Возница, который смеялся

[Перевод Ады Линкс.]

18… год стал годом высочайшего расцвета удивительных способностей моего друга Шерлока Холмса. Просматривая мои относящиеся к тому времени записи, я вижу множество примечательных дел: были среди них загадочные, были трагические, были на первый взгляд незамысловатые, но все они в той или иной степени позволили Холмсу продемонстрировать его дедуктивные способности. Не лишено некоторого интереса «Дело Удушенного Попугая», за которое Холмс получил орден Серебряного Мирта из собственных рук Его Величества короля Мирослава, однако в этом расследовании присутствуют деликатные детали, касающиеся слишком известных особ, и рассказывать о нем здесь не место. Холмс особо гордился своим успехом в «Деле пунктуального железнодорожника», однако в нем слишком много технических тонкостей, которые вряд ли заинтересуют рядового читателя. О трагедии в «Медных буках» я уже рассказывал, а история проштрафившегося учителя и конской упряжи хоть и демонстрирует с особой яркостью терпение и методичность, с которыми мой друг неизменно подходил к любому расследованию, но подлежит упоминанию лишь в специальной литературе.

Впрочем, под самое завершение этого года, когда уже казалось, что Лондон до конца зимы покончил со всем из ряда вон выходящим и мирно готовится к предстоящим праздникам, забыв про тайны и outr?, [Здесь: причудливые, необычные происшествия (фр.).] каковые были необходимы Шерлоку Холмсу как воздух, на нас буквально свалилось дело, которое вырвало моего друга из когтей апатии и меланхолии, неизменно обуревавших этот великий ум, когда ему нечем было себя занять, и обернулось захватывающим приключением. И хотя сам Холмс неоднократно повторял, что в деле этом его способности практически никак не проявились, факт остается фактом: разгадка этого дела принесла моему другу самый щедрый за всю его долгую карьеру гонорар.

Однажды вечером, в середине декабря, я решил украсить нашу холостяцкую квартиру положенными по сезону веточками омелы и остролиста, чем навлек на себя язвительные замечания Шерлока Холмса.

— Право же, Ватсон, — начал он, — неужели мало того, что миссис Хадсон по двадцать раз на дню является сюда, нагруженная рождественскими пирожными [Имеются в виду «корзиночки» с сухофруктами и пряностями, традиционная английская новогодняя выпечка.] и неистощимым запасом поздравлений? Неужели это обязательно — превращать нашу квартиру в языческий храм?

— Знаете что, Холмс, — ответил я довольно ядовито, потому что стоял на стуле, пытаясь дотянуться до карниза, и нога, в которую когда-то попала крупнокалиберная пуля, давала о себе знать, — ваш сарказм меня просто поражает. Рождество, между прочим, — праздник. Вы еще не забыли историю с голубым карбункулом? Тогда вы, помнится, в полной мере проявили рождественское человеколюбие.

— Ватсон, вы путаете реальные факты с приукрашенной версией событий, которую сочинили на потребу доверчивой публике. Еще не хватало, чтобы вы уверовали в собственные россказни! Сколько я помню, в той истории не было ничего, кроме скрупулезного анализа.

— Ну, знаете, Холмс! — запротестовал я. — Никогда с вами не соглашусь.

— Ватсон, простите меня, пожалуйста. Всему виною невыносимая скука. В это время года англичан поражает заразная болезнь повального человеколюбия — всех, включая самых отъявленных негодяев, начинающих ни с того ни с сего раздавать ближним деньги, которые в другое время привыкли лишь отбирать. Вот, полюбуйтесь, «Ивнинг ньюс». Видите вы здесь хоть одно кровавое убийство, хоть одно злодейство, достойное нашего внимания? При крушении поезда в Луишеме пострадала женщина, с вокзала Чаринг-Кросс умыкнули статую, в Хокстоне понесла лошадь. Я утратил надежду, Ватсон. И прошу лишь об одном — чтобы этот невыносимый период всеобщего благодушия и любви поскорее закончился!

— Холмс, вам не стыдно говорить такое о Рождестве? Ведь вы прекрасно знаете, что…

Но тут мои укоры прервал отчаянный дребезг дверного колокольчика.

