— Это тебе надо повзрослеть, дядя Асфанд! — огрызнулась она. — Например, объясни мне для начала: почему меня не позвали на погребение собственной матери?

Асфанд закрыл лицо руками и громко простонал.

— Так и знал, что вину повесят на меня! — Он негодующе цокнул языком, подняв бровь высоко к своим редеющим волосам. — Сабин, бети, твоя мать сама так пожелала. Назия сказала твоей тете Наурин, что не хочет поминок. Только скромное погребение и затем вечеринку.

— Мне плевать, что она там хотела. Я ее дочь. И имела полное право присутствовать на погребении. Больше скажу, у меня было на это куда больше прав, чем у тебя или даже тети Наурин.

— Не вымещай свой гнев на тете, Сабин. Ей и так было нелегко.

— Еще бы! — фыркнула та. — Достаточно настрадалась с мужем, который не мог держать свои руки подальше от ее старшей сестры!

Не дожидаясь ответа, она выскочила из комнаты.

Асфанд сделал глубокий вдох, повалился на кровать и прикрыл глаза.

— Назия м-мертва… — последнее слово ему не удалось произнести без запинки. — Нужно выбросить все это из головы.

По его лицу заструились слезы, собираясь мокрым пятном под подбородком. Совсем скоро безмолвный плач перешел в громкие всхлипы. Асфанд знал, что никогда не сможет выразить свою скорбь — по крайней мере публично. Короткий разговор с Сабин вытащил его на свет из густой рощи фантазий об их отношениях с Назией, взращенной им за эти годы. Сабин сомневалась в его мотивах, равнодушно игнорируя тот факт, что он всем сердцем любил ее мать. В глазах девушки он был смутьяном, нарушителем, вломившимся в жизнь Назии и лишившим ее уединенный мирок последних крупиц покоя. Сабин считала, что Асфанд не имеет права даже вспоминать ее мать. В ее истории он был злодеем, не заслуживающим и капли сочувствия.

«Но Сабин не знает правды о моих отношениях с ее матерью», — думал Асфанд, убежденный, особенно теперь, после ее смерти, что их связь была обоюдно желанной.

— Асфанд! — прогремел голос Наурин из гостиной второго этажа.

Услышав приближающиеся шаги, он спешно вытер слезы, поднялся с кровати и расправил складки, оставшиеся на одеяле.

— Что ты здесь делаешь, Асфанд? — спросила Наурин, входя в комнату. — У нас гости, вечеринка. Фарид уже давно о тебе спрашивает.

— Да, да, сейчас иду, Нури, — отозвался Асфанд, внезапно успокаиваясь. Он подошел к окну и поднял взгляд в темное небо. — Здесь становится душновато, — заметил он, потянувшись к замку на раме. — Я только хотел открыть…

— Оставь! Нет смысла открывать окна. Здесь все равно будет сидеть Сорайя. Просто приходи уже… Вечереет…

— Нури, — перебил жену Асфанд, — ты уверена, что знаешь, что делаешь? Эта девчонка умыкнет жемчуг Назии, если оставить ее здесь одну.

— Хватит волноваться! — недовольно сказала она. — Просто спускайся ко всем. Кажется, я видела, как в ворота вошел Салим-бхай.

— Еще и он придет? Нури, да ты издеваешься! Ты хоть представляешь, насколько тяжелой будет эта вечеринка?!

Притворившись, что не услышала, рассерженная Наурин покинула комнату. Асфанд заметил, что жена на нервах, — будто актриса, впервые собравшаяся выйти на сцену.

Смерть объединяет

Салим окинул взглядом свое отражение в зеркале у входа и мнительно убрал за ухо седую прядь. В самом начале супружеской жизни он стягивал доходившую до плеч гриву в аккуратный хвостик, боясь строгого нагоняя от жены.

— Мужчины с длинными волосами выглядят неопрятно, — дразнила она Салима, пропуская между пальцев секущиеся концы его кудряшек. — Сделай себе короткую стрижку. Я удивлена, что Алтаф-бхай до сих пор не велел тебе постричься.

В первый раз Салиму захотелось отругать ее за столь легкомысленные слова о бхайе — его недопонятом пророке, который отчаянно пытался заботиться о благополучии утратившей иллюзии диаспоры мухаджиров [Мухаджиры — мусульманские беженцы и иммигранты, а также их потомки, которые мигрировали из Индии в Пакистан из-за последствий Раздела Индии в 1947 году.]. Небрежный цинизм жены остро напоминал ему, как мало она знает о его трудностях и мотивациях. Стоило ей копнуть глубже, и Салим рассказал бы ей больше о правом деле, которое часто заставляет его быть вдали от дома, объяснил бы, что за этим стоят десятилетия репрессий.

