— Я думал, мы будем прощаться с усопшей, — произнес Фарид после многозначительной паузы. — И «сюрприз», и «вечеринка» звучат странно, когда в доме горе.

— Давай не будем никого осуждать. Подыграем ради Назии, — проговорила Долли. Эмоции душили ее. — Мы должны с ней попрощаться.

Фарид открыл дверь автомобиля. Зажимая ухо ладонью, чтобы отгородиться от дорожной какофонии на улице, прошел к кованым воротам и позвонил в дверной звонок. «Тебе нужно с ней попрощаться, — сказал он про себя. — Она не дала тебе такой возможности после того, как ты ее предал».

* * *

Парвин Шах уютно устроилась в доме Наурин на черном диване от «Натуцци», в просторном салоне с высокими потолками. На ней был белый халат-кафтан, с ее полной шеи свисала нитка жемчуга — она выглядела как женщина, которая привыкла к смерти или, по крайней мере, умеет одеваться сообразно поводу. Сабин сидела рядом с ней в своем бежевом шальвар-камиз, ее пепельно-каштановые волосы были собраны в небрежный хвост, спадавший на тонкие плечи. Она молча разглядывала комнату, где подростком видела свою мать в объятиях дяди Асфанда. Тетя Наурин, конечно, сменила интерьер, поставила обитые кожей итальянские диваны вместо резных козеток, но Сабин все равно могла указать точное место, где она их застала, — возле деревянной напольной лампы. Она видела их и в других частях дома, но не смела говорить об этом матери. За все эти годы Наурин так и не убрала лампу с ее привычного места у окна. Ее присутствие нервировало Сабин.

— Какая трагедия, Нури! — сказала Парвин. — Назия была моей подругой детства. Помнишь, как мы ставили палатку под пальмами в вашем старом доме в ЖСКПТ [ЖСКПТ (PECHS) — жилищно-строительный кооператив пакистанских трудящихся, престижный район Карачи.]? Назия вышвырнула из нее нас обеих и объявила себя королевой палатки. — Она сделала паузу, чтобы отпить вина из бокала.

Тень улыбки промелькнула по лицу Наурин и так же стремительно исчезла.

— А потом проворачивала то же самое в более сознательном возрасте, — Парвин пихнула Наурин локтем и визгливо хихикнула. — Воровала наших мужчин без зазрения совести.

— Наших мужчин?.. — потрясенно переспросила Наурин.

Едва договорив, Парвин тут же захотела взять свои слова обратно. Надо было прикусить язык, а не делать таких безответственных замечаний об Асфанде. В конце концов, их с Назией интрижка была не более чем похабной сплетней, которую друзья и соседи мусолили в своих гостиных.

— Не налегай на вино, Пино… — прошептала Наурин ей на ухо. — Пожалей Сабин хоть немного. Что она подумает? У бедняжки только что умерла мать. Самое малое, что ты можешь сделать, — это проявить уважение.

— Не волнуйся, — ответила Парвин, забыв о чувстве вины. — Она прекрасно знает, какой была ее мать. И сама в состоянии о себе позаботиться — так ведь, Сабин?

Наурин передернуло. Как Пино может быть такой бестактной?

Будто желая сбежать от испытующего взгляда Парвин, Сабин вскочила на ноги и пошагала к двери.

— Можно я пойду наверх? — спросила она, оборачиваясь к тете. — Мамина комната там же, где и была?

Наурин кивнула, пораженная, что племянница спросила разрешения пройти куда-то в доме, где выросла.

— Тут ничего не изменилось с тех пор, как ты уехала, дитя мое, — сказала она с материнской теплотой. — Иди — ты в нашем доме не чужая.

Наурин подождала, пока стихнет звук шагов Сабин, а затем снова обернулась к Парвин и пристыдила ее:

— Ты выжила из ума, Пино? — на ее лице читалась угроза. — Зачем ты так упорно лепишь из матери бедной девочки чертову злодейку?

— Потому что она ею была, — раздался голос от входа в салон.

Наурин резко обернулась к двери.

— Злодейка. Бросила нас, — сказала Долли. Слезы струились по ее щекам тонкими ручейками.

Фарид стоял за плечом всхлипывающей жены, краснея от стыда за ее внезапный всплеск эмоций и мысленно сетуя на ее неприкрытую сентиментальность. Почему бы ей не быть более сдержанной и собранной?

— Здравствуй, Долли, милая, — Наурин поднялась с дивана, чтобы заключить гостью в утешительные объятия. — Мы вас ждали. Как ты, Фарид?

— Потихоньку, — ответил тот. Руки он держал на поясе. — Мои соболезнования по поводу Назии. Как она умерла?

— Во сне.

— Лучшей смерти не придумаешь, — заметила Парвин, отпивая очередной глоток. — И как еще отдать дань ее памяти, если не вечеринкой. От джаназы у меня всегда все внутри съеживается. Кому нужны эти жуткие ритуалы? Пока люди льют слезы над мертвыми, они упускают краски жизни. Смерть лучше чествовать, а не увязать в ней, как в трясине. Хайна?

— Вижу, ты времени зря не теряла, Пино, уже поддала! — засмеялся Фарид.

Долли вытерла глаза платком и слабо улыбнулась. «Фарид, кажется, покорно плывет по течению, — подумал она. — Будем надеяться, так продолжится и дальше».

