— Мне просто сильно повезло, что я не сгинул там попусту, — поправил его Донни. — Нет, никаких боевых историй. Так что извини.
— Послушай, мы идем на вечеринку. Мы хорошо знаем этого парня; у него всегда собирается много народу. Не хочешь пойти с нами, капрал?
— Кроу, когда мы не на службе, называй меня Донни. А тебя зовут Эд.
— Эдди и Донни!
— Совершенно верно.
— Правда, Донни, пойдем. Там будут отличные цыпочки. Это на С-стрит, совсем рядом с Верховным судом. Парень, у которого все это происходит, клерк, приятель моего старшего брата из Гарварда. Нет, ты только представь себе: в одном месте соберется столько милашек, сколько ты, может быть, в жизни не видел.
— Донни, почему бы тебе и впрямь не пойти? — подхватил один из мальчишек.
Донни подумал, что его репутация героя каким-то образом пробила брешь в неокрепших политических убеждениях этого свежеиспеченного борца за мир, который всего несколько лет назад поклонялся героям Джона Уэйна [Уэйн Джон — американский киноактер, снимался главным образом в вестернах, приключенческих и военных фильмах.].
— Я помолвлен, — неубедительно возразил Донни.
— Но ведь ты же можешь смотреть, правда? Или она тебе и этого не позволяет?
— Наверное, позволяет, — ответил Донни. — Только мне бы очень не хотелось никаких восхвалений и прочего дерьма в честь Хо Ши Мина [Хо Ши Мин (1890–1969) — председатель ЦК Партии трудящихся Вьетнама, президент Демократической Республики Вьетнам.]. Хо Ши Мин пытался прикончить меня. И он совершенно не мой герой.
— Уверен, что там не будет ничего подобного, — пообещал Кроу.
— Он понравится Тригу, — заявил еще один из мальчишек.
— Триг сделает из него пацифиста, — пообещал другой.
— И кто же такой этот Триг? — поинтересовался Донни.
Идти действительно было совсем недалеко. Как только они вышли на улицу, один из мальчишек достал сигарету с травкой и закурил. Закрутку привычно передавали из рук в руки, и вскоре она дошла до Донни. Тот после секундного колебания затянулся, задержав дым в груди. Он чуть не пристрастился к зелью, пока был в 'Наме, но смог преодолеть привычку. Теперь знакомый сладковатый дымок проник в легкие, и в голове сразу же зашумело. Показалось, что мир заискрился разноцветным сиянием, что впереди открылось множество новых, доселе неведомых возможностей.
Донни с силой выдохнул. «Хватит, — подумал он. — Довольно с меня этого дерьма».
Капитолийский холм, густо усаженный деревьями с шелестевшей под вечерним бризом листвой, походил на маленький городок в штате Айова. Но стоило сделать несколько шагов, как впереди открылся Капитолий — сверкающий в ночи огромный белый купол, освещенный яркими дуговыми лампами.
— Тут они приносят девственниц в жертву богам войны, — с пафосом произнес один из юнцов. — Каждую ночь. Можно даже услышать их крики.
Вероятно, эти слова подсказала ему травка, но Донни все равно заставил себя улыбнуться. Девственниц на самом деле приносили в жертву, но вовсе не здесь. Это происходило в пятнадцати тысячах километров отсюда, на рисовых чеках, залитых бурой от буйволиного навоза водой.
— Донни, — подхватил Кроу. — Ты можешь вызвать артиллерию? Мы должны уничтожить это место, чтобы спасти его.
И это, скорее всего, говорил не он сам, а травка.
— Эй, Дробовик-зулу-три, — принялся импровизировать Донни. — У меня есть для вас огневая работенка, смотрите по координатной сетке: четыре ближе к девять-шесть, шесть-пять-четыре от Альфы-семь-ноль-два-пять. Нас сильно прижали очень уж поганые парни, просим «отель "Эхо"», огонь на поражение, заранее благодарны.
— Вот это круто! — восхитился один из юнцов. — А что такое «отель "Эхо"»?
— Бризантный заряд, — объяснил Донни. — В отличие от осколочного или белого фосфора.
— Круто, как дерьмо, — воскликнул парень.
Музыка известила о месте вечеринки гораздо раньше, чем поступило какое-либо визуальное подтверждение. Точно так же, как в «Ястребе и голубе», она вырывалась в ночь, тяжелый психоделический рок, заполняющий темноту и разносящийся чертовски далеко. Впрочем, то же самое он слушал и там; это было здорово. Молодые морские пехотинцы любили рок. Они непрерывно слушали его, и если бы не козни суровых сержантов, то не расставались бы с музыкой и во время патрулирования в джунглях.
— Интересно, Триг будет здесь? — спросил один из парней.
