— Это их работа, переживут. Радоваться должны.

— Да, безумствующий жених попадается не каждый день, — засмеялась Наташа. — Я так люблю тебя, милый. Не представляешь, как я тебе признательна. Я никогда бы не смогла себе этого позволить.

— Очень плохо. Актриса твоего уровня не должна иметь проблем с одеждой, это не твоя вина, что в России вечно что-нибудь не так.

— В России актеры всегда имела проблемы, если жили только сценой. Да и не только в России.

— Я знаю. Но можно сниматься в России в кино, работать временно, в антрепризе…

— Карел, скажи мне правду. Ты все-таки хочешь жить здесь, да?

— Пока нет. Но мне кажется, детям будет лучше здесь. Я сам сейчас заинтересован в работе в России, надо заложить начальный капитал, пока мы молоды и полны сил. Но подумай сама, тебе хочется, чтобы твои дети возвращались домой из школы по московским улицам? Ты спокойно отпустишь их вечером гулять? Подумай, осмотрись здесь, и почувствуешь разницу. Я ни на чем не настаиваю, в конце концов, можно взять няню… И все-таки я надеюсь, ты сумеешь полюбить Чехию…

Когда стал известен маршрут, Карел с Наташей скорректировали свои планы отправиться в Прагу, чтобы встретиться с отцом и его женой и подготовить их к знакомству с Наташей.

Они договорились, что он будет встречать ее вечером в Карловых Варах, предварительно сняв номер в отеле «Бристол», независимо от того, где остановятся остальные. Потом отправится с ними в Плзень, а оттуда в Прагу. На Пражский фестиваль Карел собрался прийти с семьей, а затем вместе с Наташей отправиться к отцу. Проведя в Праге четыре дня, труппа должна была возвратиться в Москву поездом. Идея проехать по стране таким образом неожиданно понравилась Карелу. Он сказал, что с детства не ездил на поездах дальнего следования, и будет просто здорово сидеть в купе, смотреть в окно, пить сухое вино и разговаривать, никуда не спеша. Наташа с удовольствием согласилась, ей тоже хотелось побыть вдвоем с Карелом, хотя уж чего-чего, а поездов дальнего следования в ее актерской жизни было более чем достаточно.

Олег, кстати говоря, услышав о том, что все едут домой поездом, выразил негодование:

— Нет уж, поездами я сыт по горло, — сказал он. — У меня здоровье уже не то, столько пить. Я лучше вернусь за свои деньги самолетом, чем буду двое суток мучиться. Меня от одного запаха железной дороги тошнит.

Иван пожал плечами — мол, поступай как знаешь, если деньги есть.

19

Гастроли проходили с огромным успехом, Иван уже с уверенностью говорил о том, что хоть один приз они обязательно увезут с фестиваля. Пресса стала проявлять интерес к спектаклям русского театра, и дни были заполнены так плотно, что Наташа ощущала отсутствие Карела только по ночам. Просыпаясь одна, она думала о том, как сильно скучала бы, останься он в Москве, и ей хотелось скорее оказаться в Карловых Варах.

После спектакля в Ческих Будеевицах она торопилась к автобусу вместе со всеми. Никита подхватил ее под руку и начал рассказывать о забавном диалоге с продавцом, который состоялся у него днем. Рассказчик он был превосходный, случай действительно смешной, но Наташе не понравилось, как тесно он ее к себе прижимает. Улыбаясь, она попыталась отстраниться, но он держал ее за локоть мертвой хваткой. Она нервно засмеялась и вдруг заметила, что у гостиницы, где их ждал автобус, стоит Карел и смотрит в их сторону. «Это он нарочно, — поняла Наташа. — Что за охота бесить людей? Зачем заставляет его ревновать?» А вслух сказала:

— Это мальчишество, Никита. Отпусти меня, пожалуйста. — И, вырвав руку, побежала навстречу Карелу.

Он расцеловал ее, ничего не сказав. Подошел к Ивану и попросил разрешения отвезти Наташу в Карловы Вары на машине.

— Конечно! — кивнул Иван. — Только не потеряйтесь там. Нам забронировали номера в отеле «Бристол».

