Даже если вы сидите в одиночестве дома и наблюдаете по телевизору за тем, как играют другие, это все же поддерживает остроту ваших инстинктов, в особенности удовлетворяя, пусть и косвенно, один из них — игровой.

При том, что моя профессия, как я уже говорил, это профессия игрока, утолить аппетит, который я питаю к играм, не способно ничто. И я наверняка окажусь в Рождество среди тех зануд, которые — пока нормальные люди шумно усаживаются, чтобы посмотреть «Инопланетянина» или «Королеву», на засыпанный мандариновой кожурой и ореховой скорлупой пол, — пристают к праздничной компании с требованиями продолжить брошенную ею игру. Вдумчивные исследования ученых показали (вот фраза, которой вруны неизменно предваряют изложение своих доводов), что люди играющие живут дольше других. «Да, но что это за жизнь?» — воскликнут придиры. На что я отвечу им так же, как ответил в фильме «Военные игры» компьютер WOPR, когда его спросили, настоящую ли войну он ведет или понарошную: «А в чем разница?»

Рынок наркотиков

Во время проходившей несколько лет назад конференции Консервативной партии ее члены, журналисты и просто публика имели возможность наблюдать за человеком, который прогуливался с плакатом перед входом в здание, в коем эта конференция проходила. На одной стороне плаката красовались чарующие, грациозные слова: «Выслать из страны всех иммигрантов — СЕЙЧАС».

«А, — наверное, подумали вы, — он опять про свое. Про неприемлемый лик неприемлемости». Между тем мне всего лишь интересно, сможете ли вы угадать, какие слова украшали обратную сторону того плаката? Если вам знакома причудливая логика исповедующих правые убеждения борцов за свободу личности, вы, пожалуй, могли бы попробовать догадаться. Положите перед собой листок бумаги и подумайте пару секунд.

Все, время истекло. Если догадка ваша верна, вы либо держитесь одних с тем человеком политических взглядов, либо принадлежите к числу умудренных, многоопытных созерцателей жизни нашего общества, поскольку на другой стороне плаката стояло: «Узаконить марихуану — СЕЙЧАС».

Тема легализации марихуаны давно уже представляет интерес, и немалый. В докладе, лет двадцать назад представленном правительству баронессой Вуттон Эйбинджерской, говорилось, что ничего особо дурного в этом наркотике нет, и вроде бы даже рекомендовалось осуществить его декриминализацию. Говоря от имени тех, кто вырос под градом антинаркотических брошюр, фильмов и проповедей, могу сказать, что давно уже нахожу стратегии, к которым прибегают поборники запрета наркотиков, безнадежно ошибочными. Если впечатлительному юноше раз за разом показывать наркоманов как людей покрытых болячками, блюющих, нетвердо стоящих на ногах и бормочущих нечто несуразное, не приходится сомневаться, что мысль об употреблении наркотиков утратит для него всякую привлекательность. Истина, однако ж, не так проста. В наши дни любой молодой человек рано или поздно сталкивается на своем пути с наркоманом того или иного пошиба. Я хорошо помню мою первую встречу с человеком, который, как мне взволнованным шепотом сообщили, был, и не один уже год, настоящим торчком. Вообразите же мое удивление, когда я увидел, что кожа его чиста, глаза ясны, волосы блестят, речь хорошо модулирована, артикуляция четка, а поведение безупречно. Все предостерегающие фильмы, суровые лекции заезжих полицейских, все пугающие брошюры, которые подсовывали нам начиная с приготовительной школы, были не более чем крикливой, истерической пропагандой. И ощущение, что я стал жертвой заговора старшего поколения, норовящего отнять у юноши любую радость, было достаточно сильным и убедительным для того, чтобы подтолкнуть меня к запретному маковому плоду, благо теперь мне стало ясно, что он не так страшен, как его малюют.

