Вот что было у меня на уме, но не в душе, пока мы ехали в Ило. Ссора в годовщину осталась позади, в наши отношения вернулся прежний ритм. Олдскульный хип-хоп долбился в колонки нашей «Хонды Аккорд» — машина для семьи с детьми, но у нас задние сиденья пока пустовали.

Шесть часов спустя я включил поворотник и свернул к выезду 163. Когда мы съехали на двухполосную дорогу, я почувствовал, что Селестия как-то переменилась. Она ссутулила плечи и грызла кончики волос.

— Что случилось? — спросил я, убавив громкость величайшего хип-хоп-альбома в истории.

— Просто переживаю.

— Из-за чего?

— Знаешь, такое чувство, будто я духовку забыла выключить.

Я вернул громкость до уровня где-то между долбежкой и грохотом.

— Ну позвони Андре.

Селестия теребила ремень, будто он слишком натирал ей шею.

— Я рядом с твоими родителями всегда чувствую себя неуверенно.

— С моими?

Людей проще, чем Оливия и Рой, просто не найти. А вот родителей Селестии действительно открытыми не назовешь. Ее отец был невысокий пижон, ростом от горшка два вершка, с копной волос не хуже, чем у Фредерика Дугласа [Фредерик Дуглас — американский писатель, просветитель, аболиционист, редактор и оратор. Один из известнейших борцов за права чернокожего населения Америки, руководитель негритянского освободительного движения.], которую разделял надвое косой пробор. Вдобавок ко всему он был еще и какой-то гениальный изобретатель. А ее мать работала в сфере образования, но была не учителем и даже не директором, а помощником инспектора школьного округа. А, забыл сказать, ее отец лет десять-двенадцать назад напал на золотую жилу, когда изобрел соединение, которое замедляет образование осадка в апельсиновом соке. Эту конфетку он продал крупной корпорации, и с тех пор на их семью без конца льется денежный дождь. Так что этих людей действительно удивить сложно. По сравнению с ними Оливия и Рой — это просто подарок.

— Да они тебя любят, — сказал я.

— Нет, любят они тебя.

— А я люблю тебя, и поэтому тебя они тоже любят. Просто же, как дважды два.

Селестия смотрела в окно, мимо проносились тонкие сосны.

— Мне тревожно, Рой. Поедем домой.

Моя жена склонна драматизировать. Но она как-то странно запиналась, и я понял, что она боится.

— Что с тобой?

— Не знаю. Давай вернемся?

— Но что я маме-то скажу? Ты же знаешь, она уже вовсю ужин готовит.

— Свали все на меня. Скажи, я во всем виновата.

Когда вспоминаешь об этом, кажется, что смотришь ужастик, и просто диву даешься, почему же герои так настойчиво игнорируют знаки опасности. Ведь когда чей-то призрачный голос говорит тебе «беги», надо бежать. Но в реальной жизни ты никогда не поймешь, что оказался в фильме ужасов. Ты скорее подумаешь, что твоя жена просто накручивает. Будешь втайне надеяться, что она беременна, потому что именно ребенок привяжет ее к тебе накрепко и отрежет ей пути отступления.

Когда мы приехали, Оливия ждала нас на веранде. Мама любит парики, и в тот раз она надела кудри цвета персикового варенья. Я запарковался во дворе, впритык к папиному «Крайслеру», заглушил двигатель, распахнул дверь, взбежал по лестнице, перепрыгивая через ступеньку, и обнял маму. Она у меня малышка, так что я без труда поднял ее в воздух, и она засмеялась звонко, как ксилофон. «Маленький Рой, — сказала она, — наконец ты дома».

Поставив ее на землю, я обернулся, но позади меня было пусто. Я сбежал вниз, снова перепрыгивая через ступеньку, открыл пассажирскую дверь, и Селестия протянула мне руку. Клянусь, я видел, как мама закатила глаза, когда я вывел жену из «Хонды».

— Тут у вас треугольник, — объяснял мне Рой, пока мы пили коньяк, уединившись в комнате. Оливия стояла у плиты, а Селестия ушла переодеться с дороги.

— Мне повезло, — продолжил он. — Когда мы с мамой познакомились, оба уже были вольными птицами. Мои умерли, а ее жили где-то в Оклахоме и вели себя так, будто ее и на свете не было.

— Они поладят, — ответил я ему. — Селестии просто нужно время, чтобы привыкнуть к новому человеку.

— Ну, и мама у тебя тоже не ангел, — сказал Рой-старший, соглашаясь, и мы подняли стаканы, чтобы выпить за наших сложных женщин, которые сводили нас с ума.

— Будет проще, когда она родит.

— Верно. Дикого зверя задобрит внук.

— Ты кого назвал зверем?

Мама возникла в комнате и уселась на колени к Рою-старшему, как девочка-подросток. Из другой двери вышла Селестия, отдохнувшая, красивая, надушенная цитрусовыми духами.

Я устроился в раскладном кресле, а родители ворковали на диване, и сесть Селестии было некуда, так что я похлопал себя по ноге. Она игриво устроилась у меня на коленях. Со стороны мы выглядели как участники неловкого двойного свидания откуда-то из 50-х.

