— Тогда его и надо ловить.

— Именно. Открепляешь клетку, поднимаешь ее вместе с енотом и бросаешь в мешок.

— Так ты думаешь, это ловушка от Эндрю?

— Как знать, — сказала Софи, все еще разглядывая оба предмета.

Прошло несколько секунд. Софи погрузилась в свои мысли и не двигалась.

— Софи?

— После этого завязываешь мешок и бросаешь его в реку.

— Что, прости? — спросил я, а когда она не ответила, добавил: — Ты шутишь, да?

Она подняла глаза; на лице ее было серьезное выражение.

— Могу я тебе кое-что показать?

— Э-э, да. Конечно.

Софи на секунду отвернулась, а потом положила на стол маленькую черную сумочку. Оттуда она достала кошелек, открыла его и вытащила из кармашка крошечный квадрат сероватой бумаги.

— Прочти, пожалуйста, — сказала она, передав его мне.

Квадратик оказался аккуратно сложенным куском газеты. Он раскрылся в длинную, узкую колонку текста. Старая газетная рецензия на «Двигатель Купидона».

Я принялся читать. «Непревзойденная игра с ожиданиями читателя, бесчисленные, безупречно реализованные сюжетные повороты» — и все в таком духе. Слова «шедевр» и «гений», встречались чуть ли не через каждое слово, похвала и восхищение возрастали в геометрической прогрессии, исключая всякую возможность беспристрастной критической оценки того, что, в конце концов, являлось всего лишь детективным романом.

— Вау, — я сложил вырезку и протянул ее обратно Софи.

— И не говори.

— Что-то мне подсказывает, книга ей понравилась.

— Ага. Я тогда вырезала эту статью и сохранила только потому, что раньше никогда не видела ничего подобного. И еще мне было приятно: я почувствовала себя причастной к чему-то особенному. Понимаешь? Теперь я храню эту рецензию как напоминание.

— О чем?

— О том, что если роман вроде «Двигателя Купидона» однажды снова попадет мне на стол, надо держаться от него подальше. Это невозможно, — она подняла рецензию. — Не может человек, выпустивший подобную книгу, быть хоть сколько-нибудь вменяемым и нормальным. Ты хоть представляешь, сколько в нее вложено работы, сколько ради нее пожертвовано?

— Представляю.

— Тогда ты знаешь, что любой, кто способен достичь того, чего добился Блэк, — потенциально очень опасный человек.

— Что? Нет, не думаю…

— Да ладно тебе, Томас, — сказала она. — Ты же читал его книгу. Сколько там — тысяча страниц? И ни единого лишнего слова. Он достиг небывалого уровня манипуляции. Заставляет читателя верить, что верх — это низ, а черное — это белое. — Она подвинула фотографию черной сферы ко мне. — Несомненно, это приманка. Но не просто хорошая. А гениальная. И, уверяю тебя, очень хорошо продуманная. Только сумасшедший решится на нее клюнуть.

Я откинулся на спинку стула, не зная, что ответить.

— Такое вот мое мнение, — сказала Софи. — Советую тебе держаться подальше от Эндрю. Человек с такими мозгами способен на все. Он заставит тебя делать и думать что угодно, заставит тебя быть кем угодно.

— Да ладно тебе, — сказал я, поднимаясь на ноги. — Не отрицаю, со словами он обращается мастерски, но…

— Что есть мир, Томас? Не отвечай сразу. Я хочу, чтобы ты сначала хорошенько подумал. Из чего состоит мир, в котором ты живешь? Из камней, травы и деревьев или из статей, сертификатов, записей, файлов и писем? Из почвы, рек и песка или из мыслей, идей, верований и мнений? Позволь задать еще один вопрос: что это за мир, в котором всего семь слов, — она постучала костяшками пальцев по записке Эндрю, — семь слов, сложенных в определенной последовательности, могут заставить уравновешенного человека слепо броситься в неизвестность; туда, где он ни разу в жизни не бывал?

— Я не говорил, что собираюсь к нему ехать.

— Кого ты обманываешь? Это я и пытаюсь до тебя донести: ты считаешь Блэка своим другом, коллегой, а он все это время играл с тобой, как с чертовой марионеткой, подводя все ближе к краю обрыва.

— …

— Вот только не надо на меня так смотреть. — Щеки Софи вспыхнули. — Ты прекрасно понимаешь, о чем я. Иначе уже бы ответил ему, а не пришел бы ко мне как к мамочке за разрешением.

Я хотел ей ответить, но слова не шли с языка. Повисла неловкая тишина.

— Про край обрыва ты это загнула, — неубедительно выдал я.

— Что?

— Он только сказал мне, что я ужасный писатель. Думаю, край обрыва — это про тебя.

Софи уставилась на меня большими голубыми птичьими глазами, пытаясь отыскать смысл сказанного, словно тот был мышью, убегающей через вереск. А затем… Она расхохоталась. Усталым смехом, после которого говорят: «Твою мать» — и облегченно обмякают в кресле.