Существует известная история о снятом всего несколько лет назад телевизионном документальном фильме, посвященном компании героинщиков. Героями фильма были люди среднего возраста, процветающие и успешные. Наркотик они принимали в течение двадцати двух лет. Их поведение, обличие и образ жизни были совершенно нормальными, безупречными и обыденными. На экран фильм этот так и не выпустили — из боязни показать, что наркомания вовсе не обязательно пожирающий деньги и время кошмар, о чем мы без устали твердим нашей молодежи.

Правда такова: если вы хотите увидеть язвы, желтые белки, бессвязную речь, расстроенную координацию движений, рвоту и неспособность ходить, не цепляясь ногами за землю, ищите пропойцу. Один из великих, но замалчиваемых секретов нашего века и веков предшествовавших состоит в господстве алкоголизма в жизни как общественной, так и частной. Мы знаем нескольких пьяниц, избранных нами в мишени для шуточек, — Оливера Рида, Джорджа Брауна, Джорджа Беста и иных, но игнорируем то обстоятельство, что немалое число журналистов, политиков, писателей, адвокатов, судей, финансистов и государственных служащих пьют столько, что любой врач описал бы их как функциональных алкоголиков. Алкоголь — наркотик более опасный, чем многие из тех, что поставлены вне закона. Богатые алкоголики, как и богатые наркоманы, могут годами жить, употребляя напитки достаточно высокого качества, — по улицам слоняются, пошатываясь, затевая драки, воруя, бессмысленно портя чужую собственность и скатываясь в итоге к бродяжничеству и деградации, наркоманы и алкоголики бедные и малообразованные.

Древние греки говорили, что вино — зеркало души. Только дурак винит зеркало, если ему не нравится то, что оно показывает. Запрет спиртного, вводимый по той причине, что существуют люди, не способные с ним справляться, представляется большинству из нас смехотворным и нестерпимым; но ведь и запрет определенных наркотиков можно рассматривать как глупость и притеснение. И мы знаем, что врачи и сотрудники тех правительственных и неправительственных организаций, которые борются с огромными преступными сообществами, наживающими, как некогда бутлегеры, деньги на незаконности героина, кокаина и марихуаны, все чаще и чаще говорят о необходимости декриминализации наркотиков.

Трезвость есть создаваемое химическими процессами состояние разума, которое многие из нас способны выносить лишь в течение коротких промежутков дневного времени. На небесах, я полагаю, пьют все — с приятностью и разумением. На земле же нам следует противиться не злоупотреблению спиртным, но злоупотреблению человеческими жизнями, которое доводит людей до запойного пьянства. Для образованного выпивохи запрет доброго солодового виски или «Шато-Марго» выглядел бы преступлением против щедрости природы и артистичности человека; то же самое мог бы сказать знаток и любитель о запрете наилучшего производимого в Андах кокаина или марокканской золотой конопли. Пребывающий в своем уме человек вряд ли попытается решить проблему грабежей, поставив вне закона собственность.

Приближается 1991 год, и мне пора уже пробежаться по магазинам, как пробежитесь, уверен, и вы, чтобы запастись парой сотен бутылок, которые позволят нам должным образом встретить его. Желаю всем наидобрейшего здоровья.

Адские усищи

Лет примерно восемь назад, когда я был человеком более юным и лопоухим, чем ныне, я получил в свое распоряжение еженедельное пятиминутное «окошко» в воскресной программе Би-би-си-1, называвшейся «Б-15». Я знаю, каждый из читателей «Телеграфа» просто-напросто помешан на Радио-1 и ничего другого не слушает, поэтому не стану напоминать вам о существовании на этом радио программы новостей, именуемой «Постоянная тема». Я же представлял в «Б-15» пародию на нее, каковой присвоил, что определенно свидетельствует о моей смелости и могучем воображении, название «Тема постоянства». Я проработал там недель пять, а затем началось вторжение на Фолклендские острова. В виде реакции на него я наспех соорудил «персонажа» по имени Бевис Марчент, одного из тех не вылезающих из бронежилета репортеров, что норовят узнать все новости военного жаргона на десять секунд раньше коллег. Свои депеши он неизменно завершал словами: «…Бевис Марчент, порт Стенли? Нет, спасибо, летать я еще не научился». Шуточка по всем меркам неуклюжая, согласен. Однако настал день, когда на радио валом повалили письма и телефонные звонки. «Неужели этот человек не понимает, что нас, скорее всего, ждет военный конфликт? Что погибнут люди? Как можно с этим шутить?» Естественно, я эту работу мигом бросил.

