваденшё повернулся к больному.

— Эта мысль мне в голову приходила. Но что бы вы там ни думали, я изо всех сил защищаю интересы «Секции».

Открыв дверь, он столкнулся с Георгом Нюстрёмом и Юнасом Сандбергом.

— Привет, Клинтон, — сказал Нюстрём. — Нам необходимо кое-что обсудить.

— Заходите. Ваденшё как раз собирался уходить.

Нюстрём подождал, пока дверь закроется.

— Фредрик, я очень беспокоюсь, — сказал Нюстрём.

— Почему же?

— Мы тут с Сандбергом размышляли. Происходят какие-то непонятные вещи. Сегодня утром адвокат Саландер передала прокурору ее автобиографию.

— Что?

Пока прокурор Рихард Экстрём наливал из термоса кофе, инспектор уголовной полиции Ханс Фасте разглядывал Аннику Джаннини. Экстрём был обескуражен документом, который получил, приехав на работу. Они с Фасте вместе прочли сорок страниц, содержавшие объяснительную записку Лисбет Саландер, и потом долго обсуждали этот странный документ. Под конец он почувствовал необходимость пригласить Аннику Джаннини для неформальной беседы.

Они уселись за небольшим столом для совещаний в кабинете Экстрёма.

— Спасибо, что согласились заглянуть, — начал Экстрём. — Я прочитал эту… хм, объяснительную записку, которую вы представили сегодня утром, и чувствую потребность снять кое-какие вопросительные знаки…

— Да? — попыталась помочь ему Анника Джаннини.

— Даже не знаю, с какого конца начать. Вероятно, прежде всего мне следует объяснить, что мы с инспектором Фасте оба глубоко озадачены.

— Вот как?

— Я пытаюсь понять ваши намерения.

— Что вы имеете в виду?

— Эта автобиография, или как ее следует называть, какие она преследует цели?

— Это вроде бы совершенно очевидно. Моя клиентка хочет изложить свою версию развития событий.

Экстрём добродушно засмеялся и провел рукой по бородке уже хорошо знакомым жестом, который почему-то начал Аннику раздражать.

— Да, но для объяснений у вашей клиентки было несколько месяцев. Она не сказала ни слова на всех допросах, которые пытался проводить с ней Фасте.

— Насколько мне известно, у нас нет закона, который обязывает ее говорить тогда, когда это удобно инспектору Фасте.

— Да, но я хочу сказать… через два дня над Саландер начинается судебный процесс, а она в последний момент представляет вот это. Я же в данном случае чувствую ответственность, которая несколько выходит за рамки моих обязанностей как прокурора.

— Вот как?

— Я ни в коем случае не хочу, чтобы вы восприняли мои слова как оскорбление. Это никак не входит в мои намерения. Однако в нашей стране существуют процессуальные нормы. А вы, фру Джаннини, являетесь адвокатом по защите прав женщин и раньше никогда не представляли клиента в уголовном процессе. Я предъявил Лисбет Саландер обвинение не потому, что она женщина, а поскольку она совершила тяжкие преступления с применением насилия. Полагаю, вы тоже наверняка понимаете, что она серьезно больна психически и нуждается в лечении и помощи общества.

— Позвольте, я вам помогу, — любезно ответила Анника Джаннини. — Вы боитесь, что я не обеспечу Лисбет Саландер полноценной защиты.

— В этом нет ничего оскорбительного, — сказал Экстрём. — Я не ставлю под сомнение вашу компетентность. Я лишь указываю на то, что у вас нет опыта.

— Я понимаю. Позвольте сказать, что я с вами полностью согласна. У меня совсем нет опыта в уголовных делах.

— И тем не менее вы последовательно отказывались от помощи значительно более опытных адвокатов…

— В соответствии с желанием моей клиентки. Лисбет Саландер хочет видеть своим адвокатом меня, и через два дня я буду представлять ее интересы в суде.

Она вежливо улыбнулась.

— О'кей. Но меня интересует, неужели вы на полном серьезе собираетесь представить суду содержание этого сочинения?

— Естественно. Это история Лисбет Саландер.

