И это был вальс. Надо сказать, что вальс очень опасный танец. Если танцевать его по-настоящему, то только с тем партнером, которого знаешь всю жизнь. Ведь он ведет, и ты должна понимать, предугадывать все его желания. И к тому же в бешеном ритме! А если так просто топтаться, то что это за вальс?!

Вот мы с красавцем вышли в круг, он взял меня за талию, плотно взял, но не нервно. Руку мою отвел и — качнулся, вливаясь в музыку. И я вдруг почувствовала — с этим я вальс станцую. Я понимаю его. Я его чувствую. Я могу идти за ним легко и быстро.

Во время вальса не говорят. Можно только улыбаться, смотреть друг другу в глаза. А еще лучше запрокинуть голову и видеть, как вертится потолок, люстра, стены, как мелькают восхищенные лица, как пролетают зыбкими тенями другие танцующие пары...

Но викинг ухитрился сказать мне:

— Вам очень к лицу счастье.

Господи, а кому оно не к лицу?

— Можно пригласить вас на следующий танец?

— Спасибо, конечно.

Места в кругу становилось все больше. Пары расходились по местам, а мы с красавцем оставались. Я заметила это не сразу, но когда увидела, что мы танцуем одни, что кавалер мой слегка смущен, сказала ему, чтобы ободрить:

— Вы выбрали актрису, смиритесь с публичным одиночеством.

А когда музыка смолкла, я увидела, что весь банкет на нас только и глазеет.

— Вы, наверное, очень знамениты? — спросила я у викинга.

— Нет, это ваша заслуга.

Снова аплодисменты. И кавалер ведет меня к нашим.

Не ушли, остались. Что, Андрей, один — ноль в мою пользу?

Видно, и он это понял, а смириться-то не хочется. Что-то сказал вдруг кавалеру по-итальянски. Но тот виновато пожал плечами:

— Извините, я по-итальянски не говорю.

— А кроме английского вы какой-нибудь знаете? — занервничал Андрей.

— Да.

— Какой?

— Датский, например. Но я предпочел бы разговаривать на том, который понимает моя партнерша.

— Андрюша, не горячись. Принца невозможно разозлить.

Это тот самый репортер, который все возле викинга крутился. Ну и хитрая же мордашка!.. Постойте, какого принца? Кто это здесь принц? Мой кавалер, что ли? Вот этот красавец? Здрасьте-пожалуйста!

— Так вы принц?

И что-то я пыталась в тот момент сообразить, но никак не могла. А принц улыбается, даже смущен, что его инкогнито для меня раскрыто. Выходит, что для меня одной. Все-то его знают, даже, уверена, Андрей.

— Это ничего, — говорит принц, словно оправдывается.

— И наверное, датский? — спрашиваю я.

— Вы угадали, — отвечает.

И тут я начала хохотать. Нет, так в жизни не бывает. Первый раз встретить принца и к тому же датского!

— Гамлет? — спрашиваю сквозь смех.

— Нет, Георг, — разулыбался и он. — А вы Александра, я знаю.

— Нет, — мотаю головой. — Я Золушка! Хотите оставлю вам свой башмачок?

Принц не очень понимал, почему я хохочу во все горло, но из приличия тоже посмеивался.

— Ну ладно, Золушка, — говорит Андрей. — Пойдем, час пробил.

Так и хочется ему меня отсюда увести.

— Нет, мачеха, — говорю. — Уж теперь я никуда не уйду. Я сейчас принцу-викингу буду голову кружить!

И началась волшебная ночь...

Мы мало с ним разговаривали. Мы танцевали, танцевали, танцевали... Мои шпильки натерли-таки мне ногу, и я скинула их. На это никто не обратил внимания.

Андрей сычом просидел в углу до самого рассвета, пока не закончился этот чудный бал.

— Прощайте, — сказала я принцу. — Больше мы никогда не увидимся.

— Почему? — вдруг испугался он.

— Потому что это уже будет не сказка...

И я отправилась в «Эксельсиор».

Смешно, но один мой туфель куда-то пропал.

Свистнули!

Глава 8

Откуда дети берутся?