Вообще же вопрос о роли комедии во время войны остается довольно щекотливым. Я не знаю в настоящий момент ни единого комика, готового посмеяться над страданиями и жертвами; равным образом я не знаю ни единого комика, который был бы рад ограничиться вполне очевидным, приемлемым для всех высмеиванием Саддама Хусейна.

Стоит отметить, что в пору Второй мировой войны незабываемые комедии того времени высмеивали не столько Гитлера, сколько британскую бюрократию, систему пайков, уполномоченных по гражданской обороне, штабных офицеров и прочие прикрасы большой войны. Возможно, если война в Заливе, не дай бог, затянется, возникнут и посвященные ей комедии. Впрочем, пока жизнь остается суровой и строгой.

Я состою в переписке с немалым числом солдат и офицеров находящейся сейчас в пустыне 7-й бронетанковой бригады, и все они попросту изумлены тем, что сериал «Алло, алло» сняли с эфира. Ведь так легко забыть, что важнейшей особенностью комедии, ее перевешивающей все недостатки добродетелью является в конечном счете неоднозначность.

Вы можете одновременно и смеяться над ситуацией, и относиться к ней серьезно. Способность шутить вовсе не обязательно обличает легкомыслие и бесчувственность.

Есть люди, которые выходят из себя, услышав во время кризиса любую шутку — какую угодно. Монументально ложная предпосылка их состоит в том, что комик, который находит в войне повод для шуточек, потешается над смертями и разрушениями. Те из нас, кто участвовал в съемках последней серии «Черной гадюки», действие которой происходило на линии фронта, время от времени получали письма с вопросом: неужели вам не известно, какой жестокой и страшной была Первая мировая война? Да нет, известно, просто мы считали, что можно видеть в Первой мировой страшную катастрофу, наполненную ужасами, деградацией, убийствами, жертвами, и в то же самое время смеяться над ней. Одно вовсе не отрицает другое.

Я уверен, в нынешней прискорбной истории с Заливом найдется над чем посмеяться и помимо нелепого решения Дэвида Димблби продолжать вести свой круглосуточный комментарий военных событий, несмотря на приступ ларингита и грипп, который свалил бы и слона, или над чем похихикать — помимо усов Саддама. Удивительно, кстати сказать, — не правда ли? — сколь многие из отвратительных персонажей этого столетия украшали себя комичными усами. Кайзер отрастил совершенно бесценную по нелепости пару их, выглядевшую так, точно они вот-вот начнут подтаивать. Усы Сталина отрастали всякий раз, как вы от них отворачивались, и выглядели, если воспользоваться словами П. Г. Вудхауза, так, точно их выращивали в теплице. Гитлер становится особенно забавным, если вообразить его бреющимся поутру. В конце концов, главная особенность любой лицевой поросли состоит в том, что отпускается она намеренно и потому вопиет, обличая суетность ее обладателя. Гитлеру приходилось что ни утро браться за бритву и осторожненько, двумя тщательными движениями восстанавливать границы его дурацкой, смахивающей на отпечаток большого пальца черной щеточки. Будь его усы следствием каприза природы, таким, как испятнанная мясным соусом лысина Горбачева, мы бы Гитлера, глядишь, и пожалели, но ведь он отрастил ее по собственной воле.

