Стивен Эриксон

Пыль грез. Том 2

Книга третья

Пусть пляшет пыль

Мертвые отыскали меня в моих снах
Я рыбачу там у озер, брожу по чужим домам
Где могли б поселиться разбитые семьи
Радуясь, что вновь оказались вместе
Теперь я вожу с ними компанию
В которой мне легко и уютно.
Мертвые встречают меня с пониманием
И не пеняют, что приходится просыпаться
Заново вываливаться в одиночество
Распахнутых глаз и задернутых штор.
Когда мертвые находят меня во сне
Я вижу, что они живут в тайных укрытиях
Вне времени, не старея, как сокровенные мысли.
Лежащая рядом женщина слышит, как я вздыхаю
При звуках утреннего колокола, и спрашивает, все ли
В порядке, а я покоюсь в печальном отзвуке
И не хочу говорить с ней про одиночество
Пустынных берегов, где бродят рыбаки
И домов, где никто уже никогда не поселится
Но которые стоят, расположившись так
Чтобы у наших мертвых было привычное место.
Однажды я тоже забреду в ее сны
Пусть сейчас и прячу это знание за улыбкой
Она увидит, как я высматриваю проблеск форели
В темной воде, мы будем с ней путешествовать
По странной стране в застывшей вечности
Пока она не оставит меня ради утреннего солнца
Но мертвые прекрасно знают, что награда рыбака
Заключается в радостно сверкающей надежде
И вечно любящем ожидании, так что я думаю
Что если боги и существуют, их искусство
Есть плетение снов, они даруют нам
Благословенную реку сновидений, где мы
Изумляясь, приветствуем своих мертвых
А жрецы и пророки правы, когда говорят
Что смерть есть сон, что мы останемся вечно живы
В сновидениях тех, кто живет, ведь и сам я видел
В еженощных странствиях своих мертвых, и знаете?
Им там хорошо.

«Песнь сновидца» Рыбак

Глава тринадцатая

Они явились на пустующие земли поздно вечером и недовольно уставились на шестерых волков, наблюдавших за ними с кромки горизонта. С собой они пригнали стадо коз и дюжину черных овец. Их не волновало, что местность уже принадлежит волкам, — в их сознании собственность была сугубо человеческой короной, которую никто иной не смеет возложить на чело. Что до зверей, те не возражали против совместной борьбы за выживание, против охоты и преследования, ведь у мемекающих коз и блеющих овец такие нежные глотки, да и осторожностью стадные животные не отличаются; а про двуногих пришельцев волки пока еще мало что знали. Стада служат источником пищи самым разным созданиям. Волки нередко делили трапезу с койотами и воронами, им даже доводилось иной раз ссориться из-за лакомого кусочка с неуклюжим медведем.

Когда я набрел на дом, который пастухи выстроили на откосе над долиной, то увидел приколоченные у главного входа шесть волчьих черепов. В своих странствиях менестреля я многое успел повидать, мне даже расспросов не потребовалось — в конце концов, все уже давно вплетено в историю человеческого рода. Не стал я спрашивать ни про развешанные по стенам медвежьи и антилопьи шкуры, ни про оленьи рога. Не повел бровью, обнаружив в мусорной яме гору бхедериньих костей, а вокруг — дохлых стервятников, отведавших предназначенного для койотов отравленного мяса.

Тем вечером в виде платы за ночлег я спел множество песен и легенд. Я пел им о героях и подвигах, и они остались довольны. Пиво было не самым худшим, да и жаркое не подвело.

Поэты подобны оборотням — поскольку способны влезть в шкуру мужчины и женщины, ребенка и зверя. Есть среди них и такие, кто отмечен тайной печатью, присягнул первозданным культам. Той ночью я оделил каждого своим ядом, и наутро покинул притихший дом, где не осталось даже собаки, чтобы скулить по мертвым. Я сел на вершине холма, раскурил трубку и вновь призвал диких зверей. Я защищаю их права, когда они сами на это не способны, и от обвинений в убийстве не отрекаюсь, однако умерьте ваш ужас, друзья мои: разве существует общепринятый закон, что ставил бы человеческую жизнь превыше жизни зверя? Как вам подобное в голову-то пришло?

«Исповедь в двухстах двадцати трех актах правосудия»

Вельтан-менестрель (он же Безумный Певец)

— Он явился к нам в обличье князя труднодоступной приграничной области — столь отдаленной, что ни у кого не возникло и мысли его в чем-то заподозрить. Его манеры, его жесткость и немногословность как нельзя лучше отвечали нашим невежественным представлениям о подобных краях. Любой согласился бы, что это особенная личность — подобную самоуверенность при дворе встретишь нечасто. И еще что-то дикое в глазах, словно внутри у него волки с цепей рвутся — жрицы сразу же мокрыми делались. И лишь потом обнаружили, насколько у него могучее семя — и что это не семя тисте анди.