Утром всегда становится стыдно за вчерашний вечер. Особенно если была немного, как бы это сказать помягче, не в себе. А мне почему-то стыдно не было. Было как-то светло на душе. Словно действительно в сказке побывала. Это все львенок!

Платье я сегодня надеваю красное. Алое, как кровь, как роза, как любовь, как бровь!

Да, поэтесса из меня, как из Илюшки балерина. Тьфу! Опять забыла позвонить! И в театр!

— Алло!

— Пронто!

— Вы говорите по-английски?

— Да, немного.

— Пожалуйста, разговор с Москвой...

— Я говорю по-русски.

— По-русски? С ума сойти! Вы что, русская?

— Да. Из Одессы.

Понятно.

— Потрясающе. Девушка, милая, как вас зовут?

— Здесь или вообще?

— Вообще.

— Лина.

— А здесь?

— Тоже Лина.

Странный юмор.

— Линочка, мне Москву на пять часов вечера. Это можно?

— Конечно. Ваш телефон?

— «Эксельсиор», пятнадцать, двадцать.

— Постойте, вы не Кузнецова?

— Здесь или вообще?

— Вообще.

— Вообще — да.

— А здесь?

— Сандра.

Смеется. Дошло.

— Ой, девочки мне не поверят! Надо же!

— Поверят. Запишите телефоны в Москве, а когда я буду звонить, позовите своих девочек...

Пресс-конференция, которой я и не боялась особенно, прошла тяжело. Вопросов о кино, о театре, вообще о работе было мало. А посыпались какие-то странные:

— Как вы смотрите на лесбийскую любовь?

— Как поступили бы со своим ребенком, если бы узнали, что он наркоман?

— Когда вы лишились девственности?

— Согласны ли вы с тем, что муж тоже может выступать в качестве ответчика по делу об изнасиловании собственной жены?

Я просто обалдела. Да все женщины задают вопросы. Да все серьезно. И подробно записывают ответы, просят повторить непонятные места.

— Что вы испытываете, когда смотрите на себя обнаженную?

А? Каково? Где вчерашние с их целью жизни? Что за сексуально озабоченные собрались?

— Дамочки, — говорю, — что у вас все вопросы об этом?..

— А вы стесняетесь?

— Конечно! Я не умею и не люблю рассказывать об интимном.

— Может быть, вы думаете, что детей в капусте находят? — съязвил кто-то. — Как вы воспитываете ваших детей?

И тут наш «искусствовед в штатском» выступил. Я его потом чуть не разорвала.

— Господа, синьора Кузнецова прекрасно знает, откуда дети берутся. Она замужем.

Какой тут хохот начался.

Ну, я нашему гэбэшнику под столом на ногу каблучком ка-ак наступлю. Он только охнул.

— У меня, к сожалению, нет детей, — говорю. — Но по поводу вашего вопроса о воспитании — я бы хотела воспитывать в людях не чувственность, а чувство. Понимаете, проблема минета — это не для газетной публикации, это только для двоих.

Притихли.

Мой гэбэшник чуть язык не проглотил.

Но и это еще были цветочки. А начал вдруг репортеришка тот самый сыпать какими-то двусмысленностями.

— Вы вчера весь вечер танцевали с принцем Георгом, не значит ли это начало романа?

— Это значит конец сюжета для небольшого рассказа.

— Вы знаете, что принц холост?

— Теперь знаю, спасибо.

— Вы этим воспользуетесь?

— Уже воспользовалась, мне не пришлось знакомиться с принцессой.

— Принц вчера подарил вам потрясающий букет.

Так это был он?!

— Как вы его расцениваете?

— К сожалению, не знаю сколько стоят цветы в ваших магазинах. Но это так, каламбур. Мне приятно, что мужчины дарят женщинам цветы.

Ах, шельмец, все что-то выкопать хочет!

— А можно я задам вопрос вам, синьор?

— Конечно.

— Интерес к заглядыванию в замочную скважину — это у вас с детства?

Покраснел, но чуть-чуть.

— Это моя профессия.

— Не стоит оскорблять всех журналистов, — говорю.

Словом, тяжело было.

А оттуда сразу на кинорынок.

По дороге сказала только «искусствоведу»:

— Если ты, стукачок, еще раз влезешь, я тебе привселюдно лицо набью.

Набычился. Слинял.