Экстрём с Фасте покосились друг на друга. Фасте поднял брови. Он не понимал, чего, собственно, Экстрём добивается. Если Джаннини не соображает, что полностью потопит свою клиентку, то какое, черт подери, до этого дело прокурору. Надо просто с благодарностью согласиться и покончить с этим делом.

Фасте ни на секунду не сомневался в том, что Саландер совершенно чокнутая. Он пытался, привлекая все свои навыки, заставить ее сказать хотя бы, где она живет. Но эта проклятая девчонка допрос за допросом сидела, словно язык проглотила, и разглядывала стену у него за спиной. Она отказывалась принимать из его рук сигареты, кофе или прохладительные напитки. Она никак не реагировала, когда он к ней взывал или, в минуты сильного раздражения, повышал голос.

Никакие другие допросы в жизни Ханса Фасте не стоили ему столько нервов.

Он вздохнул.

— Фру Джаннини, — сказал в конце концов Экстрём. — Я считаю, что вашу клиентку следовало бы избавить от суда. Она больна. Я опираюсь на результаты высококвалифицированной судебно-медицинской экспертизы. Саландер следует предоставить психиатрическое лечение, в котором она уже давно нуждается.

— В таком случае вы, вероятно, предложите это в суде.

— Разумеется. В мои задачи не входит учить вас, как строить ее защиту. Но если вы всерьез намерены придерживаться этой линии, то складывается совершенно абсурдная ситуация. Автобиография содержит безумные и беспочвенные обвинения в адрес ряда лиц… особенно в адрес ее бывшего опекуна, адвоката Бьюрмана, и доктора Петера Телеборьяна. Надеюсь, вы всерьез не думаете, что суд примет во внимание какие-либо заявления, которые, без всякого намека на доказательства, ставят под сомнение деятельность Телеборьяна. Этот документ просто станет — прошу простить за сравнение — последним гвоздем в крышке гроба вашей клиентки.

— Я понимаю.

— Вы можете во время процесса заявить, что она не больна, и потребовать дополнительной судебно-медицинской экспертизы, и тогда дело будет передано в Государственное управление судебной медицины. Но, честно говоря, при наличии этой объяснительной записки от Саландер нет никакого сомнения в том, что любые другие судебные психиатры придут к такому же выводу, как Петер Телеборьян. Ее собственный рассказ подкрепляет все документы о том, что у нее параноидальная шизофрения.

Анника Джаннини вежливо улыбнулась.

— Ведь существует и альтернативный вариант, — сказала она.

— Какой? — поинтересовался Экстрём.

— Ну, что ее рассказ абсолютно правдив и что суд решит ему поверить.

Прокурор Экстрём был явно очень удивлен. Потом он почтительно улыбнулся и погладил бородку.

Усевшись за маленький столик, стоявший у него в комнате возле окна, Фредрик Клинтон внимательно слушал Георга Нюстрёма и Юнаса Сандберга. Все лицо у него было в глубоких морщинах, но глаза, благодаря напряженному и сосредоточенному взгляду, казались двумя черными точками.

— Мы следили за телефонными разговорами и электронной почтой главных сотрудников «Миллениума» начиная с апреля, — сказал Клинтон. — Наблюдение показывало, что Блумквист, Малин Эрикссон и этот Кортес близки к отчаянию. Мы прочли предварительный вариант следующего номера «Миллениума». Похоже, что Блумквист теперь и сам признает, что Саландер все-таки ненормальная. Он пытается оправдывать ее в социальном плане — дескать, она не имела от общества той поддержки, которую должна была бы получить, и поэтому вина за ее попытку убить отца лежит далеко не только на ней… но эти рассуждения ведь совершенно ничего не значат. Там нет ни слова о вторжении в его квартиру или о нападении на его сестру в Гётеборге и об исчезнувших отчетах. Он знает, что ничего не может доказать.

— В этом-то и проблема, — заметил Юнас Сандберг. — Блумквист явно должен понимать, что что-то не так. Но он ведет себя так, будто ничего не замечает. Простите, но это не в стиле «Миллениума». Кроме того, в редакцию вернулась Эрика Бергер. Весь следующий номер «Миллениума» настолько пуст и бессодержателен, что представляется просто насмешкой.

— Что ты хочешь сказать… что это фальшивка?

Юнас Сандберг вздохнул.