Силкас Руин потыкал в костер палкой, чтобы пробудить пламя. Искры устремились во мрак. Руд смотрел в мертвенное лицо воина, на котором играли рыжие пятна отблесков, словно прорисовывая в нем краткие мгновения жизни.

Спустя какое-то время Силкас Руин снова уселся поудобней и продолжил:

— Власть сама собой к нему притягивалась, словно железные опилки к магниту, и это казалось столь… естественным. Происхождение из отдаленных краев как бы подразумевало нейтралитет, и сейчас, задним числом, можно утверждать, что Драконус и в самом деле был нейтрален. Тисте анди, все до единого, служили лишь материалом для его амбиций, вот только могли ли мы вообразить, что желаниями его двигала любовь?

Взгляд Руда скользнул в сторону от Силкаса, поверх его правого плеча, где на ночном небе светились жуткие нефритовые царапины. Ему хотелось что-нибудь сказать в ответ, подыскать подобающую реплику: остроумную, или сочувственную, или даже циничную. Вот только что он знал о любви — такой, о которой говорил сейчас Силкас Руин? Да и вообще, что ему известно о мире, этом или любом другом?

— Консорт Матери Тьмы. В конце концов он предъявил права на этот титул, словно на роль, которую некогда утратил, но поклялся вернуть. — Белокожий воин чуть хмыкнул, не отводя взгляда от пламени. — Кто мы были, чтобы это оспаривать? К тому времени Дети Матери с ней уже не разговаривали. Вот только какая разница? Что ты за сын, если не готов бросить вызов любовнику матери — уже неважно, новому или старому… — Он поднял глаза на Руда и чуть усмехнулся. — Быть может, ты и сам способен понять. В конце концов, Удинаас был не первым и не единственным возлюбленным Менан- дор.

— Не уверен, что здесь уместно говорить о любви, — снова отвел взгляд Руд.

— Может статься, ты прав. Еще чаю?

— Спасибо, не стоит. Слишком он крепкий.

— Так и нужно, поскольку нас ждет дорога.

Руд нахмурился.

— Я не понимаю.

— Этой ночью мы отправимся в путь. Есть вещи, которые ты должен увидеть собственными глазами. Просто вести тебя за собой то туда, то сюда недостаточно — мне нужен не верный пес у моих ног, но товарищ, что встанет рядом. Видеть означает приблизиться к пониманию, а оно тебе понадобится, когда придет время решать.

— Что решать?

— Помимо прочего — какую сторону ты займешь в ожидающей нас войне.

— А какого именно прочего?

— Где ты вступишь в бой, и когда. Твоя мать, Руд, неспроста избрала тебе в отцы смертного. Подобные союзы способны дать неожиданный результат: в потомстве воплощаются достоинства обоих родителей.

В костре с треском лопнул камешек, и Руд вздрогнул.

— Ты говоришь, Силкас Руин, что хотел бы мне многое показать, поскольку не желаешь, чтобы я оставался верным, но безмозглым псом. И однако может статься, что в результате я не пожелаю встать с тобой рядом. Что тогда? Что, если в этой войне мы окажемся противниками?

— Тогда один из нас умрет.

— Отец поручил меня твоим заботам — и этим ты отплатишь ему за доверие?

Силкас Руин оскалил зубы в лишенной всяческого веселья улыбке.

— Руд Элаль, твой отец поручил мне тебя вовсе не из доверия — для этого он меня слишком хорошо знает. Считай это своим первым уроком. Отец разделяет твою любовь к имассам Убежища. Но этот край — и каждое живое существо внутри него — находится под угрозой уничтожения, если война будет проиграна…

— Старвальд Демелейн? Но врата запечатаны!

— Идеальных печатей не бывает. Воля и желания разъедают все подобно кислоте. Хотя нет. То, что пытается прорваться через врата, лучше будет описать как голод и амбиции. — Он поднял стоящий рядом с углями закопченный котелок и вновь наполнил кружку Руда. — Выпей. Мы отклонились от темы. Я говорил о древних силах — если угодно, о твоих сородичах. В том числе об элейнтах. Был ли Драконус истинным элейнтом? Или кем-то еще? Все, что я могу сказать по этому поводу, — какое-то время он носил обличье тисте анди. Может статься, то было издевательской шуткой, насмешкой над нашим чувством собственной значительности, кто теперь скажет? Так или иначе, мой брат Аномандр не мог не бросить консорту вызов — и тем самым мгновенно положил конец возможностям что-то узнать и понять. — Вздохнув, он добавил: — Я по сей день ломаю голову, не жалеет ли Аномандр, что убил Драконуса.