Оскан уютно свернулся под одеялом, однако мысли о встрече с Фирриной и ее отцом не давали ему заснуть. Да, принцессу и короля явно напугала угроза нашествия, но было и еще что-то… Они ждали вторжения с нетерпением! О мощи полипонтийской армии ходили легенды, равно как и о нахальстве Сципиона Беллорума. Как же можно мечтать помериться силами с таким противником? Оскана приводила в ужас близость войны. Когда он говорил с Фирриной о том, что поздний снег предвещает беду, все это казалось очень далеким и будто совсем не касалось его. И вот уже люди-волки собирают сходку, а король созывает ополчение. И все это происходит на самом деле, так близко, что нет никакой возможности не верить. Оскану уже слышалась тяжелая поступь имперской армии, топчущей земли крошечного королевства. Хотя, кроме него, никто в замке почему-то не волновался. Оскан знал, что новость уже разлетелась по двору, и все, начиная с самых приближенных вассалов и заканчивая последним поваренком, знают все до мельчайших подробностей. И несмотря на это, еще не занялся рассвет, как за стенами вновь поднялась предпраздничная суматоха, словно над страной не висела смертельная угроза войны и разорения.

Возможно, люди просто скрывали свой ужас перед надвигающимся бедствием, искали возможность забыться в привычных хлопотах. И по размышлении Оскан понял, что они правы. Все равно ведь пока больше ничего нельзя сделать. Дружина уже в пути, ополчение собирается, так что толку попусту изнывать от беспокойства? Должно быть, это умение продолжать жить как ни в чем не бывало, пусть даже мир вскоре грозит рухнуть, заразительно… С этой мыслью Оскан погрузился в сон.

А тем временем далеко в лесах и горах продолжали переговариваться вервольфы, и не было никого, кто мог бы разобрать их послания, которые становились все более тревожными. Оскан спал в теплой постели, благо пока что мог ничего не бояться. Луна сияла в серебряном ореоле, вскоре небо на востоке озарили первые лучи солнца. Наступил день зимнего солнцестояния. Замок суетливо готовился к вечернему пиршеству, коридоры и залы полнились аппетитными запахами и возбужденным гомоном. Но Оскан безмятежно спал еще несколько часов, пока его не разбудил громкий стук в дверь. В комнату ворвался вооруженный стражник.

— Принцесса Фиррина приказывает тебе явиться в главную залу! Она сказала, что желает тебя видеть, даже если мне придется вытащить тебя из постели за шкирку! — рявкнул солдат, сверля недобрым взглядом Оскана, который сидел на постели и сонно тер глаза.

— Я уже проснулся! Секунду, я только оденусь! — поспешно крикнул юноша.

Стражник кивнул и исчез за дверью. Оскан вскочил с постели, хотя мышцы еще не проснулись и слушались плохо, и начал торопливо одеваться. Когда он натягивал через голову рубаху, до него донеслось чье-то сладкое пение. Только тут знахарь вспомнил, какой сегодня день. Это же Йоль! Уходит старый год и наступает новый!

Он всегда любил этот праздник. Оскан присел на минутку, вспоминая, как когда-то они с мамой вместе украшали пещеру. Она всегда знала, где достать самые блестящие ветви падуба с самыми яркими ягодами. И она всегда брала сына с собой, когда отправлялась в лес на поиски омелы. Однажды они нашли рощицу старых диких яблонь, которые под тяжестью этого удивительного растения с бледными листьями гнулись почти до земли. И все равно мать Оскана почтительно поклонилась деревьям и попросила разрешения срезать пучок омелы священным серпом.

Оскан до сих пор помнил пещеру, наполненную ароматами вечнозеленых растений и праздничных блюд. К тому же Йоль был единственным праздником, когда мать Оскана хоть что-то рассказывала о его отце. Мальчик знал, что лучше не донимать ее расспросами, и запоминал каждую драгоценную крупицу знания, чтобы обдумать на досуге.

— Я встретила его как раз в это время года, — как-то сказала мать, собирая ветки падуба. — Он был высокий, бледный и статный, как молодая береза.

— Но кем он был, мама? Как его звали?

Она загадочно улыбнулась:

— Они никогда не называют своих имен. Имя дает власть над ними, поэтому лишь самые близкие соплеменники знают, как их зовут.

— Тогда скажи хотя бы, из какого племени он был?

— Из очень древнего. Старейшего среди разумных племен. Догадайся сам — разве я недостаточно подсказок тебе дала?

Оскан немного подумал и решил, что, пожалуй, и впрямь достаточно.

— Он был сильным и добрым?

— Такие, как он, все сильные. Что же до доброты, то… кто знает? Они выбирают между светом и тьмой, каждый из них должен сделать этот выбор. Однажды он встанет и перед тобой.

Эти воспоминания были настолько живыми, что Оскан почти чувствовал легкий ветерок, что гулял в тот день по лесу, и запах пирогов, которые мама пекла к празднику… Тут он очнулся, сообразив, что пирогами пахнет из дворцовой кухни, а что Фиррина ждет его на праздничный завтрак.