— Летний номер «Миллениума» вообще-то должен был выйти в последнюю неделю июня. Судя по тому, что Малин Эрикссон писала по электронной почте Микаэлю Блумквисту, этот номер должен печататься на одном предприятии в Сёдертелье. Но когда я сегодня связался с предприятием, оказалось, что им еще даже не сдали оригинал. У них имеется только коммерческое предложение, полученное месяц назад.

— Хм, — произнес Фредрик Клинтон.

— Где они печатались раньше?

— В некой типографии в Моргонгове. Я позвонил туда, сделав вид, что работаю в «Миллениуме», и спросил, как далеко они продвинулись. Директор типографии отказался говорить на эту тему. Я собираюсь вечером туда наведаться.

— Ясно. Георг?

— Я прошелся по всем доступным телефонным разговорам за последнюю неделю, — сказал Нюстрём. — Странно, но никто из сотрудников «Миллениума» не обсуждает ничего, связанного с судом или с делом Залаченко.

— Ничего?

— Да. Упоминания об этом всплывают только в разговорах с людьми, не имеющими отношения к «Миллениуму». Вот, послушайте. Микаэлю Блумквисту звонит репортер из газеты «Афтонбладет» и интересуется, может ли тот как-то прокомментировать приближающийся процесс.

Он поставил на стол магнитофон.

— Сорри, без комментариев.

— Вы же участвовали в этой истории с самого начала. Ведь это вы обнаружили Саландер в Госсеберге. И вы пока не опубликовали ни единого слова. Когда вы собираетесь что-нибудь напечатать?

— Когда сочту целесообразным. При условии, что мне будет что печатать.

— Но материал у вас есть?

— Ну, купите «Миллениум» и все узнаете.

Он выключил магнитофон.

— Раньше мы как-то об этом не задумывались, но я вернулся назад и прослушал разговоры выборочно. Так было все время. Он обсуждает дело Залаченко почти исключительно в общих словах. Не говорит об этом даже с сестрой, хотя она адвокат Саландер.

— Может, ему действительно нечего сказать.

— Он последовательно отказывается делать какие бы то ни было предположения. Такое впечатление, что он круглосуточно живет в редакции и почти не бывает дома на Бельмансгатан. А если он круглосуточно работает, то должен был бы создать нечто большее, чем эта ерунда в очередном номере «Миллениума».

— А прослушивать редакцию мы по-прежнему не можем?

— Нет, — вступил в разговор Юнас Сандберг. — В редакции постоянно кто-нибудь находится. Это тоже примечательно.

— Хм?

— С того дня, как мы побывали в квартире у Блумквиста, в редакции все время кто-то есть. Блумквист там днюет и ночует, в его кабинете постоянно горит свет. Если не он, то Кортес, или Малин Эрикссон, или этот гомик… э-э, Кристер Мальм.

Клинтон провел рукой по подбородку и ненадолго задумался.

— Ладно. Выводы?

Георг Нюстрём немного поколебался.

— Ну… за неимением лучшего, я предположил бы, что они разыгрывают для нас спектакль.

Клинтон почувствовал, как волосы на голове шевельнулись.

— Почему мы не заметили этого раньше?

— Мы слушали то, что говорится, а не то, что не говорится. Мы радовались, замечая их растерянность или читая их электронную почту. Блумквист понимает, что кто-то похитил отчет о Саландер девяносто первого года и у него, и у сестры. Но что же ему, черт побери, делать?

— Они не заявляли в полицию о нападении?

Нюстрём помотал головой.

— Джаннини присутствует на допросах Саландер. Она любезна, но не говорит ничего существенного. А Саландер просто молчит.

— Но это ведь нам на руку. Чем меньше она открывает рот, тем лучше. Что говорит Фасте?

— Я встречался с ним два часа назад. Он как раз получил эти показания Саландер.

Он показал на лежавшую на коленях у Клинтона копию.

