— Ко всему женскому полу, кроме вас? — понимающе покивал он головой.

— Ко всему женскому полу вообще, — зловеще припечатала я.

— Ну так можно без чая, — намекнул настойчивый Томаш, снова шмыгнув, и качнул головой в сторону дома. Дескать, ну давай по-быстрому, меня жена дома ждёт. Хватай такое добро сопливое, пока дают.

— Да, сударь Томаш, лучше без чая. — Я развернула его лицом к городу и легонько толкнула в спину.

У меня своих сопливых целые полати. Если они живые. То есть он. А если не живой, то стражник уж совсем некстати будет.

Сударь Томаш, что-то бормоча под нос о неблагодарных бабах, поплёлся восвояси. Придёт ко мне за каплями от насморка — добавлю туда слабительного.

И магу пожалуюсь.

Ишь ты, сокровище какое! Не удивлюсь, если при такой страсти к чаепитиям у него не только из носа, но и из тилимбоньки капает. Про эту сторону взрослой жизни дед Матей мне тоже рассказывал.

Дома было тепло и шумно. Найдёныш хрипел, как старый ворон на погосте, пыхал жаром сильнее, чем печка, но в себя не пришёл. Ступни отекли, ладони тоже с трудом вмещались в лубки. Вот не было мне печали! Лучше б порося купила.

Я выпустила живность погулять, раз уж раньше вернулась и солнышко пока греет. Зорька козлила как придурочная. Видать, вошла в охоту. Нужно бы к козлу сводить, а тут этот болезный… Вернулась в дом и убила на этого неубиваемого целый день до самого вечера. Жар не сбивался, найдёныш снова стал бредить и размахивать руками, кашель усиливался… В общем, я думала, что теперь уж точно конец. Однако когда я утром вернулась после дойки со свежим молоком и полезла на полати поить тело и проверить, живое ли оно, обнаружилось, что оно не только живое, но ещё и разговаривает.

— О, Тыковка! — прохрипел разбойник и зашёлся кашлем. Откашлявшись, он продолжил: — Взрослых позови.

Глава 3. Яниш

Этот кошмар тянулся бесконечно. Иногда я пробивался сквозь вату беспамятства, но снаружи было так плохо, что я предпочитал проваливаться обратно в беспамятство.

Пришёл в себя я внезапно. В один момент. Будто кто-то по щелчку пальцев зажёг внутри светильник.

Телу было больно. Болело почти всё. Но я совершенно точно был в тепле. И боль была ноющая, а не острая. Значит, выбрался.

Неподалёку слышался девичий голос, напевающий весёлую песенку. Девушка — это хорошо. Девушка в хорошем настроении — ещё лучше. Значит, сейчас я в безопасности.

Я попытался пошевелить пальцами. Ничего не получилось. Меня охватила паника — неужели связан? Нет. Хоть и с трудом, но рука поднялась. Не потому что была зафиксирована, а потому что я совершенно обессилел. Вот это было плохо. Глаза тоже отказывались открываться, но потому что были опухшими и ресницы склеил гной. Я потёр глаза предплечьем и чуть не взвыл от боли. Однако правый глаз удалось продрать.

Первым делом я оглядел руку. Она была аккуратно примотана к лубяной дощечке. Я вспомнил, как мне ломали пальцы. Под грудиной захолодело, а потом запылало огнём ненависти.

Твари.

Найду и порву.

Ладно. Спокойствие. Сейчас я в тепле. Судя по тому, что я видел, в крестьянской избе. Прямо возле печи. Грудь прорвало глухим кашлем. Заныло ребро. Горло резануло. Чувствуется, кашлял я уже давно и с душой. Ну так неизвестно, сколько я пролежал на стылой земле. Вообще чудо, просто чудо, что я всё ещё жив. А руки в лубках и кашель во всю грудь — так это временно.

Только смерть навсегда, а всё остальное лечится.

Я проверил магический резерв. Что-то хлюпало на самом дне. Я выложился до последней капли, и, видимо, всё, что натекало, шло на восстановление организма. Хорошо, что меня подобрали какие-то крестьяне. Вряд ли меня будут искать в таком месте. Пока я совершенно не способен за себя постоять.

Шторка, отделявшая моё укрытие от внешнего мира, распахнулась, и открытый глаз ослепило. Судя по высоте солнца, за окном было ясное утро. На полати взбиралась изящная, совсем юная девушка. Её волосы сияли как огнём яркой, тыквенной рыжиной. Личико было круглое, про какие говорят «сердечком». Голубые глазки. Аккуратный носик. Сочные губки. Ночная грёза одинокого мужчины. У меня даже сначала мелькнула мысль, что я брежу, но девушка довольно бесцеремонно сдвинула мою ногу. Значит, не чудится.

— О, Тыковка! — заговорил я, но голос не слушался. В горле запершило, я закашлялся и только потом продолжил: — Взрослых позови.

— Кого «взрослых»? — уточнила она. Именно она напевала песенку. Я узнал голос.

— Кого угодно.

— Стражу могу позвать, — доброжелательно предложила Тыковка.

