Пройдя через Когими, луна мгновенно уменьшилась до размера лепестка сакуры и отправилась мне прямо в рот. Я с удовольствием проглотила ее, наслаждаясь новой порцией жизненной энергии смертного. В этот момент Когими повернулся ко мне и равнодушно наблюдал за тем, как ночное светило исчезает у меня во рту.

Он уже ничему не удивлялся — настолько ослаб, что спустись сейчас с небес к нему Инари, он рассмеялся бы ей в лицо. Вид у него был как у помешанного, который не спал неделю.

— Как тебе удалось проглотить луну? — немного придя в себя, спросил Когими.

— Какую луну, Когими-сан? Она по-прежнему наблюдает за нами с неба. Вам опять привиделось. — Я ткнула указательным пальцем вверх, где настоящее светило безмятежно наблюдало за происходящим вокруг — безмолвный свидетель моего деяния.

Когими поднял голову вверх и убедился, что луна была на месте. Несчастный устало прикрыл глаза рукой и пошатнулся. Он стоял так, раскачиваясь, и глухо стонал. Прекращай, кошка, играться с мышью, пришло время заканчивать эту игру.

— Обернись, Когими-сан! — крикнула я и показала пальцем в сторону леса. — На нас надвигаются кицунэ-би [Кицунэ-би — «лисий огонь», голубые блуждающие огоньки. Считалось, что этими огоньками владеют лисы и носят их во рту.]!

Тысячи маленьких блуждающих огоньков, источающих синее свечение, летели на бедного Когими. Смертные называют их «лисий огонь» — они считают, что лисы носят его в пасти и с помощью него вредят людям. На самом деле блуждающие огоньки не причиняют никакого вреда, если ими не управляют со злым умыслом кицунэ. Они похожи на мерцание безвредных ночных светлячков, только больше раз в десять. Эти огоньки подчиняются кицунэ. То есть мне.

Блуждающие огоньки облепили тело Когими. Он с воплями, думая, что горит, пытался сбить их со своего кимоно. Безуспешно хлопая себя ладонями, он бегал кругами и громко кричал, разбудив в ночной мгле эхо.

— Спасите! Помогите! Я горю! Помоги мне, Мизуки! Они не гаснут, — с мольбой в голосе, срываясь на плач, простонал Когими, в очередной раз пробегая возле меня.

— Это живые огоньки, — спокойно произнесла я, безучастно наблюдая за его мучениями, — просто так их не сбить.

— А как их сбить? — Обессилев, он плясал на месте, хлопая себя руками, в надежде погасить злосчастные огоньки. В глазах отражалось лисье пламя, он выглядел совсем измученным. Казалось, смертный готов на все, лишь бы прекратить происходящее и избавиться от мучений.

— Их нельзя погасить, их можно только убить. Вот этим, — я протянула ему танто [Танто — короткий традиционный японский меч, кинжал самурая.]. Острейший нож блеснул коротким тонким лезвием в моих руках.

Когими остановился и замер передо мной, недоуменно глядя то на меня, то на танто. Маска ужаса застыла на его лице.

— Если воткнуть нож в кицунэ-би, он тут же погибнет и погаснет, — устало произнесла я. Сейчас настанет кульминация игры, и мне совсем не хотелось во всем этом участвовать. Но искаженное презрением и гневом лицо отца каждый раз вставало перед моим мысленным взором, стоило мне засомневаться. Вот и сейчас из глубин моего сознания он грозил мне огромной шипастой палкой. Я содрогнулась.

— Не бойся, Когими-сан, им будет не больно, — мягко проговорила я. Так мать убеждает ребенка погладить дружелюбно виляющую хвостом собаку, которую он до смерти боится. Только дотронувшись до нее, он перестанет испытывать страх перед ней. — Эти огоньки не чувствуют боль. Бей их острым концом ножа, и они тут же погаснут. Тогда ты не сгоришь в их пламени.

Я увеличила свечение огоньков, и они стали жечь еще сильнее. Несчастный зашипел от боли и с криком вырвал нож из моих рук.

— А-аа! — закричал Когими и вонзил нож себе в ногу.

Боль от огоньков, облепивших его, распространилась по всему телу, и он не почувствовал боли, которую причинил ему нож.

— Ааа!.. — смертный воткнул нож в огонек на своем животе. И тот тут же погас. Когими вытащил нож.

Войдя в раж, он раз за разом вонзал острое лезвие танто в свое тело, с каждым ударом все ниже припадая к земле. Пока не остался последний огонек, мерцающий у него на груди возле сердца. Собрав последние силы, истекающий кровью Когими одним рывком вонзил нож себе в сердце. Он посмотрел на меня: в его глазах застыло непонимание. Немигающий взгляд цепко вонзился в меня. Было тяжело его выдержать, но мне хватило смелости не опустить глаза. Перед самой смертью во взгляде Когими промелькнуло осознание.

— За что? — прошептал несчастный, и его бездыханное тело свалилось наземь.

Игра закончилась. Приказ похотливого отца выполнен. Можно идти докладывать: путь свободен.

Старый лис был очень доволен моей работой. Вместо похвалы я услышала лишь:

— Ступай к себе, в ближайшее время ты мне не понадобишься. — Отец протянул ко мне руку и одним движением забрал обратно всю свою силу.