А на кинорынке, как на рынке — шум, гам, толкотня, крики, торгашество.

Файфман, счастливый, навстречу бежит.

— Сашенька! У нас успех невозможный! Пять киноконцернов покупают картину!

— А вам-то, Исай Константинович, хоть что-нибудь перепадет?

— Мне — только моральное удовлетворение.

— Тогда и я рада.

— Пойдемте к нашему стенду. Там сейчас самый торг. Вы будете очень кстати!

А у стенда действительно торг. Прямо аукцион какой-то. Наш чиновник из Госкино вспотел, раскраснелся, никаких инструкций на этот счет не получил, надо самому думать. А думать он не умеет. Он умеет докладывать о достигнутых успехах.

И правда, пять молоденьких представителей тащат картину друг у друга из рук, называют новые цены, делят карту мира по регионам проката. То есть картину они, конечно, в руках не держат, но есть такая бумажка, которая дает право проката. Вот из-за этой бумажки весь сыр-бор.

— Александра Николаевна! — взвыл чиновник, когда увидел меня. — Что делать? Они уже тройную цену дают, а моя бухгалтерия никогда этого не примет.

— Что, нам валюта не нужна?

— Нужна. Только куда ее потом приходовать?

— А давайте так — вы получите точно по указанию, а остальное дадим Исаю Константиновичу.

Чиновник даже руками замахал:

— Вы что?! С меня голову снимут!

Да она тебе, думаю, и так не очень нужна. Хотя, конечно, шляпу носить неудобно.

— Ну-ка, пустите меня. Что у нас тут? Вам много? Сейчас будет еще больше. А уж куда пристроить — найдете. — Поворачиваюсь к покупателям и говорю: — Господа, мне даже смешно слышать, за какие гроши вы хотите купить настоящий русский фильм. Торги прекращаются.

Чиновник чуть в обморок не свалился. Потому что покупатели от столика отошли. Повынимали свои радиотелефоны и давай хозяевам названивать. Первый подскочил американец:

— Эта сумма вас устроит?

И рисует пятизначное число.

Я ответить не успела, как француз подлетел.

— Так, фирма «Гомон», у нас старые связи с русскими. Мы очень любим русский кинематограф. Мы даем в два раза больше.

Мой чиновник уже мало что понимает. Только улыбается, как ванька-встанька.

— Это курам на смех! — влез другой американец. — Вы же не мультфильм покупаете, господа! Я беру за любую предложенную вами цену.

А я цену-то и не знаю. Какую назвать? Файфман, бедный, опять от радости плачет. Он мне не подскажет сейчас. Тут я обнаглела окончательно, беру бумажку француза и пририсовываю еще один нолик.

Американец задумался только на секунду. И эта секунда была для него роковой. Откуда-то из-за его спины высовывается рука, берет у него бумажку, пририсовывает еще нолик, выписывает чек и говорит:

— Эксклюзив.

Это значит, что он покупает прокат фильма по всем странам мира. Исключительное право владения. И я ему отдаю сертификат.

Ну, там потом они все оформили как следует. Словом, фильм продан. Баснословно дорого.

А торговцы между собой шепчутся:

— Кто такой? Что за фирма? Японцы?

— Нет, японцы нас уполномочили, — говорит француз.

И оказывается, что никто этого покупателя не знает. А дальше начинается совсем странное. Покупатель требует все существующие копии фильма, исходные материалы и даже видеокассеты. Торговцы срочно звонят по своим концернам, там им, видать, дают нагоняй. Они бросаются к незнакомцу в надежде купить право проката хотя бы в своих странах. Тот — ни в какую.

Что там дальше было — не знаю. Я успокоила чиновника. Этих денег хватит, чтобы советскому кинематографу три года безбедно существовать и выпускать по двести картин в год. А уж Файфману пусть разрешат снять Куликовскую битву. Он давно мечтает. Файфман мне руки целует. А у меня какое-то странное чувство, словно я в какой-то детективной истории участвую. Только кто здесь за кем гоняется — неизвестно.

Глава 9

Алло, Москва!

— Тебя очень хорошо слышно, — сказал Илья. — Как будто из соседней квартиры звонишь.

— Как ты там?

— Работаю.

