Тайный адвокат
Ложные приговоры, неожиданные оправдания и другие игры в справедливость
Посвящается третьему поросенку, который, как ни прискорбно признавать, всегда прав. Твоей любви, силе и непрекращающемуся вдохновению: как всегда, этого достаточно.
Автор — адвокат по уголовным делам, который держит свою личность в строгом секрете
Моя вступительная речь
— Значит, на этом и строится ваша защита, мистер Таттл?
Тишина. Метнув взгляд на свою девушку, он снова встречается глазами со мной — мельком, но этого уже достаточно. Остается только надеяться, что присяжные тоже это увидели. Слегка повернув голову, я пересекаюсь взглядом с женщиной в дальнем конце первого ряда. Она заметила и скрестила на груди руки. Заметили и другие: дедок в темно-синем пиджаке и бежевых брюках подталкивает локтем своего соседа слева с невероятной бородой, и они обмениваются заговорщицкими ухмылками.
Подобная мимика не сулит мистеру Таттлу ничего хорошего.
Он впивается пальцами в свидетельскую трибуну, как будто пытаясь «нащупать» нужный ответ, хотя его попросту не существует. Он вспыхивает, начинает шаркать ногами, поглядывая с тоской на скамью подсудимых и словно сожалея о решении дать показания в свою защиту. Другого выбора, разумеется, у него не было. Шансы на успешную защиту в суде стремятся к нулю, когда отказываешься подробно рассказать под присягой, с какой стати ты решил хорошенько отметелить своего соседа. Было очевидно, что мистер Таттл, будь у него возможность повернуть время вспять, воспользовался бы своим правом хранить молчание.
Со скрипом справа от меня открываются двойные двери. В обнимку с планшетом для бумаги заходит судебный пристав, а за ним — стадо студентов-юристов, которых тихо рассаживают на скамейки для публики. Единственное, что радует адвоката больше зрителей, — это еще больше зрителей, которых можно впечатлить. Так что я жду, пока они протиснутся на узкие дубовые скамейки в дальнем правом углу. Пауза затягивается — мистер Таттл все никак не сообразит, что ответить на мой отчасти риторический вопрос, и напряжение нарастает. Я смакую этот момент. Спокойно наполняю свой пластиковый стакан водой из кувшина и беззаботно делаю глоток.
Тем временем замечаю, как взгляды всех присутствующих моментально переключаются на студента, который, зайдя последним, умудрился стукнуть своей сумкой девушку мистера Таттла, пробираясь мимо нее к последнему свободному месту на заднем ряду.
Громким шепотом она начинает поносить его отборным матом, в то время как студент пытается протиснуться. Секретарь суда, вплоть до этого момента строчивший за своим компьютером, поднимает голову и пристально на них смотрит.
— Что? Он ударил меня по лицу! Да он мне глаз мог к чертям выбить.
— Тссс! — шипит секретарь и машет рукой судебному приставу, который быстрой походкой покорно направляется к скамьям для публики, чтобы еще раз, совершенно без надобности, хорошенько шикнуть.
...Единственное, что радует адвоката больше зрителей, — это еще больше зрителей.
Я смотрю на сидящего позади секретаря судью, ожидая, что она вынесет предупреждение за подобный шум, однако Ее честь судья Керриган все так же сидит, откинувшись на спинку, в своем кресле, задумчиво разглядывая потолок. Случайному наблюдателю могло бы ошибочно показаться, будто ей наскучила заурядная манера выскочки-барристера [ Категория адвокатов в Великобритании и странах Содружества, которые ведут дела. Барристеры — адвокаты более высокого ранга, чем солиситоры.] двадцати с небольшим лет, воплотившего в себе совершенно не святую троицу Джереми — Паксмана, Кларксона и Кайла, — которые надменно рисовались своим интеллектуальным превосходством над растерянным мистером Таттлом. Поведение Ее чести на протяжении двадцати шести вымученных минут опроса могло еще больше убедить того же наблюдателя — опять-таки ошибочно — в подтверждение произведенного на нее впечатления: она то и дело закрывала глаза и опускала голову, после чего, тихонько хмыкнув, снова выпрямляла спину.
Но я-то в этом понимаю куда больше. Досточтимый судья, совершенно очевидно, была крайне впечатлена моими ораторскими способностями и мысленно наверняка уже придумывала, что напишет в рекомендательном письме, которое отправит руководителю коллегии адвокатов сразу же по завершении слушания. «В адвокатуре, — наверняка напишет она, — появился новый чемпион. Нас всех ждет золотой век правосудия».
Наконец все расселись и умолкли, и я смог спокойно продолжить свой поединок. Мистер Таттл снова бросает взгляд на свою девушку в поисках поддержки.
— Публика не поможет вам с ответом, мистер Таттл, — с вызывающей улыбкой заявляю я. — Вопрос проще простого. Вы искренне просите присяжных поверить вашим показаниям?