— Экстрём в растерянности. Хорошо, что Саландер не слишком одарена литературно. Для несведущего человека эта автобиография — чистый бред сумасшедшего с вымышленными заговорами и элементами порнографии. Но она бьет очень близко к цели. Абсолютно точно рассказывает, как ее заперли в клинику Святого Стефана, утверждает, что Залаченко работал на СЭПО и тому подобное. Она упоминает, что речь, как ей кажется, идет о некой секте внутри СЭПО, то есть фактически подозревает существование чего-то вроде «Секции». В целом она дает очень точное описание. Но оно, как я уже сказал, не вызывает доверия. Экстрём растерян, поскольку похоже, что Джаннини собирается положить это в основу защиты в суде.

— Дьявол! — воскликнул Клинтон.

Он опустил голову и несколько минут напряженно думал. Под конец он поднял взгляд.

— Юнас, поезжай вечером в Моргонгову и проверь, что там делается. Если они печатают «Миллениум», мне нужна копия.

— Я возьму с собой Фалуна.

— Отлично. Георг, я хочу, чтобы ты во второй половине дня пошел к Экстрёму и прощупал его. До сих пор все шло как по маслу, но отмахнуться от этих ваших соображений я не могу.

— О'кей.

Клинтон опять немного помолчал.

— Лучше бы суда вообще не было… — сказал он под конец.

Он поднял взгляд и посмотрел Нюстрёму в глаза. Тот кивнул. Они понимали друг друга без слов.

— Нюстрём, проверь, какие имеются возможности.

Юнас Сандберг и слесарь по замкам Ларе Фаульссон, больше известный как Фалун, припарковались неподалеку от железной дороги и двинулись пешком через местечко Моргонгова. Было девять часов вечера, и еще недостаточно стемнело, чтобы предпринимать какие-либо действия, но им хотелось разведать обстановку и составить себе общую картину.

— Если у них стоит сигнализация, я туда соваться не хочу, — сказал Фалун.

Сандберг кивнул.

— Тогда лучше пройтись по окнам. Если у них что-нибудь лежит, ты швырнешь в стекло камнем, схватишь то, что тебе надо, и бросишься наутек.

— Хорошо, — ответил Сандберг.

— Если тебе нужен только экземпляр журнала, мы можем заглянуть в мусорные контейнеры позади здания. Там наверняка будет брак, пробная печать или что-нибудь в этом роде.

Типография располагалась в кирпичном здании. Они приближались к ней с юга, по другой стороне улицы. Сандберг уже собирался пересечь улицу, но Фалун схватил его за локоть.

— Продолжай идти прямо, — сказал он.

— Почему?

— Продолжай идти прямо, как будто мы просто совершаем вечернюю прогулку.

Они миновали типографию и обошли вокруг квартала.

— В чем дело? — спросил Сандберг.

— Надо смотреть глазами. У них там не просто сигнализация. Рядом со зданием стояла машина.

— Ты думаешь, там кто-нибудь есть?

— Это машина из «Милтон секьюрити». Типография, блин, надежно охраняется.

— «Милтон секьюрити»! — воскликнул Фредрик Клинтон. У него внутри все оборвалось.

— Если бы не Фалун, я угодил бы прямо к ним в руки, — сказал Юнас Сандберг.

— Там готовится какая-то чертовщина, — произнес Георг Нюстрём. — Маленькой типографии в провинции совершенно незачем нанимать для постоянного наблюдения «Милтон секьюрити».

Клинтон вздохнул. Его рот превратился в узкую полоску. Было уже одиннадцать часов вечера, и ему требовался отдых.

— Следовательно, «Миллениум» что-то затевает, — сделал очевидный вывод Сандберг.

— Это я уже понял, — ответил Клинтон. — Ладно. Давайте проанализируем ситуацию. Каков самый худший сценарий? Что им может быть известно?

Он вопросительно посмотрел на Нюстрёма.

— Вероятно, отчет о Саландер девяносто первого года, — сказал тот. — После того как мы выкрали копии, они усилили меры безопасности. Должно быть, догадались, что за ними следят. В худшем случае у них сохранилась еще одна копия отчета.

— Но Блумквист же места себе не находил из-за того, что лишился отчета.

— Я знаю. Но нас вполне могли надуть. Такую возможность исключать нельзя.

Клинтон кивнул.

— Будем исходить из этого. Сандберг?

— Нам ведь известно, как будет защищаться Саландер. Она расскажет правду, такой, как она ей представляется. Я еще раз прочел ее так называемую автобиографию. Она, в общем-то, играет нам на руку. Там содержатся настолько грубые обвинения в изнасиловании и правонарушениях, что это покажется просто пустой болтовней мифоманки.

