— Мадам, прошу прощения, я ищу администрацию округа, мэрию, канцелярию шерифа — любую власть. Вы не могли бы мне помочь?

Женщина ответила на языке, который показался Сэму совершенной тарабарщиной. Неужели эта негритянка до сих пор говорит на своем африканском наречии? Неужели ее так и не американизировали?

— Мадам, извините, я ничего не понял. Вы не могли бы говорить чуть медленнее?

После долгих усилий Сэму наконец удалось разобрать в завываниях негритянки два-три английских слова, но к этому времени она, потеряв терпение от его тупости, решительным движением отстранила его и, туже затянув платок, двинулась дальше, полная достоинства.

Но затем она остановилась, обернулась и указала в переулок.

Свой жест она сопроводила какими-то звуками, которые Сэм расшифровал как «иди туда».

Он свернул в переулок, утопая в грязи. Тут и там при его приближении захлопывалась дверь, закрывалось окно, люди, которых он не успевал увидеть, поспешно уходили прочь. Сэм чувствовал себя прокаженным — нет, самой Смертью, с косой, в плаще с капюшоном, скрывающим лицо без носа и глаз, от которой разбегается все живое.

Наконец он дошел до того, что ему было нужно, — точнее, до того, что от этого осталось.

Здесь вовсю потрудился огонь. Остались стоять лишь покрытые копотью каменные стены, но деревянные балки обуглились и рухнули. На заросшем сорняками пустыре, который когда-то был центральной площадью, валялся битый кирпич. Ни одного оконного стекла не уцелело в сгоревшем здании, где когда-то размещался окружной суд. Выстроенное в горделивом южном стиле — с залами заседаний, кабинетами, тюрьмой и конюшнями, — оно было подчистую разграблено, и на него уже начали предъявлять свои права мох и другая растительность.

Значит, вот почему не существовало никакой «власти» округа Фивы, вот почему никто не отвечал на письма. Здание сгорело, а вместе с ним, похоже, окончательно и непоправимо надломилось то стремление к лучшему, которое строит цивилизацию из ничего.

Сэм задумался. И что делать дальше?

Неужели все кончено? После того как административное здание сгорело, все, кто мог, покинули город, и здесь остались только самые убогие и беспомощные. Вероятно, последние обитатели Фив находят средства к существованию за счет тюрьмы, расположенной примерно в миле выше по течению.

Сэм двинулся дальше, не целенаправленно, а скорее надеясь на то, что его озарит вдохновляющая идея. Пройдя немного, он увидел низкий, покосившийся сарай. Дверь была распахнута настежь, а над трубой вилась струйка дыма, тонкая и белая.

Прихлопнув муху, внезапно прожужжавшую возле лица, Сэм заглянул внутрь сарая и увидел нечто похожее на бар — точнее, грубую пародию на бар. В заведении почти никого не было, за исключением старика за стойкой и старика перед стойкой. На полках за спиной бармена вместо бутылок со всевозможными напитками стояли лишь разномастные грязные стаканы. Тускло освещенный зал украшали запыленные эмблемы сортов пива двадцатых годов, на стенах извивались давно погасшие неоновые трубки, в очертаниях которых с большим трудом можно было угадать названия торговых марок, давным-давно почивших в бозе.

— Послушайте, — обратился к старикам Сэм, — мне нужна помощь. Вы не сможете объяснить, куда мне идти?

— Здесь ходить некуда, сэр, — сказал бармен.

— Ну, это предоставьте решать мне самому. Вы можете направить меня к зданию, куда перебралась городская администрация? Должны же здесь быть какие-то власти. Регистрационная палата, налоговая инспекция. Полицейский участок, канцелярия шерифа. Этот город ведь является центром округа, разве не так?

— Был когда-то. Теперь здесь ничего не осталось. Ничем не можем вам помочь. Так что возвращайтесь скорее к своей лодке. Здесь вам нечего делать.

— Ну хоть помощники шерифа здесь обязательно должны быть.

— Если они захотят, то сами вас найдут, — включился в разговор второй старик. — Так что лучше молитесь, чтобы они не захотели вас найти.