— Ага, — сказал Холмс, — какой-то добрый человек надумал спасти меня от вашей тирады. Либо он ошибся адресом, либо пришел по делу. И, судя по его обращению со звонком, по делу весьма срочному. Что там, Билли?

Наш юный слуга вступил в комнату, однако сакраментальную фразу произнести не успел, потому что следом за ним влетел, подобно вихрю, посетитель, — мне еще не доводилось видеть человека до такой степени взбудораженного.

— Мистер Шерлок Холмс? Который из вас мистер Холмс? — выкрикнул несчастный, переводя блуждающий взгляд с меня на Холмса и обратно.

— Это я, — сказал Холмс, — а это мой друг доктор Ватсон. Если вы присядете, он нальет вам стаканчик бренди.

— Благодарю вас… немного бренди… да, конечно. Очень кстати… мистер Холмс, ради бога, извините меня, обычно я… благодарю, вы очень любезны, только сельтерской не надо! Да, вот так. Позвольте мне отдышаться… прекрасная у вас квартира, очень уютная. Какая дивная омела, сразу видно — праздник. Великолепно. Ну вот, мне гораздо лучше, премного вам благодарен, доктор.

Мне было жаль нашего убитого горем посетителя, и все же я, слушая этот отрывочный, лишенный всякой последовательности монолог, не смог удержаться от улыбки. Мне доводилось видеть раненых, которых физическая боль ввергала в подобное состояние бессвязной разговорчивости, каковая является также признаком сильнейшего нервного возбуждения.

Шерлок Холмс опустился в глубокое кресло, сомкнул кончики пальцев и окинул опытным взглядом необычного посетителя, усевшегося напротив. Тот был одет в элегантный вечерний костюм, но при этом на светского человека не походил. Его кожаные ботинки ручной работы, забрызганные, впрочем, грязью, свидетельствовали о достатке, а в проницательных голубых глазах светился ум, слишком живой, чтобы можно было предположить, будто этот человек зарабатывает на жизнь не им, но чем-то иным. В те редкие моменты, когда его худое лицо замирало, утрачивая подвижность, на нем проступало меланхолическое выражение, но вообще-то его черты пребывали в почти непрестанном оживлении, густая борода тряслась и подпрыгивала в такт движению губ, а растрепанная шевелюра взлетала, будто бы под порывами ветра.

— Славный у вас бренди… Боже мой, боже мой, боже мой! Что же мне делать, мистер Холмс?

— Сперва отдышаться, а затем рассказать, что с вами случилось, — посоветовал Холмс. — От пробежки из Грейз-Инна до Бейкер-стрит, да еще в такой вечер, всякий запыхается.

Наш посетитель изумленно уставился на него.

— Но каким образом… Невероятно, просто невероятно! Я действительно бежал от самого Грейз-Инна, однако и представить себе не могу, как вы догадались об этом.

— Пф, да это ясно как день, сэр! О том, что вы бежали, даже ребенок догадался бы по тому, как вы запыхались. Да и брызги на носах ваших ботинок свидетельствуют о том же.

— Ха! — усмехнулся наш посетитель, мгновенно отвлекаясь от своих невзгод. — Это-то понятно, но каким, черт возьми, образом вы догадались про Грейз-Инн?

— Я был там сегодня утром, — отозвался Холмс. — Железную ограду на северной стороне тротуара только что покрасили. Столбы выкрашены в черный цвет, а их наконечники — в золотой, вы же второпях задели левой рукой свежую краску. Посмотрите на свой рукав: мазок черного с золотом. Можно, конечно, предположить, что где-то в Лондоне есть еще одна ограда, которую только что выкрасили в те же цвета, но это в высшей степени маловероятно.

— Поразительно, просто поразительно! Какое мастерство! А что еще, сэр? Что еще?

— Боюсь, что немногое, — промолвил Холмс.

— Ну конечно же, я совсем недавно переоделся в вечерний костюм. Видимо, все подсказки скрыты крахмалом.

