Доказательства того, что в нашем мозге существует программа, предусматривающая наличие грамматических правил, могут быть получены опять же из уст младенцев. Возьмем, например, согласовательный суффикс — s в английском языке, как в примере He walk-s 'Он идет'. Согласование во многих языках необходимо для понимания смысла предложения, но в современном английском языке оно избыточно и является остатком более богатой согласовательной системы, процветающей в древнеанглийском. Если бы эта система полностью исчезла, мы бы не испытывали в ней нужды, как не испытываем нужды в суффиксе — est в Thou sayest 'Ты говоришь'. Однако с точки зрения психологии наличие этого украшения (-s) говорящему дорогого стоит. Во время речи ему приходится оценивать предложение сразу по четырем критериям:
● Относится ли подлежащее к третьему лицу: сравните He walks 'Он идет' и I walk 'Я иду'.
● Имеет ли подлежащее форму единственного или множественного числа: сравните He walks 'Он идет' и They walk 'Они идут'.
● Осуществляется ли действие в настоящем времени или нет: сравните He walks 'Он идет' и He walked 'Он шел'.
● Является ли действие привычным и регулярным или происходящим в момент речи (имеется в виду аспект, то есть вид глагола): сравните He walks to school 'Он ходит в школу' и He is walking to school 'Он идет в школу'
Всю эту работу нужно проделать только для того, чтобы понять, использовать ли один суффикс. Чтобы научиться этому, ребенок должен, прежде всего, (1) заметить, что в некоторых предложениях глаголы заканчиваются на — s, а в некоторых — нет, (2) ему следует начать искать грамматические причины такого разнообразия (а не просто принять разнообразие как остроту жизни [Variety is the spice of life 'Разнообразие — острота жизни' (У. Каупер). — Прим. пер.]), и (3) он не может успокоиться, пока все значимые факторы — время, вид, лицо и число подлежащего — не будут выбраны из целого океана потенциальных, но несущественных факторов (таких как количество слогов в последнем слове предложения, сделан ли объект, о котором идет речь, руками человека, или он создан природой, и, наконец, насколько тепло было в момент высказывания). Зачем это вообще кому-то нужно?
Но детям по каким-то причинам нужно. К возрасту трех с половиной лет или даже раньше они используют суффикс — s в 90 % случаев, когда он требуется, и практически никогда не используют в предложениях, где его применять не следует. Освоение этого мастерства происходит во время «грамматического взрыва», нескольких месяцев в течение третьего года жизни, когда дети внезапно начинают свободно строить предложения, соблюдая все тонкости разговорного языка своей среды. Например, дошкольница под псевдонимом Сара, чьи родители получили только среднее образование, следовала правилам согласования в английском языке, какими бы бесполезными они ни казались, в следующих сложных предложениях:
...When my mother hangs clothes, do you let 'em rinse out in rain? 'Когда моя мама развешивает белье, ты позволяешь ему вымокнуть под дождем?'
Donna teases all the time and Donna has false teeth. 'Донна постоянно дразнится, и у нее фальшивые зубы'.
I know what a big chicken looks like. 'Я знаю, как выглядит курица'.
Anybody knows how to scribble. 'Все умеют калякать'.
Hey, this part goes where this one is, stupid. 'Эй, эта часть следует за этой частью, дурачок'.
What comes after "C"? 'Что следует после буквы C?'
It looks like a donkey face. 'Это выглядит как морда осла'.
The person takes care of the animals in the barn. 'Этот человек заботится о животных в сарае'.
After it dries off then you can make the bottom. 'Когда оно высохнет, вы сможете сделать днище'.
Well, someone hurts hisself and everything. 'Ну, кто-то делает себе больно и все такое'.
His tail sticks out like this. 'Его хвост торчит вот так'.
What happens if ya press on this hard? 'Что произойдет, если нажать на это изо всех сил?'
Do you have a real baby that says googoo gaga? 'У тебя есть настоящий ребенок, который говорит «агу»?'
Интересно и то, что Сара не могла просто имитировать речь своих родителей, запоминая слова с прикрепленным — s. Иногда Сара воспроизводила формы, которые вряд ли ей доводилось слышать от родителей:
...When she be's in the kindergarten… 'Когда она в детском саду…' вместо When she is in the kindergarten.
He's a boy so he gots a scary one. [costume] 'Он мальчик, так что ему достался страшный костюм' вместо He's a boy so he got a scary one.
She do's what her mother tells her. 'Она делает все, что говорит ей мама' вместо She does that her mother tells her.
Должно быть, она сконструировала эти формы, используя собственную подсознательную версию правила согласования в английском. Сама идея имитации речи взрослых звучит подозрительно (если так, то почему дети не повторяют за привычкой своих родителей тихо сидеть в самолете?), а наличие примеров, подобных только что приведенным, явно показывает, что освоение языка не может быть объяснено тем, что дети подражают речи родителей.