— Да, кажется, дальше уже некуда, — промолвил Сэм.

— Все сгорело около четырех лет назад, мистер. Все уехали.

— Я видел. И что, в городе больше ничего не осталось?

— Только колония.

— Ах да, Фиванская колония. Полагаю, мне придется отправиться туда.

— Сам туда никто не отправляется, сэр, туда отвозят. В цепях. И только так. Вам незачем туда ходить. Лучше занимайтесь своим делом.

— В таком случае позвольте спросить вас вот о чем.

Сэм рассказал старикам о Линкольне Тилсоне, удалившемся на покой негре, разобраться в чьей судьбе он и приехал в Фивы. Однако по мере того, как Сэм говорил, у него крепло чувство, что его собеседники начинают все больше и больше беспокоиться. Они морщились, словно от незначительной, но назойливой боли, и испуганно озирались вокруг, будто убеждаясь, что никто не подслушивает.

— Нам ничего об этом не известно, — наконец пробормотал один из них.

— Совсем ничего, черт побери, — подтвердил другой.

— Значит, эта фамилия вам ничего не говорит?

— Нет, сэр.

— Ну хорошо. Жаль, что не могу отблагодарить вас за помощь, но вы мне ничем не помогли. У вас здесь что, не принято относиться к белым с уважением?

— Сэр, мы кое-как сводим концы с концами.

— Да уж вижу.

Выйдя из сарая, Сэм направился обратно к лодке. Он уже понял, что ему придется навестить тюрьму, где, несомненно, хранятся уцелевшие архивы — если они вообще где-нибудь хранятся. Казалось, он вернулся в прошлое столетие. Непостижимо, как Линкольн Тилсон, человек, добившийся определенного успеха в жизни, а уж по здешним меркам и вовсе разбогатевший, мог просто бесследно сгинуть с лица земли, не оставив после себя никаких следов на бумаге — ни полицейского отчета, ни свидетельства о смерти, ни свидетелей, ничего. В середине двадцатого столетия в Соединенных Штатах Америки такого не может быть.

Сэм придерживался четко определенных взглядов на жизнь. Превыше всего он ставил порядок, ибо порядок лежал в основе бытия. Без элементарного порядка нет ничего; цивилизованное общество не может существовать без строгой системы законов и документов, налогов и расписаний. А то, что Сэм увидел здесь, было непорядком. Он чувствовал себя так, словно прямо у него на глазах насмехаются над основополагающими законами мироздания.

Завернув за угол, Сэм начал спускаться вниз к реке. Только тут он наконец увидел пристань, до которой оставалось еще несколько сотен ярдов, и вдруг понял, что Лазарь со своей лодкой исчез.

Черт бы его побрал!

Ну разумеется, все путешествие с самого начала было сплошным фиаско. Как только он мог поверить этому старому болвану Лазарю? С таким же успехом можно было довериться притаившейся в траве змее.

Сэм все равно спустился вниз, теша себя надеждой, что, быть может, Лазарь по какой-то причине вывел лодку на середину реки. Но нет, и лодка и старик бесследно исчезли. Вокруг ни малейшего движения: за спиной вымерший город, утопающий в грязи, впереди пустынная река, а кругом на сотни квадратных миль ничего, кроме диких, безлюдных болот.

Сэм был не из тех, кто легко поддается панике. Перед лицом трудностей он просто становился более угрюмым и упрямым. Сэм развернулся, преисполненный решимости найти первого встречного взрослого и потребовать у него объяснений. Но к своему удивлению, он увидел, что рядом с ним стоит старая негритянка, словно дожидаясь его. Как ей удалось подойти так близко совершенно неслышно? Быть может, тут не обошлось без магии?

«Давай-ка без глупых суеверий», — строго одернул себя Сэм. Мумбо-юмбо тут ни при чем; это забытый богом Юг, река, похожая на сточную канаву, люди, полностью деградировавшие вследствие отсутствия всяческих контактов с окружающим миром. Ему ничто не угрожает. Негры не нападают на белых, так что бояться нечего.