— Когда речь идет о Триге, то ничего нельзя сказать заранее, — ответил Кроу.
— Кто такой этот Триг? — снова спросил Донни.
Вечеринка вроде бы почти не отличалась от тех, на которых Донни бывал, когда учился в Аризонском университете, разве что волосы у парней были подлиннее. Мельтешили люди самого разного облика. Все выглядело точь-в-точь как в баре, только происходило в куда более тесных и душных комнатах. Воздух казался густым от сладковатого запаха травки. На стенах портреты Хо и Че. В ванной, куда Донни зашел, чтобы отлить, висел даже флаг Северного Вьетнама, хотя изготовлен он был не в Хайфоне, а в Скенектади [Скенектади — небольшой город неподалеку от восточного побережья США.]. У Донни даже мелькнула мысль незаметно поджечь его, но он решил, что это наверняка сорвет всю затею. И в конце концов, это же был всего лишь флаг.
Мужчины выглядели в основном его ровесниками, хотя попадались и немного моложе. Несколько человек средних лет слонялись по комнатам и оглядывали окружающих пристальными высокомерными взглядами, которые внушают такое почтение рядовым обывателям округа Колумбия. Судя по прическам, только он и Кроу представляли здесь морскую пехоту Соединенных Штатов, хотя Кроу вряд ли годился на должность представителя. Кстати, тот уже рассказывал кому-то знакомую историю о том, как ему чуть не удалось откосить от призыва, прикинувшись психом.
— Ну так вот, — рассказывал он, — стою я голый, а на голове у меня ковбойская шляпа. Я очень вежлив, и все остальные тоже очень вежливы со мной — поначалу. Я делаю все, чего они от меня хотят: наклоняюсь и выпрямляюсь, ношу свое нижнее белье в маленьком пакете, улыбаюсь и называю всех сэрами. Я лишь отказываюсь снимать свою ковбойскую шляпу. «Э-э, сынок, ты не мог бы снять эту шляпу?» — «Я не могу, — объясняю я. — Если я сниму ковбойскую шляпу, то умру». Понимаете, самое главное здесь — вести себя очень вежливо. Если ты начнешь психовать, то они сразу поймут, что ты косишь. Довольно скоро они собрали кучу майоров, и генералов, и полковников, и все они принялись орать на меня, требуя, чтобы я снял ковбойскую шляпу. Я стою голый в маленьком кабинетике перед всеми этими парнями и наотрез отказываюсь снять свою ковбойскую шляпу. Вот вам самый настоящий герой! Что там Джон Уэйн! Они орут, аж пена брызжет, а я так спокойненько им отвечаю: «Если я сниму свою ковбойскую шляпу, то умру».
— И тебя не забрали?
— Ну да, им это надоело, и меня вышвырнули. Потом они несколько недель возились с моими документами, а за это время мой дядя договорился с Большой шишкой о том, чтобы меня засунули в такую щель морской пехоты, из которой не выдергивают в 'Нам. Вы же понимаете, что, когда вся эта заваруха закончится, обо всех обвинениях забудут. Никому до них не будет никакого дела. Все просто-напросто спишется. Поэтому любой, кто позволит убить себя ни за что ни про что, просто слабоумный идиот. Ну скажите мне: за что погибать-то?
Хороший вопрос, подумал Донни. За что? Он попытался вспомнить ребят из своего взвода 1/3 «Браво», погибших на протяжении семи месяцев, которые он провел с ними. Это оказалось непростым делом. И потом: кого прикажете считать? Нужно ли включать в список парня, задавленного армейским грузовиком в Сайгоне? Может быть, он все равно стоял на очереди. Может быть, если бы он выбрался из Сайгона, то все равно получил бы пулю на перекрестке в Шебойгане. Нужно ли его считать? Этого Донни не знал.
Зато несомненно нужно считать того парня — как же его звали? нет, на самом деле, как его звали? — который наступил на «бетти» и был изрешечен осколками. Он первый из тех, кого помнил Донни. А сам Донни был тогда совсем лопоухим салагой. Парень просто упал навзничь. Сколько было крови! Все столпились вокруг него, хотя этого нельзя было делать, а он казался таким спокойным перед смертью. Но никто потом не зачитывал никакого неотправленного им письма к матери, в котором он рассказывал о своем славном взводе и о том, как они доблестно сражаются за демократию. Просто положили его в пластиковый мешок и оставили на месте гибели. Донни помнил его лицо, но никак не мог восстановить в памяти имя. Этакий жирный тип. Рожа как блин, маленькие глазки. У него даже не росла щетина, и ему не нужно было бриться. Как же его звали?
