— Назия, как никто другой, знала, как привлечь мужчин, — с тихим смешком заметила его жена. — Всяких мужчин. Молодых, пожилых, богатых, бедных, одиноких, женатых…

Асфанд прочистил горло и покрепче сжал руль, чтобы унять дрожь в руках. Наурин опустила стекло, выудила из сестриной пачки «Мальборо» сигарету и закурила. Возражать Асфанд не стал.

Скорбящие

Трель мобильного телефона вырвала Парвин Шах из глубокого сна. Она раздраженно застонала и кое-как поднялась на ноги.

— Вечно я кому-то нужна — и поспать не дадут…

Ворча себе под нос, она потянулась. Нужно было поставить на беззвучный, прежде чем ложиться дремать.

— Алло, — сказала она, включив громкую связь, подавив зевок и про себя обругав звонящего.

— Назия умерла, Пино… — прошептал голос Наурин из динамика. — Ее не стало вчера ночью.

— Что?.. — переспросила Парвин, чувствуя, как заколотилось сердце.

Сон сняло как рукой. Тяжелой поступью она дошла до письменного стола у окна, открыла его ящик и стала ворошить содержимое: старый пузырек чернил, нераспечатанную ручку «Паркер» и стопки коричневых конвертов. Выудив один из последних, Парвин открыла его и вытащила оттуда листок бумаги с потрепанными краями. Она вгляделась в детский, схематичный рисунок двух девочек с хвостиками, подписанный сверху кривым, небрежным почерком. «Моей лучшей подруге, Парвин, с любовью, Назия», — было выведено черным восковым мелком над их овальными лицами. На глаза женщины навернулись слезы и ручьями заструились к ямочке на подбородке. Она прикрыла рот рукой, чтобы подавить стон, но эмоций было не сдержать.

Чувствуя ее отчаяние, Наурин глубоко вздохнула и стала терпеливо ждать, когда собеседница успокоится.

— Мы похоронили ее час назад, — наконец произнесла она. — Ты знаешь, она была бунтаркой и сложным человеком. Она не хотела поминок. Попросила устроить прощальную вечеринку. Все пройдет у нас дома, в эту субботу, Пино.

— Какие скорбные новости… — промакивая покрасневшие глаза бумажным платком, сказала Парвин. — Что именно произошло? Кажется, она была в добром здравии. На прошлой неделе я пересеклась в кафе госпожи Дауд с одной знакомой, и она говорила, что Назия прекрасно себя чувствует. Рассказывала, что она только закончила очередную рукопись и сдала ее в издательство. Какая трагедия!

— Она умерла во сне, — мягким утешительным шепотом произнесла Наурин: слова слетали с языка с выученной легкостью. — Что нам остается, кроме как смириться с реальностью? Единственное, что я могу теперь сделать для своей старшей сестры, это исполнить ее последнюю волю. Пожалуйста, приходи в субботу, Пино. Она хотела, чтобы ты пришла.

— Я… э-э-э… приду… — произнесла Парвин, с трудом складывая слова в предложение. — Вечеринка?..

— И Сабин приводи, — добавила Наурин. — Я бы сама ей позвонила, сообщила бы. Но, кажется, она не хочет со мной разговаривать.

Парвин ахнула, чувствуя, как разум мутится от нового страха:

— Но Нури, как же я ей скажу такое?! Я не смогу. Не смогу.

— Пино, не глупи! — резко отозвалась Наурин. — Ты Сабин почти как мать, особенно с тех пор, как уговорила ее оставить Назию три года назад. Уверена, ты сообразишь, как с ней справиться.

— Не надо меня упрекать! — повысила голос Парвин, в миг разрушая иллюзию дружеского общения. — Я ничего не делала. Сабин сама выбрала меня вместо своей дорогой матушки.

— Пино, — выплюнула Наурин, — прояви хоть каплю уважения к моей сестре! Если ты не скажешь Сабин, то я буду вынуждена сообщить ей кое-что о тебе, что ей тоже не помешает знать. Уверена, ты придешь в восторг.

— Ладно, я скажу ей, — бросила Парвин, опасаясь, что угроза Наурин и правда может разрушить их с Сабин хрупкие отношения. — И обязательно приведу ее с собой.

Когда Наурин повесила трубку, Парвин промокнула глаза и щеки бумажным платком, положила рисунок на комод и, сделав глубокий вдох, направилась в комнату Сабин.

Долгие месяцы Парвин свято верила, что вырвать Сабин из цепких лап Назии было одним из главных достижений ее жизни. Но она никак не ожидала, что девушка станет для нее обузой. Парвин не была готова сделаться любящей матерью — уж точно не для дочери Назии. Покинув родительский дом, Сабин не смогла удержаться ни на одной работе, а последние пару месяцев так и вовсе не работала. Вместо этого ее часто можно было увидеть на улицах Карачи — она сидела боком на багажнике велосипеда, крепко прижимаясь к тому, кто крутил педали. Парвин была шокирована таким поведением, не приставшим девушке, но смелости высказать свои претензии Сабин в лицо ей не хватало. Опыт научил ее, что люди, чье сердце разбито, зачастую справляются с этим странными способами. Однако и отрицать факты она тоже не могла: без стабильного дохода дочь Назии превратилась для Парвин в нахлебницу. А теперь, когда Назия ушла из жизни, на плечи Парвин легли и другие обязанности относительно девушки, и она оказалась совершенно не готова к таким последствиям.