Один шаг отделяет нас от того, чтобы окончательно доказать: язык — это особый инстинкт, а не просто умное решение проблем, придуманное представителями в целом разумного биологического вида. А если язык — инстинкт, то с ним должен соотноситься определенный участок головного мозга, может быть, даже специальный набор генов, позволяющий связывать речь и этот участок. Уберите эти гены или нейроны — и языковая способность будет повреждена, хотя другие интеллектуальные способности останутся в норме, или наоборот: поместите их в поврежденный мозг — и вы получите умственно отсталого человека, исправно владеющего языком, — лингвистически одаренного саванта. Если же, напротив, язык — это проявление человеческой смекалки, то мы должны ожидать, что повреждения и нарушения работы мозга негативно отразятся на всех интеллектуальных способностях человека, включая язык. Единственное, что можно ожидать в этом случае, — это что чем больше повреждено тканей головного мозга, тем глупее становится человек и тем хуже он владеет языком.
Языковой орган или грамматический ген еще не были обнаружены, однако поиски ведутся. Существует несколько типов неврологических и генетических нарушений, которые затрагивают языковую способность, но не отражаются на познавательной способности и наоборот. Один из них был известен уже сотни лет или даже тысячи. Когда повреждены определенные зоны в нижней части лобной доли левого полушария головного мозга — скажем, в результате инсульта или пулевого ранения, — люди часто страдают от синдрома, известного как афазия Брока. Один из пострадавших от этого синдрома, которому впоследствии удалось восстановить речь, совершенно отчетливо может воспроизвести в памяти то, что испытал:
...Когда я проснулся, у меня немного болела голова, и я подумал, что спал, подложив под себя правую руку, потому что она вся затекла и покалывала и я не мог ею управлять. Я поднялся с кровати, но не мог стоять на ногах; в итоге я просто упал на пол, поскольку моя правая нога была слишком слабой, чтобы удержать меня. Я попытался позвать жену, находившуюся в соседней комнате, но не издал и звука — я не мог говорить… Я испытал шок и ужас. Не мог поверить, что это происходит со мной, и начал чувствовать себя растерянно и испуганно, а затем внезапно понял, что, должно быть, у меня инсульт. Это рациональное объяснение в некотором роде меня успокоило, но ненадолго, поскольку я всегда думал, что последствия инсульта необратимы… Затем я обнаружил, что могу немного говорить, но даже мне мои слова казались неправильными и вовсе не теми, что я собирался произнести.
Как подметил автор этого текста, не все пережившие инсульт так же удачливы, как он. Мистер Форд был радиооператором береговой охраны, когда в возрасте 39 лет он пострадал от инсульта. Нейропсихолог Говард Гарднер брал у него интервью три месяца спустя. Гарднер спросил у Форда о том, кем он работал, прежде чем попал в больницу.
...— Я свя…нет…зист. Ах, заново. — Эти слова произносились медленно и с большим трудом. Речь звучала нечетко; мистер Форд выдавал каждый слог отрывисто, резко, хриплым голосом.
— Позвольте мне вам помочь, — вмешался я. — Вы были связистом…
— Связистом, верно, — Форд радостно завершил мою фразу.
— Вы служили в береговой охране?
— Нет, э-э, да, да… Масса… чусетс… Береговая охрана… лет. — Он дважды поднял руки, показывая число «девятнадцать».
— То есть вы прослужили в береговой охране девятнадцать лет.
— А… ну… так… верно… — ответил он.
— Почему вы в больнице, мистер Форд?
Форд посмотрел удивленно, будто хотел сказать: «Разве это не очевидно?» Он указал на свою парализованную руку и произнес:
— С рукой не очень. — Затем на свой рот: — Речь… не могу… говорить, как видите.
— Из-за чего вы потеряли речь?
— Голова, упал… Боже, нехорошо, инс, инс… Бог мой… инсульт.
— Понимаю. Не могли бы вы рассказать, мистер Форд, что вы делали в больнице?
— Конечно. Иду, э-э, физио, девять чсв, речь… два раза… читать… э-э, пи… э-э, тать, э-э, писать… практика… стано-вится лучше.
— Вы уезжаете домой на выходные?
— Ну да… Четверг, э-э, э-э, э-э, нет, пятница…Бар-ба-ра… жена… и, ох, машина… едем… шоссе… ну, знаете… отдых и… тэ-вэ.
— Вы понимаете все, что показывают по телевизору?
— Да, да… ну… поч-ти.
Очевидно, что говорить для мистера Форда стоило невероятных усилий, однако у него не было проблем с управлением речевыми мышцами. Он мог задуть свечу или прокашляться, а в письменной речи испытывал те же трудности, что и при говорении. Большинство дефектов речи были связаны именно с грамматикой. Он опускал окончания — ed и — s и служебные слова вроде or, be, the [— ed — суффикс прошедшего времени, — s — глагольный суффикс, указывающий на согласование с подлежащим 3-го лица единственного числа, or — 'или', be — 'быть', the — определенный артикль, указывающий на то, что слушающему известен объект, о котором идет речь (ср. этот, тот). — Прим. пер.], несмотря на их высокую частотность в английском языке. Читая вслух, Форд пропускал служебные слова, хотя полнозначные слова, состоящие из тех же звуков, вроде bee 'пчела' или oar 'грести', он произносил. Он давал предметам названия и прекрасно их запоминал. Он понимал вопросы, суть которых выводилась из составляющих знаменательных слов, например такие, как Does a stone float on water? 'Держится ли камень на поверхности воды?' или Do you use a hammer for cutting? 'Используешь ли ты молоток для резки?'. Но он не мог понять вопросы, которые требовали грамматического анализа, например The lion was killed by the tiger; which one is dead? 'Лев убит тигром; кто из них мертв?'.