— Ну, разве что самые очевидные факты: вы писатель, пережили тяжелое детство, с деньгами у вас сейчас несколько хуже, чем в недавние времена, а кроме того, вы любите показывать фокусы. Помимо этого почти ничего не разглядишь, — сказал Холмс.

Наш посетитель вскочил.

— Так вы меня знаете? Получается, сэр, вы меня попросту разыграли? Это неблагородно.

— Прошу вас, сэр, сидите спокойно. Я никогда вас раньше в глаза не видел. Однако если у человека такая вмятина на внутренней стороне среднего пальца, будет странно, не окажись он писателем.

— Или клерком! Я запросто мог бы оказаться клерком!

— В ботинках от Лобба? Сомнительно.

— Ладно, а тяжелое детство?

— Морщин у вас не по возрасту, однако вызваны они не теми неприятностями, которые привели вас сюда. Эта беда случилась слишком недавно, чтобы оставить следы на лице. Такие лица бывают только у тех, кто рос, зная нужду и несчастья.

— И опять вы правы, мистер Холмс. Ну а деньги? А фокусы?

— Этим прекрасным ботинкам, по моим представлениям, три-четыре года. Ваш безупречно скроенный сюртук пошит примерно тогда же. Следовательно, внезапно постигшее вас благосостояние, которое позволило вам сделать эти покупки, теперь уже дело прошлое. Что же до фокусов — уверен, Ватсон, что вы заметили маленький металлический конус в жилетном кармане нашего посетителя? Он выкрашен в телесную краску и называется напальчником — это непременная принадлежность реквизита любого иллюзиониста.

— Браво, мистер Холмс! — воскликнул наш посетитель и громко зааплодировал. — Триумфально!

— Тривиально.

— Кстати, с наступающим вас, дорогой сэр. Чтобы в новом году вас ждали одни лишь триумфы! О господи, — тут настроение его, по-видимому, снова упало, — вы ведь совершенно отвлекли меня от цели моего визита. Такая беда, мистер Холмс. Такая ужасная беда. Я просто голову потерял.

— Я весь внимание, мистер…

— О! Вы хотите знать мое имя? Да. Э… Босни, Каллифорд Босни, романист. Возможно, вы обо мне слышали? — И он окинул книжные полки полным надежды взглядом.

— Боюсь, мистер Босни, что романов я, за редким исключением, не читаю — времени недостает. Вот доктор Ватсон у нас человек книжный.

Каллифорд Босни обратил на меня оживившийся взгляд.

— А, доктор Ватсон! Ну конечно. Я с огромным интересом читаю ваши опусы. Примите поздравления от собрата по перу.

— Благодарю вас, — ответил я. — Но только, боюсь, мистер Холмс не разделяет вашего высокого мнения о моих литературных талантах.

— Неправда, Ватсон. Если рассматривать ваши произведения как романтический вымысел, они не знают себе равных, — промолвил Холмс, набивая верескового корня трубку.

— Вы видите, с чем мне приходится мириться, мистер Босни? — вопросил я, печально улыбаясь.

— Ах, доктор Ватсон! — жалобно ответил он, снова вспомнив о своем горе. — Уж вы-то поймете, как я несчастен, если я скажу вам, что она исчезла! Исчезла, и я ума не приложу, что мне теперь делать!

— Кто — она? — недоуменно спросил я.

— Рукопись, разумеется! Я потерял ее, а теперь, боюсь, от беспокойства потеряю еще и рассудок.

— Мне кажется, — сказал Холмс, откидываясь на спинку кресла, — что вам следовало бы изложить нам факты, мистер Босни.

— Разумеется, мистер Холмс. Не опуская ни единой подробности, какой бы малозначительной она ни казалась?

— Вот именно.

— Тогда слушайте. Целых полтора месяца я работал над повестью. Как раз сегодня я должен был передать рукопись издателю — речь в ней идет о Рождестве, а посему, как вы понимаете, ее необходимо напечатать в течение ближайшей недели. Я жду от этой повести очень многого, мистер Холмс. Не стану вам лгать, последний мой роман приняли не очень хорошо, и я долго ломал голову над тем, как мне поправить мои денежные дела и вернуть расположение читающей публики. Отношения мои с издателем в последнее время оставляли желать лучшего, и потому я рассчитывал, что авторские отчисления за эту новую книгу позволят мне расстаться с ним и поискать более сговорчивого партнера.