— Зачем сразу стражу? — удивился и снова закашлялся. — Я же ничего плохого не делал.

В целом стража меня не пугала. Но хотелось бы подольше не попадаться на глаза чужим людям. Хотя бы пока я не вернусь в нормальное состояние.

— В вашем состоянии, сударь, сложно сделать что-то плохое. Вообще что-то сделать сложно, — заявила пигалица, потом ненадолго исчезла, вернулась с чашкой и ветошью и осторожно промыла мне глаза. Теперь, когда второй тоже открылся, я успокоился: оба уцелели. Руки-ноги не целы, но на месте, глаза-зубы сохранил — почитай, можно жить дальше.

— Я не женат, — многообещающе возразил я на обращение «сударь».

— Ну ничего, ничего, — неожиданно стала утешать меня девушка. — Когда-нибудь и вы найдёте себе кого-нибудь. Женщины — они существа сердобольные. Давайте-ка молочка попьём.

Она помогла мне приподняться на локти и поднесла кружку ко рту. Я чуть не выплюнул эту гадость. На вид это было молоко, но с очень специфическим вкусом и запахом.

— Что это за гадость?

— Ну здрасьте… Не хотите козьего молока? — поинтересовалась она, и я помотал головой. — И правильно, — поддержала Тыковка, но в её тоне мне почудился подвох. — Тушу-то вон какую себе откормили. Вас ни поднять, ни повернуть. Так что одобряю.

И она с кружкой полезла вниз, на пол. Подозреваю, не для того, чтобы готовить мне деликатесы.

— Барышня! — окликнул я, и желудок поддержал меня бурчанием.

— Я не барышня, я сударыня, — вредным тоном одёрнула девушка.

— А муж где?

— Нету больше мужа. Капризничал слишком много.

И ушла.

Да уж, мал клоп, да вонюч. А с виду вся такая одуванчик-одуванчик. Хотелось бы пообщаться с кем-то более адекватным, чем взбалмошная девчонка.

— Сударыня, — позвал я. — Я хотел поблагодарить того, кто меня спас.

— Благодарите, коли хотите. Дело нужное.

— А вы его позовите, пожалуйста.

— Сударыня Майя! Вас тут найдёныш зовёт! — крикнула девица.

Я облегчённо выдохнул. Конечно, лучше бы мужчина. Но с нормальной женщиной тоже можно договориться.

— Что ему надо? — ответил всё тот же голос, только недовольно.

— Не знаю, — снова заговорила пигалица. — Говорит, хочет поблагодарить. Но я сомневаюсь. Какой-то он странный. Может, его слишком головой приложили?..

— Ладно, ладно, я понял. Не позовёшь, — смирился я.

— Точно, приложили, — проигнорировала мои слова девица. — Хотя, возможно, он и раньше сообразительностью не блистал.

Голос приближался. Вот и хорошо. Поиграли, поиграли и достаточно!

И тут ко мне за шторку заглянула вдова. Я даже вздрогнул от неожиданности. По степени уродства чёрный вдовий чепчик на её голове мог сравниться только с её же дешёвыми очками в толстой оправе. Практически безбровое лицо покрывал ровный слой сероватых белил.

— Я ухожу в город, в лавку. Вернусь через несколько часов, — заговорила вдова голосом давешней Тыковки. — Судно вот. — Она выставила на полати плоскую посудину. — Только постарайтесь управиться со своим инструментом так, чтобы оно внутрь лилось, а не — пш-ш-ш! — вдовья версия Тыковки изобразила рукой высокую дугу, — фонтанчиком на рубаху. Я, конечно, переодену. Но только когда вернусь.

И двинулась к выходу.

Я смущенно кхекнул, осознав, на что девица, которая уже сударыня, намекает. Ну а что, с другой стороны?.. Молодой мужской организм почуял поблизости женскую руку. Когда её обладательница себя настолько не уродует, она вполне так…

— …А как же поесть, сударыня Майя? — опомнился я. Обладательница-то уходит!

— Тогда и поесть дам, — пообещала она и закрыла дверь. Снаружи.

Я не поверил, что она уйдёт. Подразнит, позлит и вернётся. Может, придумает, что что-то забыла. Все девушки так делают — цену набивают.

Но время шло, чувство голода крепло, хозяйка не возвращалась.

Оставалось признать невероятное: она действительно ушла в город, не покормив меня.

Вот же какая каменюка бессердечная!

В доме было тихо.

— Эй, есть кто живой? — на всякий случай крикнул я.

Никто не ответил.

Я перевернулся на живот, поднялся на локти и колени. Они всё ещё ныли, — понятное дело, столько на них отпахать! Но в целом я был способен передвигаться. И довольно споро, если ненадолго забыть про слабость.

На четырёх точках опоры я доковылял до края полатей и открыл шторку.

Что сказать…

Избушка была крохотная. Даже моих сегодняшних сил было достаточно, чтобы обползти её целиком. Бабий угол перед печью со столом и лавками был отделён от клетушки, которая просматривалась в открытый дверной проём. По стенам висели пучки трав. Пахло сеном и лекарствами.