— Как удачно! Я угадал, — воскликнул Карел.

В город они въехали уже ночью. Роскошный пятизвездочный отель принял их в своих объятия. Утром красота Карловых Вар, залитых весенним солнцем, произвела на актеров неизгладимое впечатление. Город был укутан дымкой розовых каштанов, окрестности утопали в аромате цветущих плодовых деревьев.

С гордостью за свою страну Карел водил Наташу по улицам и площадям. Наташу восхищало в нем все — внешность, манеры, знание языков. Сама она свободно говорила только по-английски. С нескрываемой гордостью она любовалась своим будущим мужем…

— Здесь очень много русских, ты заметила? — спросил он как-то. — Почти шестьдесят процентов населения в Карловых Варах. Мы можем жить здесь, тогда ты будешь меньше скучать… Тебе нравится страна?

— Конечно, любимый. Как она может не нравиться? Здесь так красиво…

— Я не об этом. Вернее, не только об этом. Ты помнишь, о чем я тебя просил?

— Да, Карел, я понимаю, что ты имел в виду. Эти потоки машин, которые останавливаются ради одного пешехода, спокойные, приветливые люди, ощущение безопасности во всем… Скорее всего, ты прав. С детьми надо жить здесь.

— Как я рад, что ты согласна со мной! — И он нежно ее поцеловал.

Перед спектаклем в Праге Наташа очень волновалась. Ответственнейшее выступление в Национальном театре, предстоящий визит к родным Карела… За обедом она уже не могла есть. Заметив это, Иван улучил минуту и сказал ей:

— Не беспокойся, Наташенька. Я виноват, сам немного дергался из-за того, что он с нами поехал, но теперь только радуюсь. Он очень хорошо на тебя влияет, ты играешь просто замечательно — на протяжении всех гастролей. Соберись, и все будет хорошо.

— Сегодня придут его отец с женой. А потом мы идем к ним в гости.

— Ты не можешь не понравиться, Наташа, — серьезно заметил Иван. И вдруг, улыбнувшись, погладил по голове. — Я вспомнил, как нервничал в Даугавпилсе, перед первой встречей с родителями Инги. Эта старая литовская семья — просто нечто! А теперь они во мне души не чают. Не бойся, я с тобой!

Карел проводил Наташу до Вацлавской площади, попрощался до вечера, пожелал успеха.

Приехав на Новэ Место и увидев великолепное здание Национального театра, она с трудом подавила детское желание убежать и спрятаться, но сама засмеялась над своим страхом.

Спектакль прошел на редкость удачно, Наташу вызывали аплодисментами несколько раз, представители русской диаспоры в зале плакали от гордости и восторга.

Переодевшись, она перекрестилась, спустилась по лестнице и вышла из актерского подъезда.

Она сразу заметила сходство Карела и импозантного седого красавца, державшего под руку миловидную, чуть склонную к полноте блондинку не старше сорока лет. «Интересно, если Карел сбреет бороду, — успела подумать она, — у него обнаружится такой же упрямый подбородок?»

— Это моя будущая жена, — представил ее Карел. — Постарайтесь полюбить ее ради меня.

Старший господин Новак склонился к ее руке.

— Всегда знал, что он не ошибется в выборе супруги.

Пани Новак застенчиво улыбнулась, пожимая Наташе руку.

— Маржена, — представилась она.

Сидя в машине, Наташа в очередной раз подумала: «Надо срочно учить язык». Беседа на чешском велась в таком темпе, что она почти ничего не понимала. В Москве Карел употреблял чешские слова только в состоянии глубокого душевного волнения, но, оказавшись на родине, он непроизвольно то и дело обращался к Наташе по-чешски. «Завтра же попрошу его отвести меня в магазин и куплю себе учебник и словарь».

В целом вечер прошел менее скованно, чем она опасалась. Пани Новак казалась доброй, покладистой женщиной, целиком находящейся под влиянием мужа. Сам он был весьма галантен и предупредителен, опережая Карела, переводил ей, о чем идет речь. Обоим очень понравился спектакль.