Мама выпрямилась:

— Селестия, я слышала, что ты знаменитость.

— Прошу прощения? — Селестия слегка дернулась, чтобы встать, но я ее удержал.

— Ну, в журнале публикуешься. Почему нам не рассказала, что наделала шуму?

Селестия смутилась.

— Это ведь просто вестник выпускников.

— Это журнал, — ответила мама.

Она взяла номер с полки под журнальным столиком и открыла страницу с загнутым уголком. На опубликованной там фотографии Селестия держала куклу Жозефины Бейкер [Жозефина Бейкер — американо-французская танцовщица, певица и актриса.]. «Художники, за которыми стоит следить», — гласила надпись жирным шрифтом.

— Это я прислал, — признался я. — А что делать? Я тобой горжусь.

— Правда, что тебе за кукол платят по пять тысяч долларов? — Оливия сжала губы, взглянула на Селестию краем глаза и быстро отвела взгляд.

— Не всегда, — ответила Селестия, но я ее перебил.

— Так и есть. Ведь я ее менеджер. И я никому не позволю обобрать мою жену.

— Пять тысяч долларов за куклу?

Оливия обмахивалась журналом, пряди цвета персикового варенья подлетали вверх.

— Видимо, для этого Господь и создал белых.

Рой хрюкнул, а Селестия завертелась, как жук, упавший на спину, пытаясь встать с моих колен.

— По фотографии судить сложно, — она оправдывалась, как маленькая девочка. — Головной убор вручную расшит бисером, и…

— Пять тысяч долларов на бисер точно хватит, — вставила мама.

Селестия посмотрела на меня, и я попытался их помирить:

— Мама, ругай игру, а не игроков.

Рядом со своей женщиной мужчина всегда поймет, что ляпнул невпопад. Умеет она так управлять ионами воздуха, что ты дышать перестаешь.

— Это искусство, а не игра.

Взгляд Селестии упал на околоафриканские узоры в рамке на стене.

— Настоящее искусство.

Рой-старший, умелый дипломат, предложил:

— Может, если бы мы могли увидеть вживую…

— У нас как раз одна в машине лежит, — ответил я. — Пойду принесу.

Укутанная в мягкое одеяло кукла выглядела как живой младенец. Такие у Селестии причуды. С одной стороны, эта женщина, скажем так, опасалась материнства, но при этом довольно трепетно относилась к этим созданиям. Я пытался объяснить Селестии, что ей придется поменять свое к ним отношение, когда мы рассадим кукол на витрине. Этих кукол, как и ту, что я держал в руках, в минуту раскупят по цене произведений искусства. Когда продажи пойдут вверх, их придется шить быстро, наладить массовое производство. Никаких тебе кашемировых одеял. Но на эту я пока закрыл глаза. Ее нам заказал мэр Атланты — он хотел сделать подарок начальнику штаба, которая должна была родить ко Дню благодарения.

Когда я отогнул одеяло, чтобы мама увидела лицо, Оливия шумно выдохнула. Я подмигнул Селестии, она подобрела, вернула ионы на место, и я снова смог дышать.

— Вылитый ты, — сказала Оливия и взяла куклу из моих рук, придерживая ей голову.

— Я сделала лицо по его фотографии, — быстро вставила Селестия. — Рой меня вдохновляет.

— Поэтому-то она за меня и вышла, — пошутил я.

— Не только поэтому, — ответила Селестия.

Волшебный был момент — мама не могла вымолвить ни слова. Она ела глазами сверток в руках, когда отец встал с дивана, подошел к ней и заглянул через плечо.

— В волосах у нее австрийские кристаллы, — продолжила Селестия, все больше увлекаясь. — Поверните к свету.

Мама развернула куклу, и голова младенца засияла, когда свет ламп заплясал на шапочке из черных кристаллов.

— Словно нимб, — сказала мама. — Вот каково это — быть матерью. У тебя есть свой ангел.

Мама пересела на диван и положила куклу на подушку. Со мной словно бэд-трип случился, настолько кукла была похожа на меня (по крайней мере, на мои детские фотографии). Будто смотришься в заколдованное зеркало: в Оливии я увидел ту шестнадцатилетнюю девушку, которая очень рано стала матерью, но была со своим ребенком нежной, как весенний день.

— Я могу купить ее у тебя?

— Нет, — сказал я. Меня распирала гордость. — Мам, это спецзаказ. Десять штук, обделано гладко, сделку заключил ваш покорный слуга.

— Разумеется, — сказала мама, закрывая лицо куклы одеялом, словно саваном. — Да и зачем такой старухе кукла.

— Забирайте, — сказала Селестия.

Я смерил ее взглядом, который Селестия называла взглядом малолетнего дельца. Дедлайн был не просто строгим — он был написан черным по белому и закреплен подписями в трех экземплярах. Перенос дат не предусмотрен.

Даже не глядя на меня, Селестия сказала:

— Я сделаю еще одну.

— Нет, не надо. Не хочу, чтобы у тебя из-за меня были проблемы. Просто он так похож на новорожденного Роя.