Стюарт Льюис

У вас семь новых сообщений

Быть хочу среди тех, кто тайн Твоих господин, или — один.

Райнер Мария Рильке. Часослов

Глава 1

Немного обо мне

Тебя нет, и это знание во мне,

Как нитка в иголке —

Чтобы я ни делал, везде оно оставляет след.

У.С. Мервин

Может быть, мне и четырнадцать, но я читаю «Нью-Йорк таймс». Я не ношу заколочки, не крашу свой сотовый лаком для ногтей и не схожу с ума по мальчикам. У меня нет подписки на «Твист», «Боп», «Флоп» или как там называются эти глянцевые журналы с постерами Джастина Бибера.

Знаю, я выгляжу младше своих лет, но только не называйте меня подростком. Так я чувствую себя запертой в аду, где насильно кормят диснеевскими конфетками и заставляют смотреть повторы «Ханны Монтаны». Но все осталось в прошлом. Кстати, кто придумал это имя? Я уверена, тот парень получает в год четверть миллиона долларов и ездит на «лексусе». Моя двоюродная сестра могла бы придумать имя получше. Ей пять, и она ездит на трехколесном велосипеде.

Я выросла на Манхэттене, в Верхнем Вест-Сайде. В детстве я думала, что наш водитель и есть мой отец. Он каждый день отвозил меня в школу и проверял, хорошо ли завязаны мои шнурки. Иногда водитель разрешал мне послушать «Нешнл паблик радио», пока сам болтал с консьержем. Он, кажется, знал их всех — людей в отглаженных черных куртках, таких же внушительных, как и здания под их защитой. Но разумеется, он не был моим отцом.

Мой настоящий отец — режиссер. Когда я родилась, он достиг пика своей карьеры, потому мы почти не виделись. Отец постоянно снимал что-то в разных местах: в Африке, Японии, Австралии или Торонто. Сейчас некоторые кинокритики говорят, будто он исписался. Но мне кажется, люди становятся кинокритиками только потому, что у них не получилось стать кинорежиссерами. Себя я знаменитой не чувствую. Когда в «Вэнити фэйр» появилась наша фотография с премьеры его последнего фильма, моя учительница английского, мисс Грей, со свойственным ей энтузиазмом вырезала фото и прикрепила к доске. Сначала я была в восторге, но потом мне стало как-то не по себе. В конце концов я пробралась в класс после уроков и согнула снимок так, чтобы был виден только отец — его сияющее лицо, черные как смоль волосы и очки в тонкой оправе, которые, кажется, постоянно сползают с носа. Это его должны все узнавать. Отец всю жизнь смешивает актеров, сценаристов, операторов и монтажеров в большом блендере под названием «кинематограф», и в результате получается фильм. А я только шла рядом с ним и держала шпаргалку, когда он произносил речь.

Мой младший брат Тайл был слишком маленьким, чтобы пойти с нами на ту премьеру. Его назвали так потому, что мама, беременная им, спасалась от тошноты, лежа на испанской плитке у нас в ванной [От англ. Tile — плитка. — Здесь и далее примеч. пер.]. Его часто называют Кайлом, и он обижается.

Мой дядя, университетский профессор, живет в Италии. На десятый день рождения он подарил мне маленькую книжечку сонетов Шекспира, и иногда я читаю Тайлу свои любимые. Ему всего десять, но брат делает вид, что понимает. Думаю, ему нравится, как мелодично сочетаются слова. Тайл — хороший слушатель и почти всегда позволяет мне оставаться одной по первой просьбе. Если бы вдруг прилетел джинн и предложил выбрать какого угодно младшего брата, я предпочла бы оставить Тайла. От него хорошо пахнет, он никогда не разговаривает с набитым ртом и никому не выдает мои секреты.

Вот, кстати, один: я помню, как сказала, что не схожу с ума по мальчикам, потому что они непредсказуемые и неопрятные, но есть один, за которым я наблюдаю с восьми лет. Он очень аккуратный. Живет в доме напротив. Ходит в школу где-то за городом. Мне нравится думать, что она расположена в каком-то экзотическом месте вроде Барбадоса. За семь лет сосед сказал мне не больше десяти слов. Иногда, читая сонеты Шекспира, я думаю о его гриве светлых с рыжеватым отблеском кудрей и о том, как он размахивает своей школьной сумкой.