— Мадам, у меня в кармане новенькая хрустящая десятидолларовая бумажка. Будет ли ее достаточно за крышу над головой на одну ночь и простой ужин? Если, конечно, в этом городе нет гостиницы, а я подозреваю, что здесь на тысячу квадратных миль вокруг нет ни одной гостиницы.

Он протянул негритянке купюру; та жадно схватила ее.

Сэм пошел за старухой.

* * *

Дом пожилой негритянки ничем не отличался от остальных, только находился чуть глубже в лесу. Это была еще одна убогая лачуга, низкая, грязная, полуразвалившаяся, крытая рубероидом. В загоне за домом хрюкали и копошились свиньи, на крыльце, а точнее, на паре досок под покосившимся навесом валялась шелудивая собака.

Увидев Сэма, собака зарычала.

Негритянка пнула ее ногой.

— Проклятая псина!

Заскулив, собака убежала прочь. Судя по всему, эта собака не принадлежала негритянке; старуха просто позволяла животному делить с ней кров, а иногда в порыве великодушия вознаграждала за общество костью или миской похлебки.

— Проходите назад. Будете спать вместе с курами.

— Большое спасибо, — поблагодарил негритянку Сэм, пытаясь задобрить ее улыбкой.

Занятие это оказалось бесполезным, поскольку старуха не испытывала к нему никакого сочувствия и думала лишь о том, как с минимальными усилиями отработать полученную десятку.

Пройдя в заднюю часть лачуги, Сэм обнаружил там птичник, отгороженный от остального дворика низкой проволочной сеткой. При виде его к нему устремились, переваливаясь с ноги на ногу, несколько тощих куриц.

— Дом, милый дом, — насмешливо пробормотал Сэм, обращаясь исключительно к собственному чувству юмора.

Все номера гостиницы были заняты, и администратор — оранжевый петух — поднял было шум, но Сэм, чувствуя себя существом на более высокой ступени развития, строго топнул ногой и громко закулдыкал, как делал это на День благодарения, играя со своими детьми. Признав поражение, петух пронзительно закричал и суетливо удалился, шумно хлопая крыльями.

Выбрав себе лучший номер, то есть угол, где солома показалась ему более сухой и чистой, Сэм уселся на землю.

Быстро сгущались сумерки.

Сэм решил, пока еще не стемнело окончательно, составить для своего клиента подробное описание событий прошедшего дня. Он достал из портфеля вечное перо и заправил его чернилами из маленького пузырька. Раскрыв любимую желтую тетрадь, Сэм принялся за работу и вскоре полностью потерял контакт с окружающей действительностью.

Он не услышал, как вошла негритянка.

— Вот, — наконец заговорила она. — Я принесла поесть.

— Что? Ах да, конечно.

Негритянка принесла оловянную миску — свой лучший фарфор — с дымящимися белыми бобами, политыми каким-то соусом, и ломтем домашнего хлеба. В другой руке у нее была кружка горячего кофе и столовые принадлежности, оказавшиеся чистыми и даже блестящими.

— Благодарю вас, мадам, — сказал Сэм. — Вижу, у вас дома хозяйство налажено по высшему классу.

— Это не мой дом, — возразила негритянка. — Был когда-то моим домом. Но больше он мне не принадлежит.

— Это не ваш дом?

— Он принадлежит конторе.

— Какой конторе?

— Конторе колонии. Другой у нас нет. Конторе принадлежит все.

— О, должно быть, вы ошибаетесь. Если эта ваша контора находится в ведении администрации штата, она не имеет права заключать залоговые сделки с недвижимостью, получать прибыль и лишать права выкупа собственности — по крайней мере, без судебного разбирательства с участием представителей всех сторон. Закон запрещает подобную деятельность.

— У нас здесь контора — это закон. Вот и все. Вы ешьте бобы. А завтра уходите заниматься своими делами. Из-за вас я могу попасть в беду. У нас чужих не любят. Вы никому не скажете о том, что я вам говорила?

— Разумеется, нет.

