Я потянулся, чтобы забрать у нее куклу, только она не спешила ее отдавать, а Селестия не спешила мне помочь. Стоит кому-то только похвалить ее работу, она тут же уши развесит и тает. Над этим нам тоже придется поработать, если мы всерьез собираемся заняться бизнесом.

— Оставьте себе, — сказала Селестия, будто и не было трех месяцев, которые она потратила на эту куклу. — Я для мэра сделаю еще.

Теперь Оливия перемешала ионы.

— Ой, мэр. Прошу прощения! — она отдала мне куклу. — Несите скорей назад в машину, пока я ее не испачкала. А то еще выставите мне счет на десять тысяч.

— Я совсем не это имела в виду, — Селестия виновато на меня посмотрела.

— Мама, — сказал я.

— Оливия, — сказал Рой-старший.

— Миссис Гамильтон, — сказала Селестия.

— Пора за стол, — сказала мама. — Надеюсь, вас устроит батат с листьями горчицы.


Мы ужинали не в полной тишине, но никто особенно ни о чем не разговаривал. Оливия так разозлилась, что испортила холодный чай. Я сделал большой глоток, предвкушая мягкое послевкусие тростникового сахара, и закашлялся, почувствовав резкий вкус поваренной соли. Вскоре со стены упал мой школьный аттестат, по стеклу пробежала трещина. Снова знаки? Может быть. Но я разрывался между двумя женщинами, которыми безгранично дорожил, и не думал о посланиях свыше. Не подумайте, я умею вести себя правильно в сложной ситуации. Любой мужчина знает, как сделать так, что его хватит на всех. Но мама и Селестия раскололи меня надвое. Оливия выносила меня и воспитала во мне мужчину, которым я стал. А Селестия вела меня в будущее, открывала передо мной сияющую дверь на следующий уровень.

На десерт мама сделала мой любимый пирог с орехами и корицей, но мне кусок в горло не лез из-за этой ссоры с куклой за десять штук. Тем не менее я выстоял и съел две порции: всем известно, если хочешь окончательно довести южанку до белого каления, просто откажись есть ее еду. Поэтому мы с Селестией уминали пирог, словно беженцы, хотя пообещали друг другу есть меньше сладкого.

Когда убрали со стола, Рой-старший сказал:

— Ну, перенесем ваши вещи из машины?

— Нет, старик, — мой голос был тоньше, чем корж в мамином торте. — Я нам забронировал комнату в «Сосновом лесу».

— Ты что, пойдешь спать в эту дыру, а не к себе домой? — спросила Оливия.

— Хочу отвести Селестию туда, откуда все началось.

— Но это можно сделать и здесь.

Но, по правде говоря, нет. Мои родители любят переиначивать прошлое, а эту историю нужно было рассказывать по-другому. Мы были в браке уже год, и Селестия должна была наконец узнать, за кого она вышла замуж.

— Это ты так захотела? — спросила мама у Селестии.

— Нет, что вы. Я бы с удовольствием осталась у вас.

— Это я так решил, — сказал я, хотя Селестия радовалась, что мы ночуем в гостинице. Она говорила, что ей всегда не по себе, когда мы спим в одной кровати в доме моих родителей, хотя мы состоим в законном браке и все такое. Когда мы ночевали здесь в прошлый раз, она надела ночную рубашку как из XIX века, хотя обычно спала обнаженной.

— Но я уже приготовила вам комнату, — сказала Оливия, вдруг повернувшись к Селестии. Женщины взглянули друг другу в глаза так, как мужчины в жизни друг на друга не посмотрят. На мгновение они оказались в комнате одни. Когда Селестия обернулась ко мне, она была странно напугана.

— Рой, как ты думаешь?

— Вернемся утром, мам. Как раз к медовому печенью.


Сколько времени у нас ушло на сборы перед уходом? Возможно, так всегда бывает, когда смотришь в прошлое, но все, кроме меня, медлили, словно набили карманы камнями. Когда мы, наконец, подошли к двери, папа передал Селестии укутанную куклу.

— Раскрой его слегка, — сказала мама, отогнув одеяло, и рыжее закатное солнце снова зажгло нимб.

— Оставьте себе, — сказала Селестия. — Ну, правда.

— Она для мэра, — сказала Оливия. — А мне ты можешь сделать еще одну.

— А еще лучше — настоящего внука, — вставил Рой-старший и обвел своей большой рукой невидимый круглый живот. Его смех рассеял липкие чары, которыми нас приковало к дому, и мы смогли уехать.

Селестия растаяла, как только мы оказались в машине. Злые силы или нервы, мучившие ее, исчезли, когда мы выехали на шоссе. Она опустила голову между колен, чтобы расплести французскую косу, и распушила убранные волосы. Потом она выпрямилась и снова стала собой: вернулись копна волос и озорная улыбка.

— Боже, как было непросто.

— Правда, — согласился я. — Понять не могу, в чем дело.

— В ребенке. Когда речь заходит о внуках, даже нормальные родители с катушек съезжают.