И пока отец, примерив на себя личину убитого мной Когими, делил постель с Акасси, я упивалась ненавистью к себе. Я не хотела убивать несчастного смертного. Он понравился мне. Такой невинный, трудолюбивый, заботливый. Он не сделал никому ничего плохого. Почему отец позарился именно на его жену? Каждую ночь перед сном и каждое утро в момент пробуждения перед глазами теперь вставало красивое лицо Когими. Чёрные глаза, тонкий прямой нос, пухлые губы и длинные, цвета безлунной ночи, волосы, завязанные в тугой хвост почти на макушке. Если бы он не был смертным, я бы, пожалуй, могла в него влюбиться. У меня было правило: не влюбляться в смертных, потому что живут они совсем недолго и я не успею вдоволь насладиться их присутствием в моей жизни. Я еще ни разу не влюблялась, но была уверена, что буду любить вечной любовью своего возлюбленного.

Меня мучили совесть и чувство вины перед Когими — перед глазами постоянно всплывал его образ и искаженное страхом и ужасом лицо. Содеянное лишило меня покоя. Душа разрывалась от одной мысли о том, что именно я стала причиной смерти невинного человека, который не сделал мне ничего плохого. Когими стал сниться мне по ночам, и я просыпалась в холодном поту от его криков, наполненных болью. Однажды мне приснилась его жена.

С привязанным к спине младенцем она блуждала во мраке ночи с фонарем из рисовой бумаги. Она звала его во тьме, но эхо уносило имя мужа в горы и возвращало с утроенной силой, разбивая каждый звук, вырвавшийся из груди несчастной женщины, на тысячи осколков. Озираясь по сторонам, прислушиваясь к каждому шороху, Акасси наступила на что-то твердое. Решив, что это поваленное ветром дерево, она попыталась перешагнуть его и посмотрела вниз. Нечеловеческий крик застыл в воздухе, заставив встрепенуться дремавших в гнездах птиц. Громкий птичий гомон разнесся по лесу. Прикрыв ладонью рот, молодая жена, не веря глазам, отступила на несколько шагов, не в силах оторвать взгляда от застывшего, истерзанного тела супруга.

«Мизуки!» — протяжно позвал меня приглушенный, полный муки голос Когими. Он доносился откуда-то из-под земли. Убитый мной смертный звал меня, молил помочь избавиться от сжигающих его огоньков. Я проснулась, не в силах унять биение сердца. Мне не хватало воздуха, будто кто-то украл его, пока я спала. Я долго не могла избавиться от ночного видения. Очевидно, душа Когими даже в царстве мертвых не смогла обрести покой.

После долгих размышлений я решила искупить вину перед ним. Пока мой отец ждал появления на свет сына, которого ему должна была родить Акасси, я отправилась в Ёми — долину желтых рек, в царство мертвых, чтобы отыскать Когими. Решила, раз Идзанаги [Идзанаги — «первый мужчина», бог, породивший вместе со своей женой Идзанами высших богов Аматерасу, Сусаноо и Цукуёми. После смерти Идзанами он спустился в подземное царство Ёми, чтобы забрать ее оттуда. Но увидев полуразложившееся тело супруги, вызвал ее гнев. Идзанами не понравилось, что нетерпеливый супруг увидел ее разложившееся тело. Рассердившись, Идзанаги послала вдогонку за мужем восемь уродливых существ. Выбравшись, Идзанаги закрыл вход в Ёми куском скалы.] смог беспрепятственно попасть в мир мертвых, то и я смогу. Нужно лишь найти лазейку между входом в Ёми и куском скалы, которым первородный бог амацугами [Амацугами — «особые небесные боги», создавшие землю. Впервые упоминаются в «Кодзики. Записи о деяниях древности». Это первейшие древние боги, чьи имена ни в одном историческом источнике не упоминаются.] оградил мир живых от мира мертвых. Мне, юркой лисичке, хватило и маленькой щели, образовавшейся за тысячи лет между скалой и входом, чтобы проникнуть внутрь.

Желание исправить то, что я натворила, было сильнее страха повстречаться с жуткими существами, обитавшими в царстве мертвых. Проникнув в Ёми, прежде чем отправиться на поиски Когими, я заглянула в Книгу Жизни, где записаны имена тех, кто когда-то жил, и тех, кто еще только должен родиться. От старших кицунэ я слышала, что свитки, в которых описаны будущие судьбы тех, кто готовится к перерождению, хранились неподалеку от входа. В углублении скалы аккуратными стопками были сложены горы свитков. Рядом горел вечный факел и освещал плоский длинный камень, напоминавший стол, на котором лежали кисть и растертые чернила. Раз в месяц, когда луна открывала миру свой полный лик, сюда приходил Сусаноо — бог ветра, брат самой Аматерасу, и записывал в Книге Жизней будущие судьбы душ, которые готовились вернуться в мир живых. Свитки охраняли три слепые фурии. Они были настолько уродливы и стары, что, несмотря на свою слепоту, не обладали острым слухом. Уродливые создания сидели в ряд, скрестив колени, подпирали руками сморщенные до состояния сушеной сливы головы и, медленно раскачиваясь, дремали. Чтобы избавиться от запахов живого существа, мне пришлось изрядно изваляться в желтом песке Ёми, который вонял тухлыми яйцами. Беззвучно я подкралась к свиткам и нашла имя Когими. Древний бог еще не успел сделать напротив него записи. Обмакнув кисть в чернила, стараясь подражать почерку Сусаноо, я сделала запись, решившую будущую судьбу одного смертного. В надежде, что бог ветра не заметит подмены, довольная собой, отправилась на поиски того, ради которого спустилась в это страшное, безжизненное место.