— Скоро подадут чай, — сообщила Наурин. — Но Пино сказала, что для чая слишком жарко, и попросила бокал вина.

— В такую жару мне без красного нельзя! — хихикнула Парвин.

Нахмурившись, Наурин проигнорировала эту реплику и жестом пригласила гостей садиться.

Отвергнутая хозяйкой, Парвин сосредоточила все свое внимание на складках сари Долли, задумавшись: «Не слишком ли она разодета для подобного мероприятия?»

— Где твой муж, Наурин? — спросила Долли.

— Кажется, проверяет генератор. В Карачи снова начались превентивные отключения электричества: в такую жару все включают кондиционеры. Не хотелось бы, чтобы мы остались без света посреди прощальной вечеринки Назии.

— Тяжко скорбеть летом, — подала голос Парвин, пренебрежительно помахивая в воздухе ладонью. — Вайзе, Долли, отличный наряд. Очень… яркий.

Наурин аж передернуло от злости. Долли неловко сложила руки на груди, защищаясь от пристального, изучающего взгляда Парвин, скользящего по ее одежде.

— Я собиралась надеть фиолетовый костюм от «Элан»… — вздохнула Парвин. — Но не захотела оскорблять память Назии, явившись на вечер ее памяти в экстравагантном наряде.

Устыдившись, Долли опустила голову, неловко перебирая в пальцах серебряный браслет. Высокомерная реплика Парвин обжигала ей грудь, но она не стала отвечать грубостью на грубость. «Я здесь ради Назии», — сказала она себе. Сегодня эти четыре слова были успокоением для ее тревожных мыслей.

— Тебе очень идет, — ободряюще улыбнулась Наурин, похлопывая Долли по коленке.

— Чья была идея устроить прощальную вечеринку вместо поминок? — спросил Фарид. — Это же просто гениально. Небось кучу денег сэкономили.

— Не говори так, Фарид, — отозвалась Долли, ужаснувшись бестактности мужа, тем более после того, что они обсудили в машине.

Наурин одарила гостей бесстрастным взглядом и громко, натужно вздохнула, чтобы показать свое недовольство. Самодовольство Фарида раздражало, но этикет мешал ей его отчитать.

— Я считаю, вы правильно поступили, — эхом прокатился по салону голос Парвин. — Люди нынче ужасно много тратят на поминки. И в итоге всё выходит такое обезличенное. Даже горевать в открытую нельзя. — Она замолчала и, запрокинув голову, залпом допила вино, уронив несколько красных капель на подбородок. — Госпожа Садик, моя соседка, несколько недель назад была на похоронах своего коллеги, — продолжила она, небрежно вытирая губы кулаком. — Двадцать девять лет проработали вместе в банке, стали хорошими друзьями. Но бедная госпожа Садик даже не могла плакать на его похоронах. Боялась, что его жена может заподозрить что-то дурное. Да и муж госпожи Садик, весьма ревнивый тип, настоял на том, чтобы прийти вместе с ней. Представьте, что бы подумал он, если бы его жена стала оплакивать смерть другого мужчины!

Наурин грубо расхохоталась, дослушав историю. Что-то в дилемме госпожи Садик заставило ее растерять сдержанность и утонченные манеры. Будь они сейчас на обычных поминках, подобное поведение сочли бы неподобающим, неуважительным по отношению к усопшей. Но дело обстояло иначе. Своей необычной просьбой Назия освободила ее от оков похоронного этикета, социально одобряемого способа горевать. Впервые в жизни младшая сестра восхитилась великодушием старшей: умерев, та подарила ближним свободу. Теперь Наурин могла быть самой собой. Или кем угодно. Кем пожелает.

— Ты пишешь что-то новое? — спросила Долли у Парвин, давая Наурин возможность прийти в себя после неожиданного приступа хохота.

— Я… Да, — запинаясь, произнесла Парвин. — Но работа еще в процессе. Не знаю, куда эта история меня приведет. Пока просто пишу.

«Хватает же наглости, — пьяно подумала она. — Прекрасно ведь знает, что я ничего не писала с тех пор, как меня выгнали из ее издательства».

— Чудесно, — улыбнулась Долли. — Просто надеюсь, что ты больше не пишешь тех жутких синдхских сказок. Лучше бы писала, как Назия. Ее книги живые, глубокие и смешные. Я просто влюбилась в ее предыдущий роман «Холодная война» — про неврозы высшего общества Карачи. Она, как никто, умела прописывать реалистичных персонажей, — Долли обернулась к Фариду и постучала пальцем по его колену: — Ты знал, что Назия прислала мне рукопись в прошлом месяце? Такой прекрасный роман. Опубликую его в следующем году.

Фарид в ответ осклабился, обличая бродящее в нем раздражение.

Парвин поставила свой бокал на подставку, лежащую на деревянном столе. Как может Долли сравнивать ее изысканные творения с посредственными сочинениями Назии? Парвин писала современные адаптации синдхского фольклора, а работы Назии были нафаршированы историями людей, живших на «правильной стороне» Клифтонского моста. Просто невозможно сравнивать сказки Парвин и бульварные романчики Назии. Парвин была убеждена, что она куда более талантливая писательница, несмотря на то, что ей не удалось заслужить такую же любовь и признание, как Назии.