— Но твои-то не такие, — сказал я, вспомнив ее отца и мать — холодных, как замороженный пирог.

— Нет, и они тоже. Они просто рядом с тобой сдерживаются. Им всем психотерапевт нужен.

— Но мы же хотим завести детей. Ну, что с того, если они тоже детей хотят. Хорошо же, что мы все хотим одного?


Перед мостом по пути в гостиницу я съехал на обочину. Мост явно не подходил по размеру к тому, что на карте значилось как река Алдридж, но на деле было просто широким ручьем.

— Что у тебя на ногах?

— Босоножки на платформе, — ответила Селестия, нахмурившись.

— Ты в них идти можешь?

Селестию явно смущали ее туфли — замысловатая конструкция из ленты в горошек и пробковых платформ.

— Нет, а как бы я впечатлила твою маму в туфлях на плоской подошве?

— Не переживай, это близко, — сказал я и ступил на мелкую насыпь. Селестия семенила за мной.

— Держись за шею, — предупредил я и взял ее на руки, как невесту. Так я и нес ее до конца пути. Она уткнулась мне в шею и вздохнула. Я никогда ей не признавался, но мне нравилось быть сильнее, так, чтобы у нее буквально земля уходила из-под ног. Она мне тоже не говорила, но я знал, что ей тоже это по душе. Когда мы дошли до ручья, я поставил ее на влажную землю.

— Что-то ты потяжелела. Может, ты все-таки беременна?

— Ха-ха, очень смешно, — сказала она и посмотрела вверх. — Для такой речушки мост явно великоват.

Я сел на землю, скрестив ноги, и прислонился спиной к металлической опоре, будто это дерево у нас перед домом. Я похлопал рукой по земле перед собой, и Селестия села ко мне спиной, я обнял ее за грудь, прижавшись подбородком к ее шее. Прозрачная вода в ручье пенилась, набегая на гладкие камни, и в сумерках маленькие волны отливали серебром. От моей жены пахло лавандой и кокосовым тортом.

— Раньше, еще до того, как построили дамбу и вода ушла, мы с папой часто приходили сюда по субботам. Приносили леску и приманки. Отчасти это и есть отцовство: бутерброды с колбасой и газировка. Селестия рассмеялась, не подозревая, насколько я серьезен.

Над нами проехала машина, металлическая сетка задрожала, и ветер словно заиграл на ней, выдувая ноты сквозь отверстия — так еще бывает, если легонько подуть в горлышко бутылки.

— Если проедет сразу много машин, получится почти песня.

И мы сидели там, ждали машины, слушали музыку моста. Наш брак был в безопасности. И это не просто ностальгия по прошлому.

— Джорджия, — сказал я, называя ее ласковым прозвищем. — Моя семья сложнее, чем тебе кажется. Мама… — но я не смог договорить до конца.

— Все хорошо, — успокоила меня она. — Я не расстроена. Просто она тебя очень любит.

Она повернулась ко мне, и мы поцеловались. Как подростки, которые уединились под мостом. Удивительное чувство, когда ты взрослый, но при этом молод. Женат, но не пресыщен. Связан, но свободен.


Мама преувеличивала. «Сосновый лес» был неплохим мотелем, на крепкие полторы звезды, и еще хотя бы одна звезда полагалась по статусу, как единственной гостинице в городе. Сто лет назад я привел сюда девушку после выпускного, надеясь расстаться с девственностью. Пришлось расфасовать тонны продуктов в супермаркете, чтобы заплатить за комнату, купить бутылку «Асти Спуманте» и еще несколько атрибутов романтического вечера. Я даже заскочил в автоматическую прачечную за мелочью для виброкровати. В результате свидание оказалось комедией ошибок. Чтобы включить кровать, пришлось скормить ей почти полтора доллара, а когда она все-таки заработала, то заревела громко, как газонокосилка. Кроме того, на моей подружке было надето платье с кринолином времен балов и плантаций, и, когда я попытался познакомиться с девушкой поближе, юбка отскочила и ударила меня по носу.

Когда мы заселились в комнату, я рассказал эту историю Селестии, надеясь, что она посмеется. Но вместо этого она сказала: «Иди ко мне, милый», — и позволила мне положить голову ей на грудь — в точности как девушка с выпускного.

— Будто мы пошли в поход, — сказал я.

— Скорее, учимся по обмену.

Я взглянул в зеркало и, встретившись с ней взглядом, заговорил:

— Можно сказать, что я прямо здесь и родился. Оливия тогда тут работала уборщицей.

Тогда «Сосновый лес» был «Берлогой бунтовщика» — довольно чисто, но в каждой комнате висел флаг Конфедерации. Когда у Оливии начались схватки, она терла ванную, но мама твердо решила не рожать ребенка под звездами на красном фоне. Она не разжимала ног, пока владелец гостиницы (достойный человек, несмотря на все это убранство), вез ее за пятьдесят километров в Алегзандрию. Год спустя, 5 апреля 1969 года, я впервые остался на всю ночь в смешанных яслях. Мама этим очень гордилась.