— А издатель осведомлен о ваших намерениях? — спросил Холмс.

— Нет, мистер Холмс, сколько я знаю, нет. Но на эту повесть я возлагаю большие надежды. Вернее — возлагал, потому что, разумеется, больше я ее не увижу! — Несчастный романист в полном отчаянии вскочил с кресла. — Мистер Холмс, надеяться не на что. Возможно ли найти иголку в стоге сена?

— Если взять достаточно сильный магнит, нет ничего проще. Сообщите мне все относящиеся к делу факты, и, как знать, может быть, у нас такой магнит и отыщется.

— Да-да. Прошу меня простить, джентльмены, но последние несколько часов меня сильно вымотали, просто совсем вымотали. Итак, сегодня, в половине пятого, я перечитал повесть и сказал себе, что она готова к печати. Чем вызывать из издательства рассыльного, я решил лично завезти им рукопись по дороге в театр. Кроме того, я хотел дать несколько последних указаний, касающихся ее набора. Я считал, что книга должна быть издана роскошно, в красном переплете с золотом. В соответствующем случаю праздничном духе.

Я надел вечерний костюм, взял рукопись под мышку и вышел на улицу, намереваясь остановить кеб. Улица, на которой я живу, мистер Холмс, упирается в Теобальд-роуд как раз напротив Грейз-Инн. На этой оживленной магистрали, как правило, легко найти наемный экипаж. Однако, к моему удивлению, обнаружилось, что свободный кеб стоит прямо возле моего дома. Я окликнул возницу и поинтересовался, дожидается ли он кого. Он, похоже, немного опешил, но, впрочем, ответил, что свободен. Я открыл дверцу, положил рукопись на сиденье и собрался взобраться следом, но тут оказалось, что в кебе уже сидит пассажир. Мистер Холмс, я человек не робкого десятка, однако от вида этой фигуры у меня кровь застыла в жилах! Могильно-бледные черты лица, мертвые, незрячие глаза. Я до сих пор содрогаюсь при этом воспоминании.

— А вы запомнили, во что этот пассажир был одет? — отрывисто поинтересовался Холмс.

— Разумеется, потому что и наряд на нем был удивительный. Я разглядел застегнутый до самого подбородка широкий плащ с многослойной пелериной, котелок и шерстяной шарф. В этом странном одеянии и этом бескровном, призрачном лице присутствовало нечто столь потустороннее, что я невольно вскрикнул и отшатнулся. В тот же миг возница хлестнул лошадь, гикнул и понесся по улице. И вскоре экипаж скрыл туман.

— Да что вы говорите? — произнес, смыкая ладони, Холмс. — Просто удивительно. Прошу вас, продолжайте, мистер Босни.

— Признаюсь, мистер Холмс, что в первый миг после исчезновения этого призрака я испытал облегчение. Я стоял, все еще дрожа, на мостовой и пытался понять, что же означает это зловещее происшествие. Возможно, оно мне привиделось, возможно, я все еще не оправился от творческой горячки, в которой заканчивал мою повесть… Тут-то я и вспомнил, что рукопись осталась на сиденье исчезнувшего кеба, и в глазах у меня потемнело от ужаса. Я бросился на Теобальд-роуд и принялся лихорадочно осматриваться. Экипажи, двуколки и кебы катили в обоих направлениях. Определить, который из них мой, было совершенно невозможно. Я отправил по конторам кебов моих слуг — они предлагают солидное вознаграждение тому, кто вернет рукопись. Но пока, мистер Холмс, все безрезультатно. И я совершенно не представляю, что делать!

— Ничего себе задачка, — пробормотал Холмс, задумчиво глядя в потолок. — А не могли бы вы описать этого возницу?

— Не могу, мистер Холмс! — простонал наш посетитель. — Вообще-то у меня прекрасная память на лица, но этот был так закутан — погода-то холодная, — что мне не удалось его рассмотреть. Судя по голосу, он еще молод, но я могу и ошибаться. И еще…

— Да?