Наташа обратила внимание на фотографию в гостиной, где была запечатлена женщина, удивительно похожая на нее саму, только волосы темнее — в летнем платье, на фоне цветущей яблони. Фотография была немного засвечена, что придавало облику молодой красавицы некую мистическую полупрозрачность. Перехватив взгляд Наташи, пан Новак подтвердил ее догадку:

— Моя дриада, мать Карела. — Он прижал руку к груди. — Как увидел тебя, сердце сжалось.

В комнату вошла его молодая жена, неся в руках кофейник, и он перевел разговор на другую тему.

— Не покажешь мне свои детские фотографии? — тихо обратилась Наташа к Карелу.

— В другой раз, — так же тихо ответил он. — Отец расстраивается, мы там всегда все вместе. Он вел машину и остался цел, а она погибла. Это было в горах.

Наташа смутилась. Когда Карел рассказывал за обедом о том, как мечтал встретить ее целых три года, отец спросил, как же они все-таки познакомились. Наташа со смехом сообщила, как врезалась в его машину. Ей стала понятна та смесь ужаса и сочувствия, с которой отец посмотрел на сына. Карел никогда не говорил ей об обстоятельствах смерти матери. Это объясняло и его реакцию после аварии. «Он был просто в шоке, поэтому и молчал, — осенило Наташу. — А потом обратил все в шутку».

Им предложили остаться ночевать, и Карел согласился.

Пани Новак застелила постели в разных комнатах. Увидев это, муж покрутил у виска интернациональным жестом. Быстро сказанную им чешскую фразу Наташа поняла: «Мальчику скоро сорок, девочке под тридцать. О своем целомудрии побеспокойся, умница».

Жалея изменившуюся в лице женщину, Наташа изобразила полную безмятежность и непонимание.

Утром, за мирным семейным завтраком, пан Новак извинился, что они с супругой не придут проводить Наташу, поскольку вечером улетают в Англию за дочерью:

— Увидимся в Москве, через месяц. Учтите, Эва останется там на вашем попечении. Контролируйте ее, хотя бы время от времени, — улыбнулся отец, но его тревога за дочь не укрылась от Наташи. Она пообещала быть внимательной к Эве, помочь ей привыкнуть к Москве.

По реакции Карела она поняла, что все прошло удачно. Он был в прекрасном настроении, устроил ей потрясающую экскурсию по Праге.

На следующий день утром состоялось подведение итогов фестиваля. Российский спектакль получил три первых приза — за лучшую режиссуру, за лучшее оформление, причем особо были отмечены костюмы, и приз зрительских симпатий за лучшую женскую роль. Стараясь не смотреть на Никиту и Платона Петровича, Наташа поднялась под гром аплодисментов. Но те хоть, возможно, и были немного раздосадованы, виду не подали и поздравляли ее очень сердечно. Целуя Олега, Наташа прошептала:

— На самом деле, этот приз твой.

— Нет, — покачал он головой. — Ты показала высший класс!

— Спасибо! — сказала она Никите. — Ты лучший в мире партнер.

— Да, — скромно кивнул он.

Платон Петрович ущипнул ее за щеку, ласково, но довольно больно. Юровский облобызал с нежностью лучшего друга, наговорил кучу комплиментов. Когда он отошел, Никита заботливо осведомился.

— Не ужалил?

— Нет, кажется.

— Значит, в ухо плюнул, — вздохнул соратник. — Проверь на всякий случай. Слюни ядовитые.

С конференции Наташа убежала, не дожидаясь банкета. Карел хотел повести ее в свой любимый ресторан, а утром они уже уезжали.

Они отправились в ресторан, который оказался действительно чудесным. Потом Карел спросил:

— Угадай, куда мы идем сейчас?

— Ох, не знаю.

— Тогда загляни в этот пакет.

В пакете лежали купальник, шлепанцы, шелковый платок.

— Где ты собрался купаться? — удивилась Наташа. — Вода ведь еще холодная.

— Если ты еще немного подумаешь, обязательно догадаешься, где можно плавать, когда вода в реке холодная! — засмеялся Карел.

Он привез ее в спорткомплекс, и они час резвились в роскошном закрытом бассейне. Посидели в баре, прошлись по вечерней Праге.

