Глава 11

Баркарола

Ветер переменился: теперь он дул со стороны города. И сразу же свежий, слегка отдающий рыбой, воздух Адриатики уступил место ощутимому запашку гнили. Это значило, что венецианские каналы уже близко. Вода в них — несвежая. Она не годится ни для питья, ни для купания. По ней можно только плыть в лодке.

Вдруг мы услышали слаженное мужское хоровое пение. Голоса — явно оперные. Я узнала распевную, лиричную мелодию баркаролы. Что за артисты вышли на улицу в такую рань?

— Вот они! — обрадовался Андрей.

— Кто — они? Миланская опера на гастролях?

— Да нет же! Это гондольеры.

Мы, оказывается, вышли к набережной. Вдоль невысокого парапета покачивалось множество привязанных лодок.

А на берегу, на раскладных стульчиках, расположилась живописная группа молодых итальянцев. Сплошь — рослые красавцы. Все без исключения щеголевато одеты: белые свободные рубашки, затейливые жилеточки. Но видно, что это не униформа. У каждого из парней — свой вкус, своя фантазия. У одного — фигаро, расшитое золотом. У другого — замшевая безрукавка. У третьего — строгий темный шелк, зато в петлицу вдета живая белая хризантема. И все — вдохновенно поют. Мастерски, на несколько голосов.

— Что, Сандрина, глаза разбежались? — принялся подкалывать Андрей. Беззлобно, по привычке. Он и сам как истинный художник любовался развернувшимся перед нами зрелищем. — Выбирай! Столько мужиков, и каждый — Ален Делон.

— Что ты! Лучше! — не удержалась я. — Их как подбирают, по внешности и по голосам?

— Вот уж не знаю!

— Н-да... Если бы наших таксистов так же отбирали!

— Размечталась. Да ты бы тогда не ела, не пила, всю зарплату на такси прокатывала!

— У меня не только зарплата, иногда еще и гонорары бывают! За «Илью Муромца», к примеру.

Что, съел? Нечего было задираться. Сам знаешь: за работу в твоей «Пригоршне» актерам заплатили считанные копейки. Съемочной группе приходилось экономить буквально на всем: от реквизита до гонораров. Зато у костюмной картины Файфмана сразу объявились богатые спонсоры. Благодаря роли Настеньки у меня и здесь, в Венеции, имелись карманные деньги. А у тебя, Андрюшенька, — ни гроша.

Андрей насупился. Так ему и надо. Впредь не станет вредничать.

Гондольеры нас заметили, и баркарола оборвалась разом, как по мановению дирижерской палочки. Видимо, сегодня мы у них были первыми пассажирами, и каждый хотел заполучить клиентов себе. Гондольеры, обступив нас, что-то темпераментно восклицали своими глубокими поставленными голосами и жестикулировали не хуже профессиональных мимов. Спектакль, да и только!

Но один, кудрявый, превзошел всех. Он опустился передо мной на колени, прямо на мостовую, не жалея своих щегольских узких брюк. В певучем потоке произносимых им слов я смогла уловить:

— Bella signora! Bella, bellissima!

Ну, это и ежу понятно. «Белла синьора, беллиссима» означает, что я прекрасна, прекраснее всех. Что ж, хитрец, неплохо сработано!

— Ио ми кьямо Марко! — ткнул он себя пальцем в грудь. И тут же схватился за сердце, показывая, сколь сильна его любовь ко мне.

Значит, его имя — Марко. Замечательно.

В этом есть что-то символичное, подумалось мне. Золотой лев святого Марка. Собор святого Марка, увенчанный моими любимыми лошадками. И имя этого юноши — тоже Марко. Бог троицу любит. Решено. Садимся к нему.

— Показывай, где твоя тачка, парень! — сказала я ему.

— На «беллиссиму» клюнула? — хохотнул Андрей. — Уж сколько раз твердили миру, что лесть гнусна, вредна: но только все не впрок, и в сердце льстец всегда отыщет уголок!

— Моралист ты, дедушка Крылов! — И заметила: Андрея уязвило, что гондольер обращался исключительно ко мне, игнорируя моего спутника.

Позже мы поняли: таков уж неписаный кодекс этих итальянских лодочников. В их обязанности входит не только транспортировка пассажиров. Плюс к этому они непременно делают еще и комплименты дамам, чтобы у сопровождающих мужчин возникло легкое чувство ревности.

Чудесная, я считаю, традиция! И до чего же артистичны эти ребята! Такова уж, видно, Венеция — город искусства и любви...

Марко, кивнув товарищам с видом победителя, повел нас к гондоле. Его друзья вернулись к своим матерчатым стульчикам, и вновь над узкими улочками поплыла, потекла баркарола, песня гребцов. Даже название ее произошло от слова «барка» — лодка...