— Возможно, это моя фантазия, но я готов поклясться, что, когда кеб рванул с места, где-то зазвучал смех. Я решил, что хохочут студенты-медики, которые только что въехали в дом по соседству и ведут себя в высшей степени громогласно, однако я не могу отделаться от ощущения, что смеялся именно возница. Что бы это могло значить, мистер Холмс?

— Смеялся, говорите? Это очень важная подробность. — Холмс встал с кресла и принялся расхаживать по комнате. — Вы упомянули студентов, мистер Босни. А кто еще живет по соседству с вами?

— Люди все больше тихие и благоприличные, в основном стряпчие и биржевые маклеры. От нашей улицы недалеко и до Иннзов, и до Сити. [Иннзы — профессиональные ассоциации английских адвокатов (а также здания, в которых они расположены). Всего в Лондоне их четыре: Грейз-Инн, Линкольнз-Инн, Иннер-Темпл и Миддл-Темпл. Сити — деловая часть Лондона.] Впрочем, я не могу сказать, что близко знаком с кем-либо из них. Полковник Харкер, который живет в соседнем доме, недавно вернулся из Индии и привез с собою целый штат туземных слуг, на которых в гневе орет так, что стены трясутся. Мы с ним за все время и парой слов не перемолвились. А помимо всего прочего, он уехал на Рождество в Хэмпшир, так что вряд ли может иметь какое-то отношение к этой истории.

— Что же, мистер Босни, — сказал, застегивая плащ, Холмс, — я готов заняться вашей задачкой.

— Премного вам благодарен, мистер Холмс!

— Вставайте, Ватсон, давайте-ка съездим в Грейз-Инн и поглядим, что нам удастся там отыскать.

* * *

Вскоре кеб уже мчал нас по темным лондонским улицам. Шерлок Холмс и Каллифорд Босни смотрели в окно на тонущие в тумане проспекты и переулки столицы, первый — с интересом, второй — с почти комической нервозностью. Холмс сосредоточенно курил набитую вонючим дешевым табаком трубку и перечислял названия всех улиц, пересекавших Юстон-роуд, по которой мчался наш экипаж. Я уже говорил, что друг мой прекрасно знал топографию Лондона, от самых нищих и зловещих переулков в восточной части города до широких, помпезных площадей и проспектов в западной. К моему удивлению, мистер Босни тоже оказался знатоком столицы. Они увлеченно беседовали о своей любви к великому городу, и Босни даже удалось удивить Холмса какой-то исторической подробностью или местной легендой, которой тот раньше не слышал.

— Право слово, мистер Холмс! — воскликнул мистер Босни. — Лондон — живое существо, уж я-то знаю. Каждый житель — отдельная клетка этого огромного организма, и все они связаны между собой. Самый жалкий пьянчужка из Лаймхауза и самый напыщенный вельможа с Гровнер-сквер [Лаймхауз — бедный криминогенный портовый район // Лондона (по состоянию дел на момент повествования). Гровнер-сквер — площадь в Мэйфейре, одном из самых богатых районов Лондона, на которой, в частности, находится резиденция герцога Вестминстерского (по состоянию дел на тогда и сейчас).] связаны воедино и оживотворяют друг друга. Вы считаете меня фантазером?

— Вовсе нет, дорогой сэр, — откликнулся Холмс. — Потому что я строю всю мою работу именно на этом факте. Что есть преступление, как не болезнь? Моя задача — поставить диагноз. Как вот Ватсону вздутый зоб говорит о недостатке железа в организме, так и я могу вычитать в обтрепанной манжете убийство, случившееся в предместье. Смерть, наступившая в Хаундсдитче, не заставит обитателей Белгравии [Хаундсдитч — улица, известная своими дешевыми кабаками и притонами. Белгравия — самый престижный район Лондона, расположенный рядом с Букингемским дворцом.] и бровью повести, но только они ошибаются, полагая, что не причастны к ней.

— Мистер Холмс, мы с вами родственные души! — самым искренним тоном произнес мистер Босни. — Да и теперешнее время года — самое подходящее для таких рассуждений.