Во второго угодила винтовочная пуля. Он бился, вопил, стонал, и никто не мог уговорить его замолчать. Он задыхался от негодования. Это так несправедливо! Что ж, это действительно было несправедливо. Казалось, он хотел спросить своих друзей: почему меня, почему не вас? Он был стройным и поджарым парнем из Спокана. Мало разговаривал. Всегда держал винтовку в порядке. Кривоногий. А как его звали? Донни не помнил.
Были у него и еще кое-какие воспоминания, но, впрочем, ничего из ряда вон выходящего. Донни не довелось принимать участие в каких-либо крупных сражениях или в серьезных операциях с драматическими кодированными названиями, о которых в газетах сообщали на первых полосах. Главным образом ему приходилось топать пешком, постоянно опасаясь, что кто-нибудь выскочит из кустов, или ты обо что-нибудь споткнешься, или на тебя что-то свалится сверху и прибьет на месте. По большей части это было скучно, по большей части это было грязно, по большей части это было стыдно. Он не хотел возвращаться туда и знал это совершенно точно. «Дружище, если ты позволишь им послать тебя обратно сейчас, когда вся эта пакость уже близится к концу, когда подразделения то и дело возвращаются назад, потому что началось время, которое президент назвал "вьетнамизацией", если ты сейчас позволишь себе сгинуть ни за грош, то ты просто слабоумный идиот».
Внезапно кто-то с силой толкнул его.
— Виноват, — сказал Донни, отступая в сторону.
— Так оно и есть, — с угрозой произнес незнакомый голос.
Интересно, откуда они взялись? Их было трое, и габаритами они почти не уступали ему самому. Все с длинными волосами, с яркими повязками на головах, одетые в затертые джинсы и армейские рабочие рубахи.
— Ты говнюк из морской пехоты, верно? Кадровый?
— Да, я из морской пехоты, — признался Донни. — И возможно, говнюк. Но я не кадровый.
Все трое уставились на него. Было заметно, что глаза у них мутны с перепою, но все равно они горели ненавистью. Тот, который толкнул Донни, судя по всему предводитель, сильно покачивался. В кулаке он сжимал горлышко бутылки с джином, причем явно намеревался воспользоваться ею как оружием.
— Вот из-за таких, как ты, дерьмовых вояк мой брат вернулся домой в пластиковом мешке! — выкрикнул он.
— Я очень сожалею о твоем брате, — ответил Донни.
— А этот кадровый козел получил подполковника.
— Подобные пакости случаются не так уж и редко. Какой-нибудь ловкач хочет получить еще одну нашивку и посылает своих парней на холм. Он получает нашивку, а парням достаются пластиковые мешки.
— Да, но случается это только потому, что говнюки вроде тебя это допускают, потому что в ваших долбаных душах нет ни грамма смелости, чтобы сказать Большому Брату «нет». Если бы у вас было хоть чуть-чуть мужества, то все это дело давным-давно прекратилось бы.
— А ты, значит, сказал Большому Брату «нет»?
— И без этого обошелся, — с гордостью заявил парень. — Я был первогодком, и меня эти игры не касались.
Донни захотелось сказать ему, что раз уж ты согласился вписаться в классификацию, то совершенно неважно, в какой разряд попал. Все равно ты подчинялся приказам и работал на Большого Брата. Просто некоторым парням отдавали более приятные приказы, чем другим. Но в этот момент парень шагнул к нему, его лицо перекосила злобная пьяная гримаса, и он еще крепче стиснул бутылку.
— Эй, я пришел сюда не затем, чтобы драться, — негромко сказал Донни. — Я просто гулял со знакомыми парнями.
Осмотревшись вокруг, он увидел, что оказался в центре круга уставившихся на него юношей. Даже музыка умолкла, и дым, казалось, клубился не так густо. Кроу, конечно, куда-то исчез.
— Значит, ты, подонок, забрел туда, куда не следовало, — рявкнул парень и напрягся, видимо намереваясь подойти еще на шаг.
Донни лихорадочно соображал, что же ему делать: то ли постараться вырубить дурака, то ли поскорее свалить отсюда и не ввязываться в потасовку.
Но внезапно между ним и его противником втиснулась чья-то фигура.
— Остановитесь, — сказал незнакомый человек. — Братья, братья мои, не теряйте своего священного хладнокровия.
— Да ведь это же поганый… — начал было агрессор.
— Он такой же парень, как и ты, и у тебя не больше оснований обвинять его в происходящем, чем себя самого или кого-нибудь другого. Ведь все дело в системе, разве ты этого не понимаешь? Помилуй боже, неужели ты так ничего и не понял?
— Да, но ведь надо же с чего-то начать!
— Джерри, остынь. Пойди, дружище, забей, что ли, косячок с кем-нибудь. Я не допущу, чтобы трое парней набрасывались с пустыми бутылками на несчастного солдата, который забрел сюда, не желая никаких приключений.