Мы спрыгнули в узкую вытянутую гондолу — большую, длиной в несколько метров, с задорно загнутыми кверху носом и кормой. Марко помог нам устроиться под живописным навесом посередине — вроде маленькой беседки, оконные проемы которой можно было при желании зашторить яркими шелковыми занавесками. Именно это кудрявый гребец, с лукавой улыбкой, и предложил нам сделать.

Разумеется, мы отказались: нашей целью было не уединиться, а осмотреть город.

Взяв длинный шест, гондольер встал во весь рост на корме. Я была несколько разочарована: оказывается, он будет вовсе не грести, а просто-напросто отталкиваться от земли этой палкой!

И вот мы углубились в венецианские улочки, где вместо проезжей части — вода. Здесь ничто не напоминало о просторе Пьяцетты. Здания лепились впритык одно к другому, а канальчики между ними казались не более чем ручейками. Обитатели противостоящих домов могли спокойно заглядывать друг к другу в окна, а маленькие балконы почти соприкасались.

— Как тесно! — вырвалось у меня.

— Ты права, — отозвался Андрей. — Большой канал — это, пожалуй, единственное, что есть в Венеции широкого.

И тут же принялся вновь демонстрировать свои познания:

— Город состоит из 118 островов. Их соединяет 150 каналов, через которые перекинуто 400 мостов.

Какая скучища! Терпеть не могу цифры.

Не слушая, я глазела по сторонам, и постепенно прелесть этого странного места стала мне понятна. У кривых проулочков, не имеющих под собою мостовой, был свой характер: причудливый и противоречивый.

Вот — грязь, плавающий в воде мусор. А буквально через два метра, за поворотом, тебя вдруг ослепит позолотой и мраморной инкрустацией парадный фасад роскошного дворца.

Легкие изогнутые контуры мостов отражаются в канале, и кажется, что там, под водой, тоже живут люди — только вниз головами.

Проплыли возле церкви Сан-Дзаккария. Она похожа на колоссальный многоярусный свадебный торт, который кондитеры щедро, не экономя, украсили множеством кремовых завитушек. Каков же должен быть рот у того великана, который откусит кусок от этого кулинарного шедевра?

А церковь Санта-Мария деи Мираколи — совсем другая. Строгая, без излишеств, в романском стиле. Почти единственное украшение — круглые окна-розетки с цветными витражами.

В это время во всех храмах Венеции началась утренняя служба, и город теперь поет не баркаролу, а католические гимны. Органная музыка чередуется с хорами, и наш удалец Марко, возведя свои черные глазищи к облакам, подхватывает то одну мелодию, то другую...

На площадях уже снует народ, и все почему-то направляются в одну сторону.

Воды уже почти не видно, а значит, исчезли и отражения мостов: теперь каналы, от берега до берега, заполнены лодками. Нас толкают справа и слева, пытаясь обогнать. Но Марко не таков. Не на того напали! Он всегда должен быть первым!

И он ловко лавирует, обходя одну гондолу за другой. Указующим жестом древнеримского оратора протягивает руку вперед и пытается что-то объяснить нам. Но я-то по-итальянски ни бум-бум!

И я, и Андрей согласно киваем: дескать, вези, куда пожелаешь. Ведь катаемся без определенной цели, просто так. Тем более что свернуть в сторону сейчас все равно невозможно: кажется, весь город устремился в одном-единственном направлении — именно туда, куда показывает наш гондольер.

Что там? Что случилось? Видимо, что-то хорошее: лица венецианцев — не напуганные, а веселые и праздничные.

Наконец мне удается вычленить звучащее там и сям, многократно повторяющееся слово:

— Регата! Регата!

— Мы что же, попали на соревнования? — спрашиваю я Андрея.

— Кажется, нам крупно повезло, Санька! — как мальчишка, кричит он, от восторга даже забыв обозвать меня Сандриной. — Если не ошибаюсь, это историческая регата, венецианский водный карнавал! Проводится всего раз в четыре года!

— Ур-ра! — верещу я, заразившись всеобщим возбуждением.

— Беллиссима, беллиссима синьора! — Марко одобрительно шлет мне воздушный поцелуй.

Глава 12

Регата

Венеция первой подарила миру не только международные кинофестивали, но и регату. Именно здесь в 1740 году впервые были проведены соревнования по парусному и гребному спорту.

Об этом успел мне поведать Андрей, пока мы прорывались сквозь лодочное столпотворение к Большому каналу. Марко мастерски орудовал своим шестом, ловко уворачиваясь от ударов лодок, плывущих рядом, и балансируя на зыбком днище, точно канатоходец.

Но вот мы и вновь на просторе. На Большом канале ни гондольеры, ни местные рыбаки на своих шлюпках, ни владельцы маленьких моторных лодочек уже не торопятся. Каждый ищет себе свободное место у парапета набережной, чтобы причалить там и обосноваться на целый день.