Саддам по ведомой только ему причине избрал стиль бармена времен немого кино. При всяком его появлении на экране телевизора меня одолевает уверенность в том, что вот сейчас он скосит глаза к переносице, разгладит фартук, поплюет на ладони и вышвырнет на улицу не заплативших по счету Лорела и Харди.

Ладно, может быть, отыскивать в этом конфликте комичные стороны еще не время. Но когда пыль уляжется, все, и не только комедианты, начнут требовать, чтобы им сообщили, сколько же денег было ничем не оправдываемым образом потрачено за последние десять, а то и двадцать лет на оплату профессоров стратегических исследований, преподавателей оборонной стратегии, экспертов по Ближнему Востоку и доцентов скадологии. Лица их, когда эти люди появлялись в эфире, несли выражение превосходства — не то чтобы «превосходства в воздухе», но около того. Так нельзя ли было потратить их жалованье на что-то, способное обеспечить мир на все времена? Например, на производство миллиардов боевых бритв и массивную, глобальную программу принудительного выбривания верхней губы.

Она была всего лишь дочкой президента

Леди и джентльмены, я был там. В самом сердце всего. Удивительнейшая история. Позвольте мне объясниться.

Не знаю, существует ли общеродовой термин, описывающий группу британских актеров, — актерская манерность, актерский щебет, что-нибудь в этом роде. Каким бы ни было верное слово — женоподобие не годится? — я съездил на этой неделе в Америку в составе такой группы. Есть в Соединенных Штатах такая замечательная штука, называющаяся «Театр шедевров». Полностью английская по природе своей. Это телевизионная программа, которую в девять часов каждого воскресного вечера передает в эфир некоммерческая сеть вещания «Пи-би-эс». И показываются в ней исключительно британские телевизионные драмы, такие как «Жемчужина короны», «Школьные дни Тома Брауна», «Холодный дом», «Я, Клавдий», «Эдвард и миссис Симпсон», и наиболее, возможно, известная американцам «Вверх и вниз по лестнице».

На этой неделе «Театру шедевров» исполнилось двадцать лет, и его «материнская телестудия», бостонская «Дабл-ю-джи-би-эйч», привезла в Америку, чтобы они поучаствовали в юбилейных торжествах, целую толпу горластых актеров, снимавшихся в показанных «Театром» сериалах. Хью Лори и меня пригласили в качестве представителей «Дживса и Вустера», последнего из «запущенных в эфир», как выражаются телевизионщики, сериалов. С нами прилетело и великое множество наших коллег-горлопанов — Диана Ригг, Сиан Филипс, Кейт Мичелл, Йен Ричардсон (его восхитительного Фрэнсиса Эрхерта из «Карточного домика» американцам только еще предстоит увидеть), Джереми Бретт, Джеральдин Джеймс, Саймон Уильямс, Джон Хёрт… порционные кусочки поджаренного на меду лопаточного окорока, в обществе которых Хью и я были попросту неуместны.

Торжества проводились в двух городах. Все началось в Лос-Анджелесе — с пресс-конференции и обеда, на котором произнес речь человек, более всех связанный в сознании американцев с «Театром шедевров», Алистер Кук. Единоличный зачинатель этой серии передач, работающий в Америке британский продюсер по имени Кристофер Сарсон, некогда обратился к Куку с просьбой произносить перед каждым сериалом короткое вступительное слово, рассказывая о контексте того, что в нем происходит, объясняя ссылки на неизвестные американцам обстоятельства и так далее. Поначалу, насколько я знаю, это было связано с тем, что многие из показываемых драм поставлялись британской телесетью «Ай-Ти-Ви» и включали в свой состав рекламу. Выступления Алистера Кука занимали столько же времени, сколько отводилось на рекламные паузы, благодаря чему каждая серия продолжалась ровно столько, сколько ей было изначально положено. Мистер Кук, сидящий в огромном, зеленой кожи, покойном кресле и произносящий: «Добрый вечер. Добро пожаловать в “Театр шедевров”», стал для американских телезрителей таким же привычным зрелищем, как потная верхняя губа Ричарда Никсона или желающие друг другу спокойной ночи члены семейства Уолтон.

