15

— Учитель, откройте!

Завела свою сторожевую песню собака.

Ничем, кроме собачьего лая, темнота не откликалась.

Казалось, лай издавал сам дом. Лаяли окна. Лаяли сухие яблони. Я понял — они подражают адскому дереву заккум, у которого, как сказал однажды мулла, плоды в виде голов свиней и собак.

— Кто это? — зашаркали изнутри.

Жив. Слава тебе… Жив.

— Это я, учитель. Я, Абдулла.

Дверь открылась. Учитель, в той же одежде, в какой мы бросили его здесь, смотрел на меня. Даже строчки удивления нельзя было прочесть на его лице.

— Я принес вам керосин, — сказал я, болтая вонючей канистрой. Не мог же с пустой рукой прийти.

Он поблагодарил и пригласил войти.

Лампа оказалась исправной, на свет тут же прилетели всякие ночные червяки.

Мы воспользовались чайником самоубийцы и остатками заварки. Чайник был маленький, жестяной. Я показал, как можно на керосиновой лампе чай нагреть.

Учитель достал печенье, которое привез с собой.

— Да, — сказал я, вонзая зубы в городское печенье, — сейчас, наверно, в городе люди электричеством наслаждаются. Да что — в городе! В соседнем селе раз в неделю обязательно или электричество, или воду дают. Один раз даже газ по ошибке дали. А причина обыкновенная. Председателя им хорошего бог дал. Из образованной семьи.

— А почему наш Председатель огорчился, когда я об отце его спросил?

— А вы разве не знали, когда спрашивали? — спросил я, хитро пережевывая печенье.

Нет, он не знал. Откуда ему знать… Нет, Сабир-акя ничего не рассказал об отце Председателя. Почему он именно об отце осведомился?

— Знаете, — сказал учитель, — привычка у меня есть. Когда какой-то человек мне злым кажется, я его маленьким начинаю представлять, каким он мог быть в детстве. Может, это немного смешно для вас, но я уже так натренировался, что очень похоже представляю; потом, когда детские фотографии этих людей встречаю, сам испытываю удивление, такое сходство. И еще родителей этого человека себе представляю, как они с ним, маленьким, возятся.

Учитель перевел дыхание. Не умеет долго говорить, бедняга.

— А с Председателем… — продолжал. — Его самого представил, такой толстощекий рыжий мальчик в синей кофте.

— Точно! — Я чуть не опрокинул чайник. — Председатель в детстве рыжим был, потом волос обычным стал.

— Потом матушку его представил… Маленькая, сухая.

— И это угадали! Ее наши женщины Мышкой называли: «Мышка, Мышка!» Учитель, у вас талант, его наукой исследовать надо! Как вас с такими способностями из города отпустили…

— А вот отца Председателя не смог представить… Поэтому и спросил.

Так-так. Рассказать — не рассказывать?

— Насчет его отца, учитель… Конечно, то, что про него болтают, это для уха образованного человека — чушь и мифология…

В пиалу ко мне упала маленькая серая бабочка. Упала на крылья и прилипла к воде. Спас ее из пиалы пальцем, облачко пыльцы всё равно на чае осталось.

— Рассказывают, что в войну саранча к нам часто заглядывала. Целое стадо саранчи по небу скачет, скачет, потом с неба на поле прыгнет и всё поле съест. Я такое один раз сам видел — в мирное время, конечно; во время войны еще мои родители детьми были… Знаете, такое страшное, обидное для человека зрелище — пустота вместо урожая. И такие они, шайтаны, организованные — солнца не видно, когда на посадку идут. Главное, убежать сразу. А то на тебя сядут. Может, заразят чем-нибудь. Они ведь как крысы, только с крыльями. Поэтому бежать с поля надо. А старики говорят еще: отец-саранча прийти может.

— Отец-саранча?

— Да, это как у пчел — пчеломатка, только в сто раз хуже, потому что от пчелы человек мед имеет, и пчела то растение, на которое приземляется, не ест, а, наоборот, с цветка на цветок зародыши переносит. Вот, пчела… О чем я говорил? Да, отец-саранча. Это их начальник. Роста он, говорят, крупного — с маленькую собаку или курицу. Сам не видел и наука его, по-моему, еще не открыла. Он в середине стаи летит. На поле сядет — его не видно, у него вокруг — охранники, заместители, витязи. Самое, говорят, неприятное, что он на человеческих женщин иногда налеты делает. Саранчихи ему своим прыганьем надоедают, вот он, развратник, и плюет на законы биологии… Да, это как собака из сегодняшнего рассказа Мусы, которая с волчицей… Только эту собаку с научной точки зрения еще понять можно. Всё-таки волки с собаками — это просто как две разные национальности. У людей тоже — если две разные национальности на одной койке встретятся, то, кроме простого химического процесса, они еще удовольствие от расширения своего кругозора получают…

Учитель покраснел. Я сам понял, что слишком глубоко в биологию заехал. Это воспоминания о библиотекарше во мне, наверное, прорываются.

