Он прислушался. Или просто сделал вид. Его кожа тоже казалась желтой. Тогда еще не было этих мертвых белых ламп, не изобрели. Они доедали арбуз.

«Как будто чьи-то шаги».

Часы стояли возле блюда с корками и показывали полночь.

«Гномов», — сказал он.

Он взял вилку и вдруг представил себе гномов, идущих по ночному городу. Не тех смешных, как рисуют в книжках. А очень маленьких людей, серых и молчаливых. Человечков, манекенов. Шли и размокали от дождя.

«Так чем там закончилось, про Фауста?» — спросила она.

Он снова уловил горький запах из ее рта. Еще от нее пахло мылом — она вымыла голову — и сигаретой. Докурив, закрыла окно, звуки маленьких шагов стали тише. А лица у нее не было. Совсем? Пауза. Совсем.

54

Ведро стояло в подсобке. Там же находились две швабры и несколько сухих тряпок. Тряпки при высыхании принимали странные формы. Еще была раковина.

Она стояла к нему спиной, ожидая, когда ведро наполнится.

Он подходил к ней сзади и мешал.

«Не надо», — говорила она. Ее голос заглушался шумом воды.

Он помогал ей вытащить ведро из раковины, вода выплескивалась, его матерчатые туфли промокали.

«Ну вот…» — говорила она.

Он трогал ее, она была в халате чернильного цвета. Стучало сердце. В глазах плавали маленькие медузы, было холодно. Потрогай, какие руки.

Она склонилась над ведром и купала в нем тряпку. Как ребенка, подумал он. Повернулась к нему: «Как твоя голова?»

Он сказал, что лучше. Боль уходила, оставалась тяжесть и мокрые ноги. Он поцеловал ее в шею. «Потом», — сказала она.

Она мыла полы, он смотрел книги. Головная боль почти прошла, только последние медузы еще плавали между строк, когда открывал книгу.

Ей надоедало тереть, и она начинала танцевать со шваброй. Ум-па-па… Или просто шла и тянула ее за собой, оставляя длинный влажный след, как улитка.

Потом наступало обещанное «потом». Он шел на склад и сооружал им ложе из книг. Отбирал толстые, в коленкоровых обложках, обдувал от пыли, чихал. Поверх книг ложилась его рубашка, ее халат. Всё равно было жестко. Но вначале не чувствовалось.

Она возвращалась с мокрыми и холодными руками. Заскакивала верхом на швабре, изображая полет. «Как твоя голова?»

Последние медузы выстраивались в круг и начинали танец.

«Мерга…» — говорил он, освобождая губы.

55

Расшифровка продолжается. Карие глаза Турка глядят в монитор. Его ресницы.

Неподалеку расположились серые глаза Славянина.

На экране — предмет, который вначале можно принять за облако. Это мозг.

Через неделю Славянин летит в Ташкент. Институт к этому времени будет уже почти закрыт, остатки оборудования демонтируют, погрузят в контейнеры и вывезут. Здание решено переоборудовать в общежитие для беженцев. Клумба исчезнет.

Погода стоит солнечная, ветер умеренный. Турок, пока не истекла страховка, приводит в порядок зубы.

Славянин никуда не ходит. Пишет проджект финализейшн репорт, лежит на диване в полосатых носках и смотрит русские передачи. «Готовлюсь к поездке», — отвечает на молчаливый вопрос Турка, что он сегодня делал.

Квартира Сожженного на Картойзерштрассе стоит пока пустой. Что с ней делать, еще не решили. Или решили, но нужно согласовать. Всё непросто в этом лучшем из миров.

Турок вернулся с новым зубом, разглядывает его в зеркале. Из комнаты доносится звук открываемой бутылки, Турок морщится. И снова гладит зуб пальцем.

Сняв куртку, заходит в комнату.

— А вот и наш Фауст. — Славянин приподнимается на диване. — Покажи зубик.

К вечеру они помирятся, Славянин уйдет умываться холодной водой и выбивать нос. Турок будет молча поджаривать сосиски и резать хлеб.

Ночью они сядут за остатки расшифровки. Осталось еще несколько темных мест в лобных долях.

— Шайсе, — говорит Славянин, подперев голову ладонью. — Здесь у него всё навалено, как мусорная куча. Узнаешь?

Турок слегка кивает и проверяет языком новый зуб.

— Хотя… — Славянину хочется поговорить. Говорит он куда-то в окно, где светится ночным светом улица. — Хотя любой мозг — это мусорная куча.

Турок смотрит на него:

— Это не твои мысли.

— Ну да, — соглашается Славянин. — Его… А давай еще по одной?

Турок мотает головой.

— А помнишь, он говорил… — Славянин встает, идет на кухню, долго и шумно там ищет. — Чтобы познать человека, нужно порыться в его мусоре? А?

Турок продолжает смотреть в экран.