Было только восемь часов, когда они легли в постель. И это время, пожалуй, было самым лучшим за всю поездку. Они уже так остро чувствовали друг друга, что им стали доступны тончайшие нюансы страсти. После того как схлынула третья волна, Карел спросил:

— Ты хочешь спать?

— Честно говоря, да. А что?

— Еще нет одиннадцати. Я бы выпил чего-нибудь. Мне так хорошо, что не могу уснуть. Я спущусь ненадолго в бар, ты не обидишься?

— Нет, конечно, милый. Поцелуй меня и иди.

Когда за ним закрылась дверь, Наташа уже спала.

20

Наташа вошла в купе, бросила на пол чемодан и сумку. Не было сил даже плотно закрыть дверь. Присев на нижнюю полку, прикрыла глаза. Вот и все…

Администратор Белла Константиновна на перроне вокзала сочувственно спросила, интимно понизив голос, в обычной своей сюсюкающей манере:

— Наташенька Николаевна, есть одно место в отдельном купе, остальные пассажиры подсядут только на Украине, может, хочешь поехать там? А потом пересядешь на мое место — я с Иваном и с Ингой. Все равно я в Киеве выхожу, поеду к маме в гости.

— Конечно.

Наташе до такой степени не хотелось ни с кем общаться, что и поездка в автобусе до вокзала стала настоящей пыткой. Она понимала, что за спиной шепчутся — с фальшивым сочувствием или откровенно радуясь. Никто не знал, что случилось, — тем больше простора для фантазии. Она почти физически ощущала на перроне, что труппа все еще ждет внезапного появления Карела из толпы, с улыбкой, с охапкой цветов… К ней то и дело обращались лица, на которых читалось недоумение, болезненное любопытство, вот-вот готовый сорваться вопрос, — и Наташе мучительно хотелось забиться в какую-нибудь нору, где никого нет.

Утро было сплошным, полным унижений кошмаром. Болезненно ясно вспоминалось радостное пробуждение, взмывающая теплыми волнами нежность, яркие, как в детстве, цвета, запахи, звуки… И полтора часа настоящей паники, мерзкая беспомощность, когда она поняла, что Карел действительно исчез.

Физическая память о прошедшей ночи была такой острой, будто Наташа все еще лежала в его объятиях, а последние судороги страсти еще продолжали расходиться, как круги по воде — слабея, слабея, но не исчезая до конца.

«Что же случилось, что? Не могла я не почувствовать фальши, малейшего пренебрежения. При такой степени близости точно знаешь, когда человек задумался о чем-то постороннем — о работе, о прохожих, о шуме за стеной, наконец. Но ведь не было ничего, абсолютно ничего, что позволило бы за что-то зацепиться, даже ничтожной причины для такого поступка! Я точно, совершенно точно знаю — он чувствовал то же, что и я, — это чудо, откровение, так бывает один раз в жизни и навсегда. Ведь нам обоим за тридцать — не может он не понимать, какое редкостное сокровище нам досталось… После тридцати у тела свой разум, как говорят англичане. Что же за безумие его поразило? Собирался ехать со мной, послезавтра вечером прийти к моей маме, строил планы на осень — нежно, тактично, постоянно интересуясь моим мнением! Он все делал настолько правильно…»

От этих мыслей Наташе хотелось завыть, раскачиваясь, обхватив себя руками, как воют деревенские бабы над покойником.

«А как я бегала по коридору, как последняя идиотка, как стареющая шлюха!» Очаровательного вчерашнего старичка-портье за стойкой не было. Веснушчатая хорошенькая горничная с толстыми крестьянскими запястьями и щиколотками с удовольствием сообщила, глядя в Наташино опрокинутое лицо:

— Але пан то зоставил про вас. То гле тое ваще? — и вынула из своей тележки с бельем полиэтиленовый пакет.

Даже очень слабое знание чешского языка позволило Наташе уловить оскорбительный подтекст в словах этой пражской гризетки. В пакете болтались мокрый купальник, шлепанцы и белая шелковая косынка. У всего этого в чужих руках был такой жалкий вид, что владелице пляжного комплекта показалось, будто ей с размаху влепили пощечину.