* * *

Парвин налила себе холодной воды и стала пить ее медленными, осторожными глотками. Она велела горничной принести Сабин бутылку с водой и стакан — девушка сидела на диване в молчаливом неверии с тех пор, как услышала новости о матери, — но вскоре поняла, что жажду здесь, похоже, испытывает только она сама, ведь новость о кончине Назии вырвала ее из долгого сна.

— Как она умерла, тетя Пино? — спросила Сабин, пряча заплаканное лицо в ее новую камизу из магазина «Сана Сафиназ». — Мама болела? Наверняка это он что-то с ней сделал. Ему нельзя доверять.

— Нет, нет, бети, — сказала Парвин, опуская голову на макушку Сабин в жесте утешения. — То было веление Аллаха. Нам остается лишь смириться с его волей.

Сабин, преисполненную горя и гнева, не удовлетворила логика тети.

— Я никогда не прощу Асфанда! — обозленно бросила она, сосредоточенно хмуря брови. — Это он виноват в маминой смерти.

— Не говори так, — сказала Парвин, пораженная театральной мелодраматичностью Сабин. — Они с женой на много лет приютили вас с матерью у себя. Зачем ему причинять ей вред?

— Ты прекрасно знаешь, как он с ней поступил, тетя Пино, — Сабин перевела взгляд вдаль. — В обмен на крышу над головой он принуждал ее делать гнусные вещи. В конце концов она сдалась и согласилась на интрижку с ним.

Парвин пригладила волосы Сабин ладонью, гадая, стоит ли сказать девушке, что роман Назии и Асфанда был не более чем слухом — сплетней соседок, которой так и не нашлось подтверждения. «Я не могу сказать ей правду, — думала она. — А если Сабин узнает, что я ей лгала, то никогда не простит».

— Асфанд мог хотя бы спросить меня, не хочу ли я присутствовать на похоронах матери, — ломающимся голосом произнесла Сабин. — Наверняка велел тете Наурин меня отвадить.

— Давай съездим, отдадим дань уважения, — ответила Парвин. — Твоя мать не хотела традиционных похорон с поминками. Она попросила, чтобы мы устроили ей прощальную вечеринку.

— Мама всегда была эксцентричной, — шмыгнула носом Сабин, а затем яростно воскликнула:

— Но я все равно должна была находиться рядом с ней! Это все из-за Асфанда.

Парвин смерила Сабин взглядом, полным недоверия и беспокойства, отчасти надеясь, что ее молчания будет достаточно, чтобы утешить дочь Назии.

— Что мы вообще будем делать на этой вечеринке? — продолжила Сабин через несколько минут, наконец взяв себя в руки.

— Надеюсь, не умирать с голоду, — легкомысленным тоном отозвалась Парвин в попытке подбодрить девушку. — Твоя тетушка Наурин ужасно готовит.

Проигнорировав попытку тети Пино пошутить, Сабин поднялась с места и вернулась к себе в комнату. Когда она хлопнула дверью, Парвин инстинктивно зажала руками уши, чтобы уберечь их от громкого звука. «Вот уж правда, характером вся в мать», — подумала она.

* * *

Свет уличных ламп лился сквозь оконные решетки, ложась на письменный стол длинными прямоугольниками. Вернувшись к себе, Парвин поняла, что видит сейчас перед собой единственные светлые полосы, которые может предложить ей этот долгий и горький день. Она стала шарить пальцами по стене, пытаясь нащупать выключатель потолочного вентилятора, с кривой улыбкой рассматривая изощренное хитросплетение теней на столешнице. Когда вентилятор наконец заработал, внезапный порыв воздуха сдул со стола рисунок. Тот упал на афганский ковер ручной работы, да так и остался лежать, подрагивая уголками на гладкой поверхности. Парвин подобрала бумагу с пола, зажгла настольную лампу и снова стала разглядывать рисунок.

Она сохранила его как сувенир на память об их с Назией беззаботном детстве. Их дружба крепла в те неловкие годы юности, когда они учились быть друг другу наперсницами. И хотя их отношения не выдержали ударов судьбы, Парвин хранила напоминание о тех днях, когда она была для подруги чем-то большим, нежели просто случайной жертвой ее маленьких мятежей. Этот листок бумаги был единственным свидетельством бесхитростного очарования Назии, ее невинности.

Зазвонил телефон, отвлекая Парвин от ее мыслей. Она посмотрела на мобильный, чтобы понять, кто звонит, но на экране высветился незнакомый номер. Парвин угрюмо подняла трубку.