Он на год старше меня, и его зовут Оливер. Он ходит со странным изяществом, будто плывет над землей. А еще Оливер так хорошо играет на виолончели, что волоски на руках встают дыбом.

Иногда я лежу на кровати и представляю, будто его музыка написана только для меня и в окно вливается посвященная мне серенада. Музыка воспринимается лучше, если слушать ее, закрыв глаза.

Глава 2

И их осталось трое

У нас с Тайлом весенние каникулы, у водителя выходной, так что мы втроем едем на метро в зоопарк Бронкса. Мне нравится разглядывать людей в поезде, и я всегда пытаюсь подслушать, о чем они говорят. Я замечаю, что ноги Тайла свисают с сиденья, не касаясь пола. Мои доставали до пола, когда мне было шесть. Все думают, что быть высокой здорово, но только не тогда, когда ты маленькая девочка. Однажды я попыталась заговорить с мальчиками на нашем школьном балу, для этого мне пришлось сесть на корточки, будто я их тренер по баскетболу.

Колеса поезда издают громкий скрежет, и Тайл двигается ближе к папе. Наверное, это наш первый выход в качестве семьи из трех человек. Я разжимаю кулаки и смотрю на свои руки — такие же тонкие и хрупкие, как у матери. Я вспоминаю последнюю строчку из стихотворения, листок с которым висит у отца в кабинете: «Ни у кого, даже у дождя, нет таких маленьких рук». Наверное, автор хотел сказать, что каждый — единственный в своем роде. Каждая капля дождя, каждая пара ладоней, каждый человек в этом поезде.

Когда, почти год назад, отец приехал в мой летний лагерь в Нью-Хэмпшире, я сразу поняла: случилось нечто ужасное. Мы шли под парусом на озере, и неожиданно я увидела его на причале. В это время он должен был быть на съемках в Шотландии. Заметив рядом с ним директора лагеря, который изо всех сил махал моему вожатому, чтобы тот правил к берегу, я уже была уверена: что-то случилось. Как только мы пристали к берегу и я выпрыгнула из лодки, отец опустился на колени и обнял меня так крепко, что я почти не могла дышать.

— Твоя мама ушла и никогда не вернется, — прорыдал он мне в волосы. Слова, казалось, застревали у него в горле. Я никогда не видела его в таком состоянии и тут же поняла, что она ушла навсегда — умерла, а не сбежала, не переехала в другой город.

— Что?

— Несчастный случай. В городе. Ее сбила машина…

Мне хочется ударить его. Как он может это говорить? Как могло произойти то, что моя мама, такая полная жизни, неожиданно умерла? Люди каждый день гибнут на дорогах Манхэттена — но только не моя мама.

Неожиданно этот мир показался таким несправедливым. Я посмотрела на деревья, окружавшие озеро, на облака в небе — все это медленно потускнело.

— Как думаешь, она на небе или под землей? — спросила я.

Кажется, он ответил: «И там и там», но, может быть, мне просто показалось.

Я не могла плакать. Помню, как я смотрела на свое отражение в воде и думала о Нарциссе, который умер, влюбившись в свое собственное отражение. Я могла бы умереть прямо там. Мысль о том, что придется жить без кого-то, кого так любишь, как пара огромных ладоней, сжимала мое сердце. Оно становилось все меньше и меньше, до тех пор пока не осталось только воспоминание о тепле. Подобно тому, как солнце светит в окно и его лучи с течением дня движутся все дальше и дальше по комнате, пока не наступает ночь, и единственное, что тебе остается, — вспоминать, как выглядели солнечные зайчики на полу.

Глава 3

Правда

Всю дорогу домой из зоопарка мне кажется, что люди вокруг обсуждают отца. Мне хочется встать и посоветовать им заняться своими собственными делами. Обычно из трагедии, произошедшей с известным человеком, раздувают скандал. Люди не понимают, что мой отец, снявший несколько хороших фильмов, в глубине души так же уязвим, как и все остальные.

Мама однажды сказала, что правда, как кожа — красивый защитный покров, а то, что говорят люди, — это одежда, которую можно сменить. Она считала, что правда идет из сердца.