Это совершенно неуместный вопрос. При перекрестном допросе вопросы должны быть строго нацелены на установление фактов и не давать адвокату повод вставлять свои комментарии. Лишь в своей заключительной речи мы вольны указать, насколько абсурдной является позиция противоположной стороны. Кроме того, мистер Таттл явно хотел, чтобы присяжные поверили его словам, иначе он бы попросту их не произносил. Но я был на коне — это мой первый суд присяжных, и пока еще никто не предпринял попытки меня остановить. Так что я ждал ответа мистера Таттла.
Еще разок скользнув глазами в сторону скамеек для публики, он кивает головой.
— Да, — от былой несговорчивости уже давно не осталось и следа.
— Какой у вас рост, мистер Таттл?
— Не знаю.
— Но вы согласитесь, что явно больше, чем метр восемьдесят?
— Наверное.
— А сколько вы весите?
На самом деле совершенно не важно, сколько именно он весит. Размером мистер Таттл, по самым скромным прикидкам, с большегруз, и как нельзя кстати надетая на нем обтягивающая футболка с короткими рукавами чудесным образом выставляет на всеобщее обозрение каждый квадратный дюйм его татуированных накачанных бицепсов. Все мои вопросы призваны лишь еще больше это подчеркнуть.
Он бормочет какие-то прикидки, а я тем временем резко одергиваю свою мантию. Нарочито нахмурившись, я поворачиваюсь к скамье присяжных и смотрю в сторону женщины со скрещенными на груди руками. Наши взгляды встречаются, и у нее приподнимаются брови. Она прекрасно понимает, к чему я клоню.
— И, значит, — говорю я, смотря прямо на присяжных, чтобы максимально подчеркнуть свое явное недоверие к его словам, — вы хотите убедить этих присяжных, что слепой мужчина на костылях ударил вас первым?
...Адвокаты только в своей заключительной речи могут указать, насколько абсурдна позиция противоположной стороны.
Последние три слова я произношу, снова повернувшись к нему, как можно медленнее, чтобы звучало как можно драматичнее. Хорошо различимый смешок, раздавшийся слева от меня, говорит о том, что песенка мистера Таттла спета.
Будь это боксерский поединок, его бы уже вытаскивал с ринга тренер, чтобы не дать ему еще больше покалечиться. Никакой, даже самый изощренный, ход не мог улучшить его положение. Но мистер Таттл не сдавался.
— Все было не совсем так, как вы говорите.
Прекрасно. Я услышал сдавленный смешок помощника адвоката уголовного суда, сидящего в переднем ряду прямо передо мной. Моя речь, аккуратно написанная в лежащей передо мной на пюпитре голубой адвокатской тетради, должна была закончиться на этом месте. Теперь же мистер Таттл, всячески пытавшийся скормить присяжным свою крайне неправдоподобную историю, выкрутится. Хуже лжеца может быть только лжец, лгущий о том, что он лжец. Что ж, я совсем не против выступить на бис.
— Все было не так, как я говорю?
— Неа.
— Хорошо. Нам известно, что мистер Мартин слепой, так ведь?
— Да.
— И вы не станете спорить, что он был на костылях?
— Не стану.
— И вы утверждаете, будто он ударил вас первым?
— Ага.
— Хорошо. Давайте попробуем еще раз. Вы говорите, что слепой человек на костылях ударил вас первым, не так ли?
— Эмм… ага.
— Хорошо.
Я выдерживаю паузу, чтобы решить, как изящнее закончить свое выступление, как вдруг слышу со стороны адвокатской скамьи, расположенной прямо перед судьей, звук судорожного царапанья ручкой по бумаге. Адвокат защиты мистер Раллингс — мрачный старикан с более чем сорокалетним стажем, — яростно накорябав что-то на обрывке бумаги, передает его мне. Мистер Раллингс, сидевший с невозмутимой хмурой гримасой, в то время как его подзащитный беззаботно выдергивал чеки из гранат и засовывал их себе в штаны, расшевелился.
...Хуже лжеца может быть только лжец, лгущий о том, что он лжец.
Я принимаю переданную им записку. Она меня не на шутку обескуражила. С какой стати передавать ее прямо посреди допроса? Неужели я сделал что-то не так? Может, он хочет сказать, что я своими словами нарушил какую-то жизненно важную норму доказательного права или судебный этикет? Мои щеки вспыхивают краской — начинается паника. В уголовном суде присяжных я девственник — нет, даже младенец, зигота. Какой смертный грех я совершил? Я все испортил. Должно быть. Бог его знает как, однако самодовольное выражение морщинистого лица Раллингса сказало мне все. Мысль о собственной гениальности так вскружила мне голову, что я все прошляпил. Я подлетел слишком близко к солнцу на крыльях моей слепой уверенности в собственных скудных способностях. Я зарубил на корню свою карьеру в уголовном суде присяжных, проиграв беспроигрышное дело, а на этом скомканном листке формата А5 написана моя эпитафия.