— Скучаешь? — Ведь вот сам никогда не скажет — скучаю.

— Есть маленько.

Только этого от него и добьешься.

— А я главный женский приз получила.

— Правда? Ты — молодец.

— Лев золотой.

— Если женский, то, наверное, львица.

— Нет, лев. У него грива.

— Ну, мода переменчива.

— Послезавтра вылетаю. Позвоню перед самолетом, чтобы ты встретил. Сможешь?

— Конечно.

— Илюша, не скучай.

— Не буду.

— Я целую тебя, мой маленький.

— И я тебя.

— А знаешь, «Илья Муромец» здесь нарасхват. Это твое имя счастливое.

— Имя, может, и счастливое...

— Ну-у, ты что?

— Я — нормально... Приезжай.

Я должна, в конце концов, все исправить. Я приеду в Москву, возьму неделю отпуска, и мы поедем с Ильей на Валаам. Почему-то я всегда хотела с ним поехать на Валаам. Там, говорят, чудно.

Или нет. Мы запремся с ним на даче. Мы будем целыми днями вдвоем. Я спрячу его пишущую машинку, отключу телефон. Я должна все исправить. Иначе я потеряю его...

— Марина Васильевна, это Кузнецова!

— Да не ори ты, звезда экрана. Поняла... Ну, что, поздравляет тебя коллектив. С тебя бутылка.

— И не одна.

— Не подписывайся. Теперь тебе в театре будет ох как непросто, ты понимаешь?

— Почему?

— Потому что тебя жрать начнут. И я первая. Артисты народ завистливый. Или не знаешь?

— Знаю, сама такая. Но я несъедобная, Марина Васильевна.

— Ладно. Поглядим.

— А я вам чудный пеньюарчик купила.

— Это лишнее... Ты о работе думай. Пьесу хоть прочитала?

— Конечно, — соврала я.

— Врешь ведь, — догадалась. — Прочитай, перед англичанами неудобно будет.

— Да я и роль выучу.

— Как же! Выучишь ты! А цвет какой?

— Сиреневый, нежный-нежный.

— Шелковый?

— Натуральный.

— Ладно. Ты когда обратно?

— Послезавтра.

— Машину прислать?

— Нет, меня Илья встретит.

— Так пьесу прочитай. А рукава?

— Длинные.

— Смотри, без опоздания. Мы седьмого читки начинаем. Целую...

— Ох, Александра Ивановна! Девочки мои с ума сходят, — напоследок влезла телефонистка. — Теперь я буду знаменитостью! Не такой, как вы, конечно...

А такой, как я, и не надо. Вон, меня в театре жрать хотят. Не понимают, что мне просто повезло. А так, чем я лучше других? Ну, смазливая. Ну, нестарая. Ну, голосом Бог не обделил... Что еще-то?

Да ничего — пустышка!

Пойду сейчас к Андрею, возьму бутылку и напьюсь с горя.

Глава 10

Лестница гигантов

Какое счастье! У нас осталась пара свободных деньков, чтобы погулять по Венеции. Фестиваль завершен, на кинорынке тоже больше делать нечего: «Илью Муромца» закупили с потрохами. Небось, фанатичный любитель русского фольклора. Может, это наш эмигрант, которого мучает ностальгия?

Итак, свобода! Никаких обязанностей. Побудем наконец просто туристами.

И вот мы с Андреем сели на катерок, который курсирует через лагуну, отделяющую остров Лидо от Венеции. Слава Богу, мой режиссер отоспался после фестивальных треволнений, и теперь мы вновь были хорошими друзьями. Все размолвки забыты.

Воскресенье. Мы выехали с Лидо с утра пораньше, чтобы день отдыха оказался как можно длиннее. Город еще не проснулся, итальянцы пока не высыпали на улицы.

И когда с борта катера, с лагуны, мы увидали площадь Пьяцетту — главный архитектурный ансамбль Венеции, мне показалось, что я вдруг перенеслась в эпоху Возрождения. Будто плывем мы не на тарахтящем моторном суденышке, а на гордом парусном бриге.

В глубине, на заднем плане, высился нереально прекрасный, точно изысканная театральная декорация, пятикупольный собор Сан-Марко. Его остроконечные готические башенки возвышались над пышным фасадом. У меня всегда было отличное зрение, острое, как у охотника. И теперь я ясно разглядела четырех бронзовых коней над центральным порталом.