Когда мне было десять, прошел слух о связи отца с несовершеннолетней актрисой, с которой он, как выяснилось, даже не был знаком. Школа превратилась в настоящий ад — меня все сторонились. Удивительно, какими доверчивыми и злыми могут быть люди.

Однажды утром мама ворвалась на урок физкультуры и забрала меня. Она наградила учителя своим взглядом, тем самым, которым смотрела в камеры по всему миру: не стойте у меня на пути. Мама не сказала, куда мы едем. Дорога заняла два часа. Это был дом ее друга на реке Гудзон, с верандами, на которых стояли старинные кровати. Он оказался шеф-поваром и приготовил нам пасту с сыром и стружкой трюфеля.

Мама воспользовалась старым знакомством с техником из школы и попросила его отправить по факсу все мои домашние задания. Так она помогла мне справиться с этими слухами: устроила на неделю обучение на дому. Я пребывала в восторге, но скучала по Тайлу. Он тогда был таким миленьким маленьким комочком.

В последний вечер все вокруг было залито лунным светом. Мы с мамой ели мороженое на веранде. Одно из событий, которое запомнилось во всех деталях. Мятное, с шоколадной крошкой. Три лодки, одна из них под названием «Лови волну». Там, перед гладкой рекой, блестевшей в лунном свете, как зеркало, мама и сказала мне те самые слова про правду.

— Но как узнать, что на самом деле правда? Есть какая-то книга, где написана вся правда?

Она рассмеялась. Когда моя мать смеялась, она была похожа на ангела, так считал отец. Она смотрела вверх, чуть прищурив большие глаза, и слегка трясла головой, как веселый пес.

— Эта книга здесь. — Она положила руку на мое сердце.

— Да, но почему люди выдумывают разные вещи?

— Им скучно, или они не уверены в себе. Однажды на каком-то сайте опубликовали глупую сплетню обо мне. Я жутко разозлилась, так же, как и ты на этих ребят. А потом, помню, я пошла на презентацию, кажется, каких-то духов… не важно! В любом случае там были все эти знаменитости, и никто из них не смотрел на меня косо, никто из них не поверил слухам. И я поняла, что о многих пишут сплетни, но они выше этого, понимаешь? Они уверены в себе.

— То есть?

Она повернулась ко мне и провела по моей щеке кончиками пальцев.

— Помнишь, как ты хотела надеть ту огромную зеленую шляпу? Ты нашла ее на студии у папы.

— Помню.

— Мы попытались отговорить тебя надеть ее в школу, но ты была непреклонна в своей решимости. Это и есть уверенность в себе.

— Скорее глупость.

Она опять рассмеялась, и сквозь ее черты проявился ангел. Затем она сделала серьезное лицо:

— Выбор не бывает глупым, если это твой собственный выбор. А ты… Ты самая прекрасная девочка на свете, и внутри и снаружи. Не позволяй никому отнимать у тебя свободу выбирать сердцем. Твой выбор и делает тебя единственной в своем роде.

Она меня немного запутала, но основной смысл я поняла.

— То есть если искренне хочешь выглядеть как лягушонок Кермит — пробуй!

На этот раз рассмеялась я. Тут послышался шорох гравия. Приехал наш водитель. Я помню, как мы с мамой побежали навстречу машине. Я надеялась, что он привез Тайла, но это приехал отец. Он сбежал со съемочной площадки, чтобы побыть с нами. У него с собой был большой букет цветов для мамы и огромный леденец на палочке для меня. Я схватила сладость и забралась в гамак.

Звезды казались мириадами светлячков, и я помню это чувство безопасности, будто никто и никогда не сможет причинить мне вред. Отец и мама танцевали. Он выглядел как влюбленный мальчишка: в нем было столько надежды, его глаза так открыто смотрели на мир, и мне захотелось, чтобы меня полюбил кто-то похожий на него.

Глава 4

Следующая станция

В зоопарке сегодня много посетителей, и животные явно устали от шума. Но сколько бы людей на них ни смотрело, они не станут вести себя напоказ. Как мама. Она была моделью, но не потому, что ей нравилось, когда на нее смотрят. Это просто способ заработать много денег за короткое время для того, чтобы она могла заняться тем, что ей действительно нравилось, — писать книги. Фильм по ее книге решил снять мой отец, так они и познакомились. Сначала она не желала иметь с ним дела. Даже после того как фильм был снят, она редко отвечала на его звонки. Только через несколько лет, заметив маму на вечеринке, устроенной журналом «Пейпер», отец решил, что больше ни перед чем не остановится, лишь бы завоевать ее. В течение месяца каждый день он посылал ей цветы.