Он закончил одеваться и выскочил за дверь. В коридорах творилось столпотворение, как на площади в базарный день: туда-сюда сновали слуги с подносами и корзинами, богато разодетые гости пытались одновременно и шагать как можно быстрее, и не растерять приличествующего им достоинства. Оскан даже под страхом смерти не смог бы сказать, в какой части замка находится его комната, ведь когда вчера его привели туда, он ничего не видел и не соображал от усталости. Но теперь он заметил, что все гости идут в одном направлении, значит, где-то там и есть главная зала. Так что ему оставалось только следовать за ними.

Дойдя до конца коридора, Оскан с разгону влетел в огромную залу, которую многие по старинке называли Медовой. Сейчас в ней царила сплошная круговерть красок, звуков и запахов: играли музыканты, пел хор, разряженные придворные и слуги метались из стороны в сторону. Перевозбужденные волкодавы лаяли и носились друг за другом вокруг столов, за которыми уже рассаживались гости. На возвышении у дальней стены на огромном троне восседал Редрот, облаченный в изумрудные одеяния, под цвет падубовых гирлянд, свисавших с балок и украшавших стены. На голове короля красовалась старинная железная корона Линденшильдского рода, на поясе висел меч — по традиции носить меч в королевском замке дозволялось только монарху, даже стражники были вооружены только копьями и пиками.

Редрот некоторое время взирал на суету внизу в гордом молчании, но вскоре не выдержал: перестал корчить торжественную мину и завел громогласную беседу с каким-то горожанином, сидевшим в конце длинного ряда столов. По тому, как король поглаживал свой наряд и приподнимал рукав поближе к свету, дабы полюбоваться цветом, Оскан заключил, что горожанин из гильдии ткачей и Редрот очень доволен нарядом, который ему преподнесли к празднику.

«Высокий» стол поставили под прямым углом к бесчисленным рядам скамеек и столов, из-за которых в главной зале яблоку негде было упасть. На глазах у Оскана гости продолжали прибывать и садиться, норовя устроиться поближе к помосту и королю. Но всех рассаживали в строгом порядке: купцов и мастеровых побогаче — у «высокого» края стола, менее успешных — посередине, а крестьяне, которым посчастливилось получить приглашение в замок, теснились почти у самых дверей. Знать сидела за королевским столом, и, заметив это, Оскан начал искать там глазами Фиррину. Ее не оказалось, зато знахарь увидел возле Редрота трон поменьше, куда не смели садиться даже самые достопочтенные бароны и баронессы.

Значит, она еще не пришла. Зачем тогда так спешно вытаскивать его из постели? Оскан как раз собирался пройти к дальнему краю одного стола, когда зазвучали громкие фанфары и все в зале умолкли. В этой торжественной тишине появилась принцесса Фиррина Фрир из рода Линденшильда Крепкая Рука. На ней было простое небесно-голубое платье, а на голове — серебряный обруч с огромным сапфиром. Оскан уставился на нее во все глаза, потому что раньше видел принцессу только в доспехах. А теперь ее волосы, обычно заплетенные в косы и спрятанные под шлем, спадали роскошными золотыми волнами. Фиррина обвела залу взглядом, ее глаза сияли от радости. Сегодня был день ее четырнадцатилетия, а значит, на этом пиру она — почетная гостья, почетнее самого короля.

Фиррина бы удивилась, если бы узнала, о чем в эти минуты думали Оскан и прочие гости. Она привыкла, что красивыми называют взрослых женщин, например ее мать и некоторых благородных дам, что порой наносили визиты королю. Она же была просто Фирриной, которой сегодня исполнялось четырнадцать и которая совершенно не выспалась за короткий остаток ночи. Ее переполняло волнение, и сама принцесса искренне полагала, что виной тому скорая война, но дело было не только в ней. Сам по себе праздник тоже не давал Фиррине покоя, ведь сегодня был канун Йоля и день ее рождения, день, когда ее официально представят знати и объявят наследницей престола.

Фиррине все-таки удалось немного поспать в эту ночь, но ее мучили странные сны. В одном она в полном боевом доспехе скакала на лошади, а рядом бежал невиданно огромный кот. Наверное, леопард, решила она во сне. Только он не был похож на леопардов, нарисованных в книгах Маггиора Тота. Его ослепительно белый мех усеивали маленькие пятнышки разных оттенков серого — от дымчато-серебристого до иссиня-черного. Но самым странным было то, что Фиррина не охотилась на этого зверя и он на нее не охотился. Во сне этот зверь был ей как брат, и она гордилась тем, что они мчатся куда-то вместе. Она даже немного робела перед ним — что с ней бывало нечасто! Маггиор Тот сказал бы, что это обычный беспокойный сон, но она-то не чувствовала никакого беспокойства, только гордость и счастье!