— Это все? Больше он ничего не передавал? — онемевшими губами произнесла она, понимая, что этого-то как раз можно было и не спрашивать.

— Нет. — Улыбка горничной светилась торжеством.

«Чем же я тебе так не понравилась, что ты с таким удовольствием меня топчешь? Как же я собиралась жить среди этого народа?» — вихрем пронеслось у Наташи в голове. И пока она шла с купальником в пакете по гостиничному коридору, в ней росло ощущение того, что жизнь кончена. Не жизнь, конечно, а то, что являлось ее главным содержанием — неиссякаемый, казалось бы, запас оптимизма, сила духа, уверенность в своей красоте и таланте, надежда на счастье, которое вот-вот здесь, за углом, только что протягивало, улыбаясь, руку, обещая то, что не успело состояться за тридцать лет.

«Наступит день, и порвется серебряная струна…» И вот она порвалась и еще звенела последняя нота, отзываясь болью в висках. Как собирала вещи, одевалась, причесывалась, здоровалась с коллегами, Наташа почти не помнила — все затопила ноющая головная боль. Не было сил улыбаться, разговаривать. Да и что тут скажешь? Если бы так глупо закончился легкий, ни к чему не обязывающий гастрольный романчик, можно было бы пошутить и посмеяться вместе со всеми. Но это внезапное, ничем не объяснимое исчезновение Карела вызвало такую боль, которая смыла все железное самообладание и знаменитую Наташину самурайскую улыбку.

Не двигаясь, глядя в одну точку, она сидела в купе. Поезд ехал уже больше часа. За окном мелькали красные черепичные крыши, ухоженные садики, изгороди, кипень цветущих вишневых и яблоневых садов, вызывавшая еще вчера такое умиление.

Дверь неслышно открылась, и в купе скользнул знакомый мужской силуэт. Засунув руки в карманы джинсов, Никита молча сел на другой конец полки, вытянул ноги через проход, опрокинул чемодан. Наташа отвернулась и закрыла глаза. Повисло молчание. «Сидит, наглая сволочь. И будет ведь два часа сидеть, пока я не заговорю». Никита устроился поуютнее и тоже закрыл глаза. Охватившее Наташу раздражение на время затмило боль. Она взяла сумку, нашла в ней сигареты и встала, чтобы выйти.

— Куда ты? Кури здесь, все равно никого нет.

— Может, мне и пописать здесь, раз никого нет? — с нажимом спросила Наташа.

— Хоть мне на голову, если тебе от этого полегчает.

— Я не хочу общаться, понимаешь? Не хочу. Уйди, ради Бога. Я думала, ты и так понял.

— Не понял. Это конкретно со мной ты не хочешь «общаться»? Я два дня, пока ты занималась своей личной жизнью, распинался перед журналистами, общался со всякой сволочью. Как я от этих морд устал, один Бог знает. Пришел к тебе, понимаешь, «пообщаться». Нет, говорят, Никита, пошел ты… Призерша зрительских симпатий одна желают побыть. Я во всем виноват, да? Ко мне каждые две минуты кто-нибудь подходит и с невинным видом спрашивает: «Никит, а что у них там случилось-то?» Можно, уважаемая, я тоже здесь посижу, тем более что не знаю, как отвечать. Да, я к тебе пришел водку пить, так что расслабься и получи удовольствие.

«В самом деле, он-то чем виноват? — подумала Наташа. — Я совсем с ума сошла, на людей кидаюсь. У меня много лет не было человека ближе, чем он».

— Прости меня. Видишь, мне плохо. Я побуду еще немного эгоисткой, ладно? И что ты таскаешься везде с этим дебильником? Ты же знаешь, как меня это раздражает, сними, пожалуйста.

— Это не дебильник, а диктофон. Я текст учил.

— Какой еще текст?

— «Обманщиц». Ты хоть помнишь, что у нас репетиции начнутся сразу после гастролей? А Беляков — это не наш Иван, он за две недели спектакль выпускает на прогон, к нему на репетицию без выученного текста лучше не соваться. Лично я позориться не собираюсь и тебе не советую. Если, конечно, тебя театр вообще интересует.