И теперь, глядя, как отец стоит с тающим мороженым в руках перед клеткой с печальными львами, мне становится жаль его. Тайл сует руку под струю фонтанчика, и, пока никто не видит, я смахиваю с папиной рубашки кусочки синего колотого льда.

Когда я вернулась домой из лагеря — после того ужасного дня на причале — мы с отцом толком не понимали, как нам быть. Мы мало разговаривали, но находили утешение друг в друге. И до сих пор находим. Пожалуй, больше, чем когда-либо.

— Уже почти год, как мама умерла.

— Правда? — спрашивает он, поправляя очки.

— Ты не думаешь, что, может быть, тебе бы стоило попробовать начать с кем-нибудь встречаться? — Я чувствую себя ужасно, произнося эти слова, будто предаю свою мать. Но мне почему-то кажется, что я права, и ему, возможно, этого бы хотелось.

— Забавно, что ты об этом заговорила. — Он касается пальцем моей щеки. — У меня свидание во вторник.

— Правда? — Теперь я жалею о том, что вообще подняла эту тему. Сейчас мне хочется, чтобы сердце отца оказалось за кирпичной стеной.

— Даже не знаю, что мне делать.

— Будь собой, — даю я совет. — Как ее зовут?

Он поднимает стаканчик с мороженым, чтобы проглотить остатки, и сминает его в руке. Мы идем к клетке обезьян, и отец вдруг начинает смеяться.

— Не помню… Как-то на «Э»… Элла?

Тут я понимаю, что в первый раз за год слышу, как отец смеется. Мне отчаянно хочется, чтобы он так и не вспомнил это имя.

— Ну, думаю, тебе стоит это выяснить до свидания.

Он улыбается, и у меня появляется надежда. Может быть, женщина на «Э» окажется такой же веселой, доброй и сильной, какой была мама. Или, может быть, ей хочется попасть в один из его фильмов. Это было бы еще более печально, чем зрелище накачанных транквилизаторами львов.

Зал птиц меня не впечатляет. Они едва могут летать под этим белым навесом. Мне больше нравятся птицы на свободе. Однажды в лагере я видела, как над озером плавно и легко летели четыре гагары. Закат казался огромной раной в небе, и можно было различить их силуэты на поверхности воды. Они приземлились одновременно, как будто долго репетировали.

Отец покупает Тайлу большого бумажного орла в магазине сувениров, и мы идем в кафе, в котором у всех официанток хитро заплетены косички. Администратор гладит меня по голове, показывая нам столик. Папа заказывает пиво, и я вижу что-то новое в его глазах — свет, которого там давно не было. С тех пор как мама умерла, его глаза были всегда серыми и затуманенными, а сейчас они снова голубые и ясные. Я делаю глубокий вдох и кладу ноги на пустой стул. Вот и проблема. Стоило начать думать, что все будет хорошо, мне тут же напомнили, что матери здесь нет и она не сидит на стуле, на который я положила ноги. Мы трое — это что-то незаконченное, не как те гагары.

— Луна, не клади ноги на стул.

Отец зовет меня Луной, потому что это первое, произнесенное мной слово. Они с мамой каждый вечер носили меня на крышу посмотреть на луну, и, если ее не было видно, я плакала, пока не засыпала.

Я спускаю ноги на пол и протираю стул своей салфеткой. Пока мы обедаем, я постоянно бросаю взгляды на пустое место, ожидая увидеть ее длинные ресницы, ее нос с горбинкой, ее хрупкие руки.

В метро, по дороге домой я думаю о том, чтобы написать Оливеру письмо. Если бы мне удалось сочинить что-то столь же красивое, как музыка, которую он играет, это могло бы означать, что нам суждено быть вместе. Несмотря на то что я по своему опыту знаю: жизнь — это не романтическая комедия, что-то в его кудрявых волосах, в его плавной походке и виолончели заставляет меня чувствовать себя девушкой, которая идет по улице под титры фильма.