Нюстрём кивнул.

— Кроме того, она не сможет абсолютно ничего доказать. Экстрём обернет этот рассказ против нее и объявит ее свидетельства недостоверными.

— О'кей. Телеборьян написал прекрасный текст новой экспертизы. Конечно, остается возможность, что Джаннини приведет собственного эксперта, который заявит, что Саландер совершенно нормальная, и тогда дело передадут в Государственное управление судебной медицины. Но опять-таки — если Саландер не изменит тактику и снова откажется говорить, то они придут к выводу, что Телеборьян прав, а она сумасшедшая. Ее злейший враг — она сама.

— Все-таки надежнее всего было бы не допустить судебного процесса, — сказал Клинтон.

Нюстрём покачал головой.

— Это почти невозможно. Саландер сидит в изоляторе «Крунуберг» и с другими заключенными не общается. Ее ежедневно выводят на часовую прогулку в отдельный отсек на крыше, но там ее не достать. У нас нет своих людей среди персонала изолятора.

— Понятно.

— Если мы хотели до нее добраться, это надо было делать, пока она лежала в Сальгренской больнице. Теперь же остается только действовать открыто. Убийцу почти на сто процентов поймают. А где найдешь «стрелка», который на это пойдет? Организовать самоубийство или несчастный случай за такое короткое время просто нельзя.

— Я так и думал. Кроме того, неожиданные смертные случаи имеют тенденцию вызывать вопросы. Ладно, посмотрим, что получится в суде. По сути ведь ничего не изменилось. Мы все время ждали от них ответного хода — очевидно, эта так называемая автобиография и есть ее ответный ход.

— Проблема заключается в «Миллениуме», — заметил Юнас Сандберг.

Остальные закивали.

— «Миллениум» и «Милтон секьюрити», — задумчиво произнес Клинтон. — Саландер работала на Арманского, а Блумквист состоял с ней в близких отношениях. Можем ли мы сделать вывод, что они объединились?

— Такая мысль представляется вполне логичной, раз «Милтон секьюрити» охраняет типографию, где печатается «Миллениум». Это не может быть случайностью.

— О'кей. Когда же они намерены выпустить номер? Сандберг, ты говорил, что они задерживаются уже на две недели. Если предположить, что «Милтон секьюрити» охраняет типографию, чтобы никто не добрался до «Миллениума» заранее, значит, они собираются опубликовать материал, который не хотят до поры до времени раскрывать, и вполне вероятно, что журнал уже напечатан.

— К началу суда, — сказал Юнас Сандберг. — Остальное маловероятно.

Клинтон кивнул.

— Что же они там могут напечатать? Каков самый худший вариант?

Все трое надолго задумались. Молчание нарушил Нюстрём.

— В худшем случае, как я уже говорил, у них сохранилась копия отчета девяносто первого года.

Клинтон с Сандбергом кивнули, соглашаясь с этим выводом.

— Вопрос в том, что они могут из него извлечь, — добавил Сандберг. — В отчете засвечены Бьёрк и Телеборьян. Бьёрк мертв. Они набросятся на Телеборьяна, но тот сможет утверждать, что просто проводил обычную судебно-медицинскую экспертизу. Получится слово против слова, а Телеборьян, разумеется, просто откажется понимать, в чем его обвиняют.

— Что нам делать, если они опубликуют отчет? — спросил Нюстрём.

— Думаю, тут у нас имеются козыри, — ответил Клинтон. — Если начнется болтовня вокруг отчета, все внимание сконцентрируется на СЭПО, а не на «Секции». И когда журналисты станут задавать вопросы, СЭПО извлечет его из архива…

— А там, разумеется, будет уже другой отчет, — добавил Сандберг.

— Шенке положил в архив модифицированную версию, то есть ту, которую читал Экстрём. Тут мы сможем довольно быстро выдать СМИ много дезинформации… Ведь оригинал, который раздобыл Бьюрман, у нас, а у «Миллениума» — всего лишь копия. Мы даже можем распространить информацию с намеками на то, что Блумквист сам сфальсифицировал свою версию отчета.