— Извини.

— О, Том. Слушай, давай больше не будем об этом. Пожалуйста. Мне будет намного спокойнее, если он так и останется… пропавшим.

Я посмотрел на фото и записку. Кивнул.

— Это значит «да»?

— Это значит «я постараюсь».

Софи Алмондс испустила долгий, глубокий вздох. Взяла записку.

— Не удивлюсь, если это единственное, что он написал после «Купидона». Ты ведь понимаешь, что формально, согласно контракту, эта записка принадлежит издательству?

— Конечно.

— Отлично, — сказала она, затем подняла листок бумаги, словно взвешивая его. — Что думаешь? Долгожданное продолжение романа Эндрю Блэка?

Я уставился на маленький листок бумаги с семью словами, который она зажала между указательным и большим пальцами.

— Для черновика сиквела маловат.

— Отчего-то мне кажется, что издательство и на такое согласится. — Она сложила записку и положила ее обратно в конверт. — Так что давай убережем их от лишних хлопот.

— Да, думаю, так будет лучше.

Следом она сунула фото в конверт, закрыла его и толкнула ко мне.

— Тебе тоже лишние хлопоты не нужны. Я серьезно.

Я поднял конверт и сунул его в карман куртки.

В голове всплыли старые воспоминания. Они выпорхнули из глубины сознания, спровоцированные этой встречей с Софи, и после многих лет свелись к кружащемуся калейдоскопу статичных картинок: раскрытая кожаная сумка для книг, капли воды, стекающие по глянцевой краске, осколки стекла на коврике у двери — они трепыхались и бились о стенки разума, словно стремились к свету разговора.

Я поднял стакан и сделал большой глоток, мысленно прогоняя их прочь.

— Будь их больше, что-то бы изменилось? — сказал я, опуская стакан. — Твое мнение о нем, имею в виду.

— Если бы он написал больше книг? Нет, — сказала Софи без раздумий. — Но я смогла бы закрыть ипотеку. А это было бы неплохо.

— Отец был о нем высокого мнения.

Софи поймала мой взгляд.

— Твой отец, про которого мы не будем сейчас говорить, был высокого мнения о таланте Блэка.

Она взяла кошелек, открыла его, убрала газетную вырезку и уже собралась сунуть кошелек обратно в сумку, как тут заметила мой опустевший стакан.

— Выпьем еще?

* * *

— Том, ты когда-нибудь слышал о Фредерике Клэбере?

Софи вернулась c новой порцией напитков. Я глядел в окно, наблюдая за рекой, погрузившись в свои мысли.

— Что? О ком, прости?

— Фредерик Клэбер, — сказала она, передала мне кружку пива и села за стол. — Великий ученый. Первый перевел «Беовульфа».

— Я мало что знаю про «Беовульфа».

Это было правдой. По какой-то причине у родителей не было ни одного издания «Беовульфа», а я никогда особо не желал купить его и прочесть.

Софи явно удивилась.

— Правда?

— Ну, я знаю содержание, а про переводы не особо.

— А хотел бы?

— Давай.

— Тогда слушай. Проблемы с переводом «Беовульфа» мистера Клэбера, — начала Софи, — начинаются со староанглийского слова aglæca.

— Что означает а… — язык свело и он отказался работать, как упрямая лошадь перед препятствием.

— Aglæca.

— Да, вот это слово, что оно означает?

— В этом-то и дело. Никто не знает. Значение его утеряно, поэтому мы можем только предполагать, основываясь на том, как оно используется в тексте. Предположение Клэбера еще в 1922 году было немного… странным.

— В каком смысле?

— Это слово встречается в «Беовульфе» несколько раз. Например, как описание Гренделя, матери Гренделя и дракона.

— Ага, то есть что-то вроде «монстра»?

— А-ха! Мистер Клэбер так и решил. В своей книге, которая, кстати, считается эталонным исследованием «Беовульфа», он переводит слово aglæca как… Секунду. — Софи достала из сумки маленький черный блокнот и листала его, пока не нашла нужную страницу. — «Монстр, демон, исчадие ада». С матерью Гренделя это слово используется немного в другой форме: aglæc-wif.

— Злая женщина?

— Клэбер выбрал миленькое… «тварь» и «женщина-монстр». Все, кто был после Клэбера, тоже недалеко ушли. — Софи перевернула страницу. — Кеннеди называл ее «чудовищной ведьмой», у Траска она «уродливая троллиха», Чикеринг решил, что она «женщина-монстр», а Дональдсон называл ее «женщиной, женой-монстром». Даже Шеймас перевел aglæc-wif как «чудовищная дева ада», можешь поверить?

— Могу, — сказал я. — Не понимаю, в чем проблема.

— В том, что этим словом в поэме также описывают самого Беовульфа. — Софи нарочито громко захлопнула книжку. — Что теперь скажешь?