56

А изгнали доктора Иоганна Фауста из славного Эрфурта вовсе не за магию. Копыта, копыта, копыта… Магия в те времена, кстати, вполне законно преподавалась. В Кракове, например. Как наука. Про него будут говорить, что, учась в Кракове, он водил к себе краковских девушек, после чего те исчезали.

От топота копыт пыль по полю летит.

Снежная пыль летит от топота его вороного. Зря, конечно, дал ему такое имя — Тойфель. Что поделать, если конек его прожорлив, альз Тойфель [Как черт (нем.).], и ретив, что слов нет; а уж как заржет… Да и пощекотать сытое благочестие этих господ ему очень хотелось. Немцы боятся щекотки; она разрушает их туманную задумчивость.

Кто мог представить, что имя его коня так испугает жителей Эрфурта? «Как-как, говорите, зовут вашу лошадь?» И крестятся, крестятся, не переставая жевать свою колбаску или чем у них там набит рот.

Копыта, копыта. Доктор направляется из Эрфурта в Веймар. Доктор скачет на черной лошадке.

Но изгнали его не за ту злополучную лекцийку, а за другую. Тогда сыны Божии увидели…

В ветре, бьющем по щекам, начинают гудеть голоса, беседующие и осуждающие.

Дерзнул он прочесть лекцию по богословию. И уж тут ему не простили, и припомнили, и бросились, дергая руками, точно в благочестивом танце. Полетели ему в лицо осенние листья пригоршнями, снопами мокрого огня.

Он поднял руки, защищая свой мозг. В каждом листке было чье-то кричащее лицо. Они кружили над головой и кричали ему в глаза. Была осень.

Videntes filii Dei…

Он прочел лекцию богословскую, зал был полон, несмотря на холод. Он прочел ее всего на один стих из Книги Бытия. И было холодно в зале, точно ледяной огонь облизывал всех.

Тогда сыны Божии увидели дочерей человеческих…

В то время спор возник в университете меж богословами: кто сии «сыны Божии»? И трещали умы, точно поленья в камине. И поднимались и опускались руки.

Тогда сыны Божии увидели дочерей человеческих, что они красивы, и брали себе в жены.

«Это были люди, отмеченные благодатью, князья и вельможи, — говорили одни и поднимали руки. — А дочери человеческие были простушками, уборщицами и торговками». И опускали руки.

Другие говорили, что сыны Божии были потомками Сифа, третьего сына Адама и Евы, и поднимали руки. А дочери человеческие происходили от первого преступника Каина. И опускали руки и вздыхали.

Третьи, самые ученые, говорили: «Сыны Божии были и потомками Сифа, и князьями и герцогами, ибо кем быть потомкам Сифа, как не вельможами? А потомкам Каина — как не пребывать в низком звании?» И, говоря это, то опускали, то поднимали руки, производя ими плавные движения.

Послушал их доктор Фауст и улыбнулся.

«Как следует, господин коллега, понимать вашу улыбку?» — спросили его.

Доктор Фауст снова улыбнулся. И где-то недалеко заржал его конек. А ржанье у него — что твоя пушка. Выпучились у ученых мужей глаза, и руки в движении замерли.

Рассмеялся доктор Фауст.

«Не потрудитесь ли объяснить ваш смех?» — подступили к нему богословы.

«Отчего же, — отвечал он им, — могу и объяснить, если дозволите».

Посовещались богословы, почесали свои тонзуры и — дозволили. Давно самим послушать хотелось, что это за доктор Фауст, о котором разные чудеса сообщают. Назначили день.

Разыгралась вьюга в то утро в славном городе Эрфурте. Точно не славный это Эрфурт, а дальняя и дикая Московия, где у всех, даже женщин, растут от холода бороды и по улицам на медведях ездят.

«Фуй! — говорили ученые мужи, отплевываясь от снега. — Что за погода!»

На лекцию, однако, прибыли, даже мест не хватило. Ждут, переговариваются, на скамьи коврики стелют, чтобы было теплее слушать, спорить и возмущаться.

Прискакал доктор Фауст. Пар из лошадиных ноздрей так и валит. Зашел весь в снегу, ногами потопал. Топ! Топ! За ним служка университетский едва поспевает — от снега веничком отряхнуть. А вьюга себе гудит, пляшет.

Говорил доктор в тот раз мало, без обычных риторских загогулин. Откашлявшись, быстро перешел к делу. Те сыны Божии были ангелами, только падшими. Ведь сказано далее в Писании: В то время были на земле исполины, особенно же с того времени, как сыны Божии стали входить к дочерям человеческим, и они стали рождать им: это сильные, издревле славные люди.

Откуда люди могут рождать исполинов? Не иначе как от ангелов. И снова закашлялся.

Тут кто-то из богословов поднялся: «Нам известно такое мнение. Но оно ложно: ангелы, как мы хорошо знаем, бесплотны и для бракосочетания непригодны».

«Ах, непригодны… — усмехнулся доктор. — Ну, это мы еще посмотрим».

А за стенами в то время гуляла вьюга, за два шага не увидишь, волка от свиньи не отличишь. Попрятались жители по домам, греются кто чем.