Высказавшись, негритянка умолкла. Сэм доскреб остатки бобов. Забрав миску, негритянка ушла, не сказав ни слова. Сэм проследил взглядом, как она возвращается в лачугу, сгорбленная и измученная, сломленная горем.

«Господи, я жду не дождусь, когда наконец смогу покинуть это жуткое место».

Сэм составил четкий план действий. Завтра утром он как сможет приведет себя в порядок, после чего сразу же отправится в контору — в администрацию тюрьмы, где, судя по всему, сосредоточена вся здешняя власть. Сэм был полон решимости обязательно докопаться до самой сути.

Сняв ботинки, шляпу и наконец развязав галстук, Сэм свернул пиджак в некое подобие подушки и лег спать. Сон не заставил себя ждать. Солома, хотя и колючая, была сухой и теплой. Соседи по общежитию тихо кудахтали на насесте, и даже петух наконец свыкся с незваным гостем, убедившись, что тот не покушается на честь наседок.

Измученный до предела, Сэм заснул крепким сном. Сны, которые ему снились, были приземленными до крайности, начисто лишенными свободного от всякой логики сюрреализма, заполняющего сознание большинства спящих. В снах Сэма мир оставался таким же упорядоченным, как и в действительности; в нем царили те же самые законы — от закона всемирного тяготения до законов наследования; рассудок торжествовал над чувствами, и все неизменно заканчивалось торжеством системы. Временами Сэм жалел о том, что даже на подсознательном уровне остается чересчур скучным, однако устранить этот недостаток было не в его силах.

Когда его разбудили, Сэму ничего не снилось. Он словно провалился в черную пустоту, и ударивший в глаза свет причинил ему физическую боль. Сэм быстро сел, видя вокруг смутные силуэты, чувствуя запах лошадей, сознавая, что вокруг царит суматоха.

Его пригвоздили к месту лучи трех фонариков.

— Скажите на милость, черт побери, что здесь… — начал было Сэм, но прежде, чем он успел договорить, кто-то ударил его по плечу деревянной дубинкой.

Боль была невыносимая, и Сэм согнулся пополам, непроизвольно вскинув руку к онемевшему плечу.

— Господи! — воскликнул он.

— Ребята, хватайте его!

— Проклятие, не дайте ему ускользнуть!

— Лютер, если он будет сопротивляться, врежь ему еще!

— Что, мистер, хотите еще раз попробовать моей дубинки? Клянусь богом, в следующий раз я проломлю вам череп!

Сэма повалили на землю, перевернули на живот, заломили руки за спину и надели наручники.

— Готово. Тащите его на улицу!

Сэма потащили из лачуги. Он разглядел, что имеет дело с тремя помощниками шерифа, крепкими ребятами, привыкшими применять грубую силу, общаясь с другими людьми. Свет фонариков слепил Сэма, но больше всего его выводили из себя наручники. Он был просто взбешен. Еще никогда в жизни на него не надевали наручники!

— Черт побери, что вы делаете? Я практикующий адвокат, служитель закона, и, во имя всего святого, вы не имеете права…

Второй удар обжег ему руку, и Сэм, пошатнувшись от боли, повалился на землю.

— Теперь он надолго умолкнет, — удовлетворенно заметил всадник, который, судя по всему, был здесь главным. — Грузите его в скотовозку, и трогаемся в путь.

Глава 5

Здесь пахло сосной. Аромат был довольно приятный, какой-то свежий, чистый. Повсюду лежали сосновые иголки, светло-коричневые и пушистые, похожие на пучки перьев.

И все-таки это была тюрьма.

У Сэма распухли оба плеча, и, когда он неуклюже засучил рукава, обнажились два багрово-желтых рубца — оставленные опытной рукой, они пересекали наискосок оба бицепса. Ни размерами, ни твердостью один нисколько не отличался от другого. По сути дела, они были зеркальными отображениями друг друга. Все кости были целы, разрывы на коже отсутствовали, — только косые выпуклые следы в тех местах, где дубинка соприкоснулась с плечом. Оба удара были нанесены с одинаковой силой, под одним и тем же углом, и оба произвели одинаковое действие. Руки Сэма онемели, пальцы ничего не чувствовали. Он мог совершать лишь самые простые движения. Когда ему пришлось помочиться в ведро в углу, расстегивание пуговиц ширинки стало настоящим кошмаром. Но Сэм не мог допустить, чтобы это сделали его тюремщики; к тому же еще неизвестно, сделали бы они это или нет.