Глава 5

Пристанище

Каждый четверг по утрам вывозят мусор. Мне всегда кажется, что грузовики — это огромные чудовища, ревущие вдалеке. Я просыпаюсь, как только слышу эти звуки, выкатываюсь из кровати и плетусь в ванную. Там нет ни ручки, ни блокнота, так что я пишу на туалетной бумаге карандашом для глаз:

Жил один мальчик с волосами, как лен,
И девочка напротив потеряла сон.
Вечерами, слушая у окна,
Она представляла, как дрожит под его рукой струна.
Как рождается звук прекрасней всего на свете,
И она чувствует, что попала в его сети.

Дверь ванной открывается, и, протирая глаза, входит Тайл со взъерошенными волосами.

Он берет бумагу у меня из рук и, прочитав, издает звук одобрения. Он мой самый верный поклонник. Я забираю у него листок и ухожу, чтобы он мог спокойно сделать свои дела.

Сегодня я решаю сходить в квартиру-студию, принадлежавшую моей матери. Она оставалась нетронутой со дня смерти хозяйки. Кажется, будто там есть нечто, что поможет мне почувствовать себя ближе к ней. По дороге в школу я прошу водителя проехать мимо, чтобы у меня появилась возможность подготовиться. Студия находится на верхнем этаже узкого каменного здания рядом с парком. Две стены стеклянные, и кажется, что это зимний сад. Студия небольшая, но обладает особым очарованием, как говорят агенты по недвижимости. Отец один раз ходил туда, через несколько недель после ее смерти, но так и не смог заставить себя что-то передвинуть. До сегодняшнего дня квартира выглядит такой же, какой ее видела моя мать. Мы туда больше не заходили.

В школе «зеленая» неделя, и все ведут себя так, будто им есть дело до окружающей среды. Когда неделя закончится, большая часть людей вернется к пластиковым стаканчикам, снова будет ездить на море на огромных внедорожниках и оставлять воду включенной во время чистки зубов. Но все равно приятно вести себя так, будто тебе есть до чего-то дело. Я пытаюсь быть скорее заинтересованной, чем почти ничем не интересующейся.

Отца нет дома, так что я иду в его кабинет и заглядываю в ящик с ключами. На самом дне лежит большой ключ, к которому приклеен кусок липкой ленты. На нем красным маркером написано «Студия». Мое сердце сбивается с ритма, когда я вижу плавный почерк мамы. Минуту я смотрю на ключ, держа его на раскрытой ладони, а потом сжимаю в кулак.

Консьерж улыбается, когда я прохожу мимо. Мне позволено выходить одной, пока на улице светло. Через пятнадцать минут я дохожу до нужного дома и понимаю, что вся взмокла. Я делаю глубокий вдох и поднимаюсь по лестнице.

Я не хочу ехать в лифте, потому что он не больше телефонной будки. На площадке пятого этажа я встречаю уборщицу. Она слушает старый кассетный плеер… Не думала, что они еще существуют. Она улыбается и кладет руку мне на плечо. Не могу дождаться дня, когда все окружающие перестанут гладить меня, будто я какое-то животное.

Я подхожу к двери. На ней написано «6b», но буква «b» сломана и висит так, что напоминает «q». Я медленно поворачиваю ключ и открываю дверь.

Первое, что бросается в глаза, — это нечто, похожее на яблоко. Сейчас оно больше напоминает старый чернослив, покрытый зеленым покрывалом плесени и наполовину съеденный жучками. Я открываю окно, смываю остатки яблока в канализацию и иду к холодильнику. К моему облегчению, там нет ничего за исключением приправ и бутылки белого вина. Я возвращаюсь к уборщице и прошу одолжить тряпку и моющее средство. Она не понимает по-английски, но я показываю ей, что мне нужно, словно мы играем в игру. Наконец она улыбается и дает мне тряпку, бутылку и метелочку из перьев. Следующий час я провожу, убирая слой пыли толщиной в полдюйма. Я открываю мамин ноутбук и вздрагиваю при виде заставки на рабочем столе. Это моя фотография, сделанная на пляже в Нантакете. Я не улыбаюсь, выгляжу холодной и раздраженной, с острым взглядом.