— Короче, эта Мышка, мать Председателя, мужа на войну отправила, сидит, ночью спит или плачет, днем на поле работает. Так год прошел, и вдруг она побледнела. Еще полгода прошло, и всё село видит, что она беременная. А оказывается, она один раз на поле оказалась, как раз когда там саранча обедала. Тут к ней отец-саранча и подкрался. Она, конечно, кричала, но ее подруги по кустам на корточках спрятались, тоже боятся с саранчой дело иметь. Что селу делать? Отвезли ее к мулле и к секретарю парторганизации; те одно и то же сказали: «Безобразие, но что поделаешь — война; всё для фронта, всё для победы; главное, чтобы, когда муж вернется, не прибил ее, вместе с ее кузнечиком; а может, еще муж погибнет, и тогда вообще вопросов и мордобоя не будет». Вот муж, к счастью, и погиб. Если так можно сказать.

Допил сухие остатки чая.

— А когда она рожала, говорят, всё село прибежало и в окно лезет, интересуется. Одни говорят: будет наполовину наш, наполовину — с крылышками-лапками, другие говорят — нет, она сейчас просто яйцо снесет, как это саранчи любят делать, и это яйцо надо государству отдать, на военный анализ… А родился Председатель.

16

Мы лежали в темноте, не считая куска лунного света на полу.

Меня уложили, как старшего, на учительскую кровать. Я, конечно, возражал против такого почета. Но бороться с вежливостью учителя было бесполезно.

Сам учитель свил себе из одежд ночлег на полу. Сову он выпустил погулять, и теперь она где-то хлопала своими ночными крыльями.

— Вы еще у нас привыкнете, — я слегка зевнул. — Мы, конечно, немного необычные люди, всё-таки Греция в наших сердцах течет. Истории разные любим — это тоже от греков перешло. А с другой стороны… у нас самые простые, повседневные люди. Только в жизни и совершают важного, что рождаются-умирают. Умирают-рождаются. Посередине — свадьба, карнай-сурнай. Такие люди. Обслуживающий персонал своего счастья.

Пару раз пролаяла собака, гремя цепью. Видимо, к ней прилетела сова, и собака выражала ей свое удивление.

— Учитель… Как собаку хотите назвать?

— Не знаю, — отозвался учитель засыпающим голосом. — Человеческий язык беден, чтобы найти собаке подходящее имя.

Я задумался. Человеческий язык беден… А у кого он не беден, у коровы, что ли? У коровы тоже, наверное, беден. Не говоря про какую-нибудь некультурную воробьишку.

Всё-таки человек, что с ним ни делай, как ни пинай, — царь природы. И язык у него вполне этой должности соответствует.

— Учитель…

Он спал.

А из меня уже весь сон вытек. Лежу совершенно бесполезно. Так спать не хочется, что тело ноет. Это всё от луны и впечатлений.

Еще койка тарахтит, как мотоцикл. Трык-трык. Пат-пат…

Я поднялся. Постоял, не зная, зачем поднялся. Подошел к подоконнику, где белели какие-то бумаги учителя, которые он перебирал до моего прихода. Нехорошо чужие бумаги смотреть. Но если твое тело бессонница сосет, это почти уважительная причина.

Поверх других бумаг лежала таблица. Внутри разные черточки изгибались. Под черточками — надписи. Стараясь поймать листком как можно больше лунного света, стою-читаю.

Алейг. Яхиль. Сардош.

Что это? Наверно, иностранный язык. Сейчас иностранный язык человеку большую пользу приносит… марафлион вараам юрудж гатип зарзаур…

А, понял. Азбука. шафхор барфаид только осс почему такие странные буквы, не латинские кижжир форфур юприхам, а такого у нас языка в школе не было, может, хукутс — это дох новый язык? рафтия… ёриол… И какое странное, щекотное чувство в груди, когда читаешь эти бессмысленные слова и черточки видишь…

И тут по мне как будто из таблицы ток пробежал.

Я увидел, как тихо открывается калитка.

В лунный двор заходит фигура и осторожно идет к дому. Я успеваю заметить, что на ней женская одежда, хотя лицо в платке.

Она подходит к дому, и я вижу ее глаза. Глаза приближаются.

Залаяла собака. Заметалась, гремя цепью. Откликнулся собачий хор из других дворов.

Фигура вздрогнула и устремилась обратно.

Я бросился к двери, споткнулся, запутался. Открыл.

Двор был пуст, не считая лающей собаки, луны и ветра.

Закрыл дверь. Сердце стучало, как сумасшедший кузнец. Дук-дук. Подошел к кровати, сел. Дук-дук. Капля пота проползла холодной улиткой по лицу. Дук-дук. Я весь состоял из стучащего сердца. Из стучащего сердца и лающей собаки.