Рассказал бы о старшем брате, которого элита синдхов презрительно называла хиндустани, когда он учился в синдхском университете, потому что их семья переехала в Пакистан с севера Индии, когда произошел Раздел [Раздел Индии — процесс разделения Британской Индии, бывшей колонии, на независимые государства: доминион Пакистан (14 августа 1947 года) и Индийский Союз (15 августа 1947 года).]. Салим упомянул бы, как его брат боролся за сохранение своей национальной идентичности, отказываясь сдавать экзамены на синдхском языке вместо урду. Если бы Назия задавала вопросы, она бы узнала о первых днях Салима в университете Карачи, когда он присоединился к Всепакистанской организации студентов-мухаджиров и поклялся защищать других мухаджиров от эксплуатации. Она бы узнала, как другие студенты дразнили его, когда он собирал пожертвования на дело организации. С самого начала было столько всего, чего Назия не знала и даже не пыталась узнать о Салиме.

Когда замечания, сопровождаемые лукавым смехом, участились, Салим понял, что они не несут в себе дурных намерений. Иногда он в ответ на ее шутки изображал яростное негодование, и тогда они дружно хихикали, как дети. В конце концов, легкие, но настойчивые комментарии Назии убедили Салима, и он согласился на компромисс: подвязал свои непокорные пряди одной из резинок жены. Но это было задолго до того, как их счастливый брак затмило печалью. Теперь же, когда его преданность ДМК осталась в прошлом, а Назия умерла, все было по-другому.

Они с Назией не были вместе уже много лет, поэтому Салим не считал нужным подстраиваться под ее стандарты приличия. И все же, заходя в салон Наурин, он никак не мог отделаться от ощущения, что, если бы Назия была жива и все еще любила его, ей бы не слишком понравились его волосы, растущие теперь, будто пучки травы на нестриженом газоне. Конечно, шутки про Алтаф-бхайя были бы уже не актуальны, ведь ДМК больше не имели власти в Карачи, но Назия бы наверняка придумала, как получше обругать его за неряшливые пряди, спадающие вдоль шеи.

— Здравствуйте, — сказал он, заходя в салон.

— Вы посмотрите-ка, бывший муженек явился! — съязвила Парвин, отчаянно пытаясь не выказать, что на самом деле рада его видеть. — Я удивлена, что ты пришел.

— Не груби, Пино. — Наурин поднялась с места, чтобы приветствовать гостя. — Добро пожаловать, Салим-бхай. Спасибо, что приехал. Надеюсь, легко нас нашел.

«Наурин ни капли не изменилась, — подумал Салим. — Все такая же радушная, как и в тот день, когда я женился на ее сестре».

Он крепко обнял Наурин.

— Я здесь не был с девяностых. К тому моменту, как я доехал до Гхани Санс, я забыл, на какой стороне бульвара Сансет стоит твой дом.

— Навещал бы нас почаще, тогда бы не заблудился, — вставила Сабин.

Салим обернулся к дочери, глаза его сверкали восторгом.

— Сабин… — произнес он с сердцем, колотящимся, как в лихорадке. — Это ты? Последний раз я видел тебя еще совсем малышкой. А тебе уже двадцать семь в сентябре, верно?

— Октябре.

— Конечно! — мягко хлопнул он себя по лбу. — Я имел в виду…

— Ничего, — перебила его девушка. — Я и не ждала, что ты помнишь, когда у меня день рождения.

— Не говори так, Сабин. Ты моя дочь, и я люблю тебя. Кроме того, тот год, когда ты родилась, был для меня очень сложным.

— Мне от этого должно стать легче? Хочешь сказать, это все оправдывает? — фыркнула она.

Парвин поднялась с дивана и встала за ее плечом. Правда, непонятно, для чего: чтобы не дать девушке броситься на отца или защитить ее от него.

Ощутив нарастающее напряжение, Наурин попыталась отвлечь гостей от скандала, испугавшись, что вечер будет испорчен.

— Сорайя, неси уже чай! — позвала она, не сводя глаз с помрачневшего лица Салима.

Долли, смущенная и заинтересованная, села прямее и скосилась на Сабин, ее отца и женщину, которая его когда-то любила, нетерпеливо ожидая, что же они сделают дальше. Долли, конечно, слышала о конфликте между Назией и Парвин, жертвами в котором пали многие, но не наблюдала его воочию. Теперь, когда драма разворачивалась прямо у нее на глазах, она не могла устоять перед искушением полюбопытствовать.

Не желая, чтобы небольшой конфликт отцов и детей разросся до источника дурных слухов, Асфанд спешно вытянул из кармана пачку «Данхилл Свитч» и предложил Фариду сигарету.

— Как дела с газетой? Слышал, новые реформы Имрана Хана взяли прессу за горло. На тебя это как-то повлияло?

— О да — теперь за государственную рекламу платят меньше, — ответил Фарид, выпуская серые кольца дыма, которые тут же растворялись в воздухе.

Услышав бодрый голос мужа, Долли обернулась к нему. Разглагольствуя о кризисе СМИ, он перестал хмуриться. Дома Фарид таким разговорчивым никогда не был. Даже когда дети возвращались в Карачи на каникулы и дом наполнялся звонким смехом и шумными беседами, муж всегда находил повод не выходить из своего кабинета и ни с кем не разговаривать. Неужели ему здесь нравится?

Наурин улыбнулась своему мужу, благодарная за попытку чем-то отвлечь внимание Фарида. Глядя прямо на нее, Асфанд кивнул говорившему Фариду, сделал глубокую затяжку и подмигнул жене.