У меня невольно вырвался мечтательный вздох:

— Ох, Андрей, как бы мне хотелось иметь собственную верховую лошадь! Если когда-нибудь разбогатею — заведу себе конюшню!

— С чего это ты вдруг?

— Да вон, посмотри, какие сивки-бурки. Совсем как живые!

— Где? Не вижу.

Господи, всегда забываю, что другие люди не такие зоркие, как я. Достала из сумочки театральный бинокль: им я заранее запаслась, еще до отъезда в Италию, чтобы разглядывать на фестивале знаменитостей.

— Вот там, над главным входом в собор.

— Э! Ничего себе живые: четвертый век до нашей эры, привезены в 1204 году из Константинополя. Вряд ли на них можно прокатиться, Сандра...

Андрей всегда все знает. Но, увы, далеко не все понимает. Вряд ли ему доступна эта радость безумной скачки, когда ветер свистит в ушах, а придорожные деревья сливаются в одну сплошную линию!

И опять «Сандра». Не буду обращать внимания. Тем более что «Сандра» звучит так по-итальянски, а я сейчас чувствую себя какой-нибудь гранд-дамой из семейства Медичи. Может, в одной из своих прошлых жизней я позировала Рафаэлю или Леонардо?

Наконец мы ступили на твердую почву Пьяцетты и свернули к прославленному Дворцу дожей. Музей еще не открылся. Неважно: здесь было на что посмотреть и не входя в здание.

Андрей взял меня под руку:

— Пошли, покажу тебе Лестницу гигантов. Там статуи работы Сансовино.

Вот она, эта лестница, ведущая на второй этаж дворца. Я никогда не слышала имени скульптора Сансовино, но несомненно, что он и сам был гигантом. Как и остальные мастера, создававшие эту красоту. Наверное, такое уж это было время — Возрождение. Простор и свобода. Размах. Как раз все то, что мне особенно по душе.

Площадь Пьяцетта кажется необъятной. Наверное, голубям, пролетающим над нею, мы видимся двумя маленькими незначительными точками, едва заметными на этой бескрайней ровной поверхности. Кроме нас тут пока никого нет. До наплыва туристов еще по крайней мере час.

— Теперь — на Мост Вздохов, — предложил Андрей.

Мост Вздохов! Как романтично звучит! Гиганты умели не только строить, они еще и давали своим творениям прекрасные имена. Не то что мы, теперешние. Ну, скажем, что это за название — «Пригоршня»! А ведь фильм, снятый Андреем, по-своему совершенен...

Мост Вздохов... Я ступила на него с некоторым трепетом. Наверное, здесь знатные венецианки назначали свидания своим возлюбленным...

А Андрей продолжал исполнять роль гида:

— Этот мост связывает Дворец дожей с тюрьмой.

Брр! Вот тебе и на! Ну зачем он это сказал? Я-то размечталась было... Оказывается, тут шелестели вовсе не вздохи любви, а вздохи печали. Прощание с близкими. Заточение.

Мост — граница между свободой и неволей.

Мне стало не по себе. Почудилось, что кто-то следит за мной. Такое отчетливое, почти физическое ощущение: тебе пристально смотрят в спину.

Резко обернулась — нет, никого.

Только возле одной из мраморных колонн с мостовой отчего-то испуганно вспорхнула стайка голубей.

Птицы тут же успокоились и вновь опустились на камни, однако мне уже не хотелось здесь оставаться.

По счастью, Андрей и сам предложил:

— А теперь, несравненная Сандрина, путешествие на гондоле!

Новое прозвище придумал. Ладно. Как говорится — чем бы дитя ни тешилось...

Главное — прочь с этого места, да поскорее.

Тем более что предложение так заманчиво: каналы, гондольеры...

Мы направились к Большому каналу: это фактически главная улица Венеции. Для нас, приезжих, гондолы — экзотика. А для местных жителей они — обычное средство передвижения. Просто городской транспорт, как у нас автобус или троллейбус. Ко многим домам и не подобраться иначе как на лодке.

Что ж, прокатимся в общественном транспорте!