Историческая регата — настоящий всеитальянский пикник на воде. В этот день сюда съезжаются гости со всей страны. Вдоль канала люди сидят не только в лодках, но и на берегу, и на балконах близлежащих домов. Регата — прибыльный денек для обитателей первых этажей: они продают места на своих подоконниках за хорошие деньги.

Еще ничего не началось, а люди уже распаковывают продукты и разливают вино. Дети грызут огромные раскрашенные пряники. От оживленного движения лодки раскачиваются, и остается только удивляться, как венецианцам, от мала до велика, удается сохранять равновесие. Я ни разу не заметила, чтобы кто-то упал или хотя бы покачнулся. Мелькнула даже кощунственная мысль: похоже, они умеют ходить по воде, аки посуху.

Но вот издали нарастает звук, столь дорогой моему сердцу. Это волна аплодисментов. Лавина, поток, в тысячу раз громче, чем в фестивальном зале Дворца кино. Там аплодировала кинематографическая элита, здесь — весь город, весь народ, вся нация.

Гигантская гондола приближается к нам. Видимо, она выстроена специально для карнавала, так как по ширине не пройдет ни в один из каналов, кроме Большого.

— Виват! — кричит многоголосая толпа.

На помосте гондолы — артист в сверкающем золотом костюме венецианского дожа. Да нет, пожалуй, это настоящий Дож, пришедший сюда из прошлого. Вечный Правитель. Дух Венеции. Возможно, во время четырехлетних перерывов между регатами он невидимо обитает там, во Дворце дожей, где мы побывали нынче утром. А сегодня он материализовался, легко сбежал по Лестнице гигантов и вот — явился нам во всем своем величии, окруженный нарядными придворными.

Дож проследовал мимо нас, открывая карнавал. И потянулась за ним нескончаемая водная процессия из лодок, плотов, мини-барж. Кого только на них не было! Сказочные звери и птицы, персонажи исторических событий разных эпох, танцовщицы, исполняющие то канкан, то арабский танец живота. Оркестры духовые и струнные. Трио, квартеты, квинтеты и так далее.

Мне особенно понравился крепкий, основательный илот с рыцарями-крестоносцами, потому что воины, закованные в тяжелые доспехи, восседали на живых лошадях — мощных, приземистых и невозмутимо-спокойных: видимо, они были взращены в Венеции и привыкли к водным поездкам. Лошади — вообще моя слабость...

Вдруг Марко взял меня за руку. Я дернулась было: что это еще за вольности!

Но оказалось, что он просто указывал на мои часики, жестами объясняя, что карнавал будет длиться долго, часов пять-шесть.

И тут я вдруг испугалась. Хватит ли денег на то, чтобы расплатиться с гондольером за столь длительное обслуживание? Какие у них тут цены?

— Андрей, — тихонько спросила я, — сколько мы ему будем должны, если останемся на карнавале?

— Торгуйся изо всех сил, — хмуро отвечал Андрей. — Я чувствую, этот наглец собирается запросить втридорога.

Спутник мой чувствовал себя неловко: ведь расплачиваться предстояло не ему, а мне. Я всегда жалею мужчин, попавших в такую ситуацию: у них возникают комплексы. Если, конечно, они по натуре не альфонсы. А Андрей, конечно, не альфонс. Просто он раз и навсегда сделал свой выбор: творить только чистое, высокое искусство. Но за это, увы, в наше время редко платят.

Уважаю его выбор, хотя сама я так не смогла бы. Для меня сидеть без работы — еще унизительнее, чем играть роль какой-нибудь краснощекой Настеньки в плоском фильме. А вот Андрюшину жену — жалко. Наверное, ей всю жизнь приходится варить лишь картошку да макароны. Интересно, догадался ли он купить ей в Италии хоть какой-нибудь сувенир?

Марко отвлек меня от этих размышлений. Он сунул руку в ящичек на носу гондолы и извлек оттуда пузатую бутыль красного вина и три стакана — красивых, с гравированным рисунком, не чета нашим родненьким граненым.

Я достала из сумочки кошелек и раскрыла его перед гондольером: отсчитай, мол, сам, сколько мы тебе должны.

— Скажи своим денежкам ариведерчи, глупая, — буркнул Андрей. — Сейчас он тебя обчистит.

Вы бы видели, каким негодованием вспыхнуло лицо Марко! Он гневно оттолкнул мою руку с кошельком.

— Но! Но ариведерчи! — воскликнул он и грустно вздохнул, словно упрекая меня в бестактности. — Беллиссима русса синьора...

— Русса? — переспросила я. Откуда он знает, какой мы национальности? — Да, мы русские.