Сэм понимал, что его избил знаток своего дела. Человек, которому уже приходилось бить людей, который критически оценивал свои успехи, занимался дальнейшими исследованиями в этой области и теперь знал, куда бить, как бить, с какой силой и какие после этого останутся следы. От этих двух ссадин на плечах Сэма примерно через неделю ничего не останется. Если не успеть запечатлеть их на фотографии, все дело сведется к показаниям Сэма против показаний помощника шерифа, а разбирать дело в каком-нибудь убогом суде штата Миссисипи будет провинциальный судья, считающий, что Арканзас находится по соседству с Нью-Йорком — тем самым Нью-Йорком, рассадником коммунизма.

У Сэма ныла голова. Сквозь пелену боли прорывалась бессильная ярость.

Тюрьма находилась где-то в лесу, и в камере чувствовалось близкое соседство сосен, ибо дуновения ветерка доносили шелест хвои.

Прижимаясь к прутьям решетки, Сэм в который раз окликнул тех, кто скрывался в глубине коридора:

— Я требую встречи с шерифом! Вы не имеете права и законных оснований задерживать меня. Подобное беззаконие вам даром не пройдет!

Однако никто даже не трудился ему отвечать, и лишь однажды неотесанный помощник шерифа просунул между прутьями миску с бобами, несколько кусков сухой, пересоленной ветчины и ломоть черствого хлеба на оловянной тарелке и кружку кофе.

Неужели он находится в тюрьме?

Неужели это и есть знаменитая Фиванская исправительная колония, куда отправляются гнить заживо ниггеры, преступившие закон?

Подумав, Сэм все же пришел к выводу, что это не так. Здесь царило ощущение унылого запустения, которое усугублялось тишиной леса, лишь изредка нарушаемой щебетанием птиц. Окно было слишком высоко, чтобы в него заглянуть, а в темном коридоре ничего не было видно. У Сэма болели руки, болела голова, болело оскорбленное достоинство, но самую сильную боль доставляло ощущение того, что рухнула система. Пошатнулись основы его мировоззрения. Так обращаться с людьми нельзя, особенно с такими людьми, как он, то есть белыми, образованными, достаточно состоятельными. Система не имеет смысла, если она не защищает подобных людей, и, следовательно, ее необходимо подправить.

— Черт побери, ребята, вы за это заплатите! — крикнул Сэм в никуда.

Впрочем, не поступило никаких свидетельств того, что его кто-то услышал.

Наконец уже ближе к вечеру, часов через пятнадцать-шестнадцать после ареста, за Сэмом пришли двое охранников.

— Заведите руки за спину, чтобы мы смогли надеть на них наручники, — приказал один из них.

— И, черт побери, шевелитесь быстрее, шериф и так уже заждался, — добавил другой.

— Неужели вы думаете…

— Я думаю, папаша, что если ты сейчас не закроешь пасть, я тебе еще раз хорошенько врежу, и тебе это придется не по душе.

Значит, вот кто его ударил: коренастый тип лет двадцати пяти, приплюснутый нос, коротко остриженные волосы, тупой взгляд, много мяса, внушительные размеры — источник самоуверенности.

— Мистер, давайте пошустрее, я не собираюсь ждать, когда у вас сменится настроение.

В конце концов Сэм подчинился. Развернувшись, он подставил руки, чтобы на них надели наручники. Подобная мера предосторожности в цивилизованном штате вроде Арканзаса применялась исключительно в отношении самых жестоких и невменяемых преступников, попавших в руки правосудия, — отпетых головорезов и убийц, от которых можно было ожидать чего угодно, причем без малейшего на то повода. Подобная мера предназначалась для самых буйных нарушителей закона.