Обед в Лос-Анджелесе прошел прекрасно, и в особенности благодаря великолепному представлению, показанному под конец создателями сатирического ревю «Запрещенный Бродвей» и сочиненному специально для этого случая. Второй обед состоялся в Вашингтоне, округ Колумбия, — вот тут-то самое интересное и началось.

Обед происходил в здании Государственного департамента и как раз накануне истечения срока ультиматума ООН. Зал наполняли стильные вашингтонские сотрудницы ООН, послы, старшие офицеры флота и сухопутных войск, политические обозреватели. За нашим с Хью Лори столиком сидел Бен Брэдли, редактор «Вашингтон пост», сыгранный в фильме «Вся президентская рать» Джейсоном Робардсом, — человек, поддерживавший Вудворда и Бернстайна на всем протяжении Уотергейтского скандала. Я сидел рядом с его женой, более известной как телевизионная журналистка Салли Куинн. Хью сидел по другую от миссис Брэдли сторону, рядом с молодой женщиной по имени Доро, сокращенное от Дороти. Хью рассказывал ей, как чудесно провели мы в Вашингтоне этот день. Мы прошлись по Пенсильвания-авеню, мимо демонстрантов, разбивших палаточный лагерь перед Белым домом, который, увы, оказался закрытым для посетителей, а потом поднялись на Капитолийский холм, где купили билеты, чтобы понаблюдать за сенатскими дебатами, каковые, естественно, свелись к тому, что сенатор Роберт Доул, собственной персоной, беседовал с мистером Спикером и стенографисткой о социальном обеспечении. Честно говоря, средний день в палате общин выглядит нисколько не более волнующим, и тем не менее мы испытали легкое разочарование. И тут Доро вызвалась заехать за нами завтра утром в отель и провести для нас персональную экскурсию по Белому дому. Мы, естественно, сочли ее предложение очень милым, однако выразили в ответ вежливый английский скептицизм.

— Да нет, я думаю, никаких сложностей не возникнет, — заверила нас она. — Видите ли, мой папа — президент Соединенных Штатов.

Доро сдержала слово, заехала за нами в отель, сопровождаемая агентами Секретной службы, взятыми прямиком из голливудского фильма — с проволочками у ушей и в костюмах от «Барберри», — и под аккомпанемент радиопереговоров между машиной и службой безопасности Белого дома отвезла нас в дом номер 1600 по Пенсильвания-авеню.

Там Доро и сотрудница Белого дома по имени Лидия устроили для нас экскурсионный обход, позволивший нам увидеть, среди прочего, кухни и оранжереи. В какой-то миг мы миновали большую фотографию стоявшей у рождественской елки супружеской четы. «Самые милые люди на свете», — сказала Доро. Это были ее мать и отец, и говорила она явно от всей души.

Прошли мы и мимо Овального кабинета. Клянусь, никаких кнопок я не нажимал. Я в этом почти уверен. А если все же нажал и Белый дом сгорел именно по моей вине, мне ужасно, ужасно жаль.

Портьеры на дверях Овального кабинета были задернуты. И можно было едва ли не унюхать напряжение, царившее за ними, в комнате, где мужчины с продолговатыми резкими лицами помогали отцу этой девушки принять решение, которое заставит тысячи людей и самолетов сняться с привычных мест и изменит мировую историю. «Может, мне стоит помахать ему ручкой?» — сказала Доро. «Он же занят», — ответили мы. И действительно, именно в этот миг, как потом оказалось, готовился текст президентского указа, который ему предстояло подписать. Мы все же помахали ручкой — портьерам — и пошли дальше.

А уже по пути домой пилот «Конкорда» капитан Райли пригласил Хью и меня в рубку, чтобы мы понаблюдали за взлетом и посадкой.