— Триг, я…
Но этот самый Триг положил ладонь на грудь Джерри, твердо посмотрел ему прямо в глаза — в этом взгляде, казалось, было столько огня, что можно было расплавить едва ли не все, что существует на свете, — и Джерри отступил, сглотнул и посмотрел на своих приятелей.
— Хрен с ним, — сказал он после продолжительной паузы. — Но все равно мы с тобой не согласны.
С этими словами троица резко повернулась и, расталкивая присутствующих, зашагала к двери.
Неожиданно снова загремела музыка — «Satisfaction» в исполнении «Роллинг стоунз», — и вечеринка вновь забурлила.
— Слушай, спасибо тебе, — спохватился Донни. — Мне меньше всего на свете хотелось драться.
— Пустяки, — откликнулся спаситель. — Кстати, меня зовут Триг Картер.
Он протянул Донни руку. У Трига было одно из тех удлиненных серьезных лиц, на которых кожа туго обтягивает кости, а глаза кажутся одновременно и влажными и светящимися. Он очень напоминал киношного Иисуса. В его манере смотреть на собеседника было что-то очень притягательное. Он обладал редким даром с первого взгляда вызывать симпатию.
— Рад познакомиться, — ответил Донни, удивившись, что рукопожатие такого хрупкого с виду человека оказалось очень крепким. — А я Фенн. Донни Фенн.
— Я знаю. Ты тайный герой Кроу. Настоящий головорез.
— Господи боже, я никак не гожусь в его герои. Мне нужно дослужить свой срок, а потом я навсегда уберусь отсюда в страну кактусов и индейцев-навахо.
— Я там бывал. Траурные голуби, они ведь оттуда, верно? Маленькие белые птички, которые так быстро носятся по ложбинам и кустам, что их трудно рассмотреть.
— О да, — ответил Донни. — Мы с отцом любили на них охотиться. Нужно пользоваться самой легкой дробью — восьмеркой или девяткой. И все равно попасть очень непросто. Впрочем, ты, наверное, и сам это знаешь.
— Похоже, что это и впрямь забавно, — заметил Триг. — Но я-то охочусь на них не с ружьем, а с фотоаппаратом. А потом рисую их.
— Рисуешь? — переспросил Донни. Он никогда не видел большого смысла в этом занятии.
— Ну да. Картины. Вообще-то я художник-орнитолог. Мне довелось немало поездить по миру, рисуя портреты птиц.
— Здорово! — восхитился Донни. — И за это платят?
— Кое-что. Я иллюстрировал книгу моего дяди, Роджера Прентиса Фуллера. «Птицы Северной Америки». Он зоолог из Йельского университета.
— Э-э… Пожалуй, никогда не слышал о нем.
— Когда-то он был охотником. В начале пятидесятых ездил на сафари вместе с Элмером Кейтом.
Это имя произвело на Донни впечатление. Кейт был прославленным стрелком из штата Айдахо, автором книг «Элмер Кейт и его шестизарядный револьвер» и «Элмер Кейт и большая ружейная охота».
— Вот это да! — воскликнул он. — Элмер Кейт!
— Роджер рассказывал, что Кейт был злобным крошечным человечком. Он ужасно обгорел в детстве и всю жизнь стремился отыграться за свои увечья. Они больше не общаются. Элмера интересовала только стрельба, и ничего больше. Он просто не мог увидеть никакого смысла в том, чтобы хоть как-то ограничить себя. А Роджер больше не стреляет.
— Думаю, что после 'Нама я тоже больше не буду стрелять, — сказал Донни.
— Для морского пехотинца сказано просто здорово, Донни. Кроу был прав насчет тебя. Может быть, когда закончишь службу, присоединишься к нам? — Триг улыбнулся, и его глаза вспыхнули, как у кинозвезды.
— Ну… — протянул Донни. Он представил себя борцом за мир — с длинными волосами, курящим дурь, размахивающим плакатами, распевающим «К черту все, мы не пойдем» — и рассмеялся вслух.
— Триг! Когда ты появился?
Это был Кроу со своей свитой, к которой теперь присоединилось еще несколько девчонок. Вся эта толпа каким-то образом закружилась вокруг Трига, как будто тот был средоточием поля, вроде электромагнитного. И спустя несколько секунд Триг исчез, словно смытый потоком восторженного поклонения, которого Донни никогда не понимал.
Он повернулся к стоявшей поблизости девушке.
— Эй, прошу прощения, — сказал он, — но кто все-таки такой этот Триг?
Она выпялила на него изумленные глаза, а затем возмущенно спросила:
— Слушай, парень, с какой планеты ты свалился? С этими словами она умчалась вслед за Тригом, и в ее глазах сияла любовь.