— Си! Си! — Теперь он радовался так же бурно, как секунду назад возмущался. — Венеция чинема?

Золотой лев! Мне стало все понятно. Конечно же, Марко видел по телевизору репортажи с кинофестиваля. Он узнал меня, и теперь хотел принять как почетную гостью, а не как рядового пассажира.

Ну что ж, вот она, международная слава! Пришла ко мне в таком странном, праздничном, карнавальном обличье. Не стану прибедняться: это очень, очень приятно. Это просто восхитительно, вот что я вам скажу!

Разливай же, Марко, ценитель искусства! Мы выльем с тобой. Да здравствует кино!

Вино было терпким и тепловатым, пахло живым виноградом. Я опустошила свой стакан залпом, и гондольер тут же наполнил его вновь. Андрей же глотал напиток нехотя, без удовольствия. Он получил еще один чувствительный удар по самолюбию, и теперь поглядывал на меня с раздражением и осуждением. Ему уже разонравились и карнавал, и вся наша прогулка, и, конечно, Марко — так как тот был поклонником моего, а не его таланта. Чтобы как-то исправить положение, я представила его гондольеру:

— Андрей Арсеньев. Режиссер фильма «Пригоршня».

— Директоре? — понял Марко. И кивнул — вежливо, но равнодушно. — Си.

Андрей съежился еще больше.

— Мне голову напекло, — процедил он. — Поехали обратно.

— Вот еще! — возразила я. — Сядь в тенек, опусти штору.

Ничего себе: из-за своего дурного настроения хочет и меня лишить праздника!

— Меня укачало, — упрямо ныл он. — Да еще это вино. По-моему, оно прокисшее.

— Знаешь что! — вспылила я. — Надоело. Не нравится — отправляйся в гостиницу. В конце концов, я тоже имею право на отдых. Мне здесь хорошо.

Андрей сказал:

— А ты? Останешься в незнакомом городе одна?

— Не одна, — вызывающе ответила я. — Вдвоем с Марко.

И назло режиссеру вновь протянула гондольеру пустой стакан. Опять выпила залпом:

— Превосходное вино!

Андрей притих. И больше за весь день не проронил почти ни слова. Лишь всем своим видом показывал, насколько его оскорбляет мое легкомысленное поведение.

А мы — то плыли на гондоле, влившись в карнавальную процессию, то сходили на берег, чтобы осмотреть какой-нибудь палаццо, то лакомились фруктовым мороженым в прибрежном кафе.

Марко подарил мне букетик цветов — забавного пестрого цветного горошка с зелеными усиками-завитушками. И вообще старался всячески угодить.

Признаться, его внимание, его восхищение, пылкий взгляд его темных глаз волновали меня. Это не было влюбленностью, не было даже флиртом, просто — легкая, ласковая симпатия. Что скрывать: мне доставляло удовольствие, когда он нежно поддерживал меня под локоть или подхватывал за талию, помогая выбраться из лодки или вновь спуститься в нее.

А все-таки в этом ни к чему не обязывающем общении было что-то и от любви. Как бы ее отсвет или отзвук, ее едва заметное дуновение. И отчего-то мне все сильнее хотелось, чтобы все это проявилось более ощутимо, более отчетливо — так, как на фотобумаге, опущенной в проявитель, постепенно сгущается, уплотняется изображение.

Да, мне хотелось любви! Любви вообще. Не обязательно этого, конкретного мужчины, находившегося рядом со мной, хотя Марко был, конечно, очень привлекателен.

Может, так действует теплый венецианский воздух, насыщенный музыкальными пассажами? Или красное итальянское вино? Или эротический вид шелковых штор нашей гондолы?

На мгновение в моем воображении возникло лицо мужа: опечаленное, укоряющее. Ах, Илья, оставь, ведь я не совершаю ничего недозволенного! Просто отдыхаю. Я это заслужила. Я скоро вернусь, а пока...

А пока Марко нес нам дымящуюся пиццу. Вот молодчина: мы так проголодались!

...Когда начали сгущаться сумерки, мне стало обидно до слез: как короток оказался день! Несмотря на то что мы встали пораньше, желая удлинить его.

Марко доставил нас к катеру, идущему на Лидо.

Он хотел сам довезти нас до острова, но по всем пристаням объявили штормовое предупреждение, и легким лодкам нельзя было отходить далеко от берега. Я огорчилась, Андрей же вздохнул с облегчением. Понимаю его: приятно ли быть третьим лишним?

На прощание мы с Марко обменялись адресами, как близкие друзья. И я, несмотря на Андрюшино фырканье, поцеловала гребца в щеку.

Решено: пришлю ему из Москвы кассету с записями русских вокальных баркарол. У нас песни этого жанра писали и Глинка, и Чайковский, и Рахманинов. Пусть расширит свой репертуар.

Ариведерчи, Марко!