— В течение трех месяцев после подачи вам должно прийти письмо так или иначе, — сообщает мундир. — Если не придет, значит, вам отказали, официально. Но, само собой, иногда они запаздывают. Даже если вестей никаких, вполне может быть, что все шик. Я б накинул сверху месячишко, прежде чем переживать. Ну или два.

Кел видал этого парня и раньше — в разных воплощениях. Такой сидит в захолустье не потому что бестолочь, или бузотер, или несостоявшийся сыщик и мается от прокисших амбиций, а потому что он тут всем доволен. Ему нравится, что дни у него складываются без спешки и сюрпризов, лица кругом знакомые, а ум, когда пора отправляться к жене и детишкам, безоблачен. Он — тот легавый, каким Кел — в некотором смысле или, возможно, в большинстве их, — к своему сожалению, решил не быть.

— Ну, вряд ли я вправе жаловаться, — говорит Кел. — Когда я еще служил, всю писанину клали в самый низ стопки — и с концами. Не станешь же возиться с чьим-то там собачьим паспортом, если есть настоящая полицейская работа.

Мундир сосредоточивается.

— Вы служили? — переспрашивает он, чтобы убедиться, что все понял правильно. — В смысле, в органах правопорядка?

— Двадцать пять лет. Полиция Чикаго. — Кел широко улыбается и протягивает руку. — Кел Хупер. Рад знакомству.

— Гарда Деннис О’Малли, — говорит мундир, отвечая на рукопожатие. Кел делал ставку на то, что этот мундир не из тех, кто усмотрит в этом попытку мериться хуями, и ставка сыграла: у О’Малли вид искренне восторженный. — Чикаго, а? У вас там небось движни хватает.

— Движни-то хватает — а еще больше писанины, — говорит Кел. — Как везде. У вас тут хорошее место, похоже.

— Я б ни на что не променял, — отзывается О’Малли. По его выговору Кел вычисляет, что О’Малли не из этих краев, но те края от этих отличаются мало: густой, вальяжный ритм — не городской. — Не всякому подойдет, это да, но мне годится.

— Какого сорта дела у вас тут случаются?

— В основном автотранспортное, — поясняет О’Малли. — Ух и горазды же они, падлы, гонять здесь. И пьяными за руль садиться. Трое парняг улетели в канаву — ехали домой из паба, в субботу ночью, у Гортина. Ни один до больницы не дожил.

— Слыхал, да, — говорит Кел. Муж подруги двоюродной сестры Норин — из тех бедолаг. — Сил нет как печально.

— Но это примерно худшее из того, что у нас тут случается, ладно. Других нарушений немного. Мазут воруют время от времени. — В ответ на непонимающий взгляд Кела: — Топочный мазут, из цистерн. И сельхозинвентарь. И наркотиков у нас тут чуток — они, понятно, нынче всюду. Ни в какое сравненье с тем, как у вас там в Чикаго, я б сказал. — Одаряет Кела застенчивой улыбкой.

— У нас навалом ДТП, — говорит Кел, — и наркоты. Сельхозинвентаря воруют мало, правда. — И следом, не успев даже толком собраться это произнести: — В основном я работал по части розыска пропавших людей. Вряд ли у вас тут такого много.

О’Малли смеется.

— Есусе, нет. Я тут двенадцать лет, пропало два человека. Один парень всплыл в реке через несколько дней. Вторая — мала́я, поссорилась с мамашей и удрала в Дублин к двоюродной.

— Ну, теперь понятно, отчего вы это место ни на что не променяете, — говорит Кел. — Но я вроде слыхал, что какой-то парень пропал этой весной. Неверно слыхал?

От этого О’Малли ошарашенно выпрямляется.

— Кто же это будет?

— Брендан какой-то. Редди?

— Редди, которые из Арднакелти?

— Ага.

— А, эти, — говорит О’Малли, вновь расслабляясь в кресле. — Сколько там Брендану?

— Девятнадцать.

— Так и немудрено тогда. И, честно вам сказать, скатертью дорожка.

— Бедовые?

— Ой нет. Шалопуты просто. Бытовуха случалась, но сам-то подался в Англию пару лет тому, и безобразия кончились. Я их знаю, потому что ребятня в школу не ходит. Учительница не хочет защиту детей вызванивать, звонит мне. Я туда еду и толкую с мамашей, нагоняю страху божьего на ребятню насчет интернатов для малолетних. На месяц-другой берутся за ум, а потом снова-здорово.

— Знаю таких, — говорит Кел. Незачем даже спрашивать, почему учительница не звонит в службу защиты прав ребенка ни по какому поводу, пока у детей кости целы, или почему не звонит туда сам О’Малли. Никому не надо, чтоб власти заслали сюда городских пацанов в костюмах — все станет только хуже. Свою рубашку тут носят как можно ближе к телу. — Мамка загнать их в школу не в силах? Или не желает?

О’Малли жмет плечами.

— Она чуток… ну понимаете. Не малахольная или что там, ну. Просто мало на что годная.

— Хм. По-вашему, значит, Брендан не пропал? — спрашивает Кел.

О’Малли фыркает.

— Боже, нет. Молодой парень же. Обрыдло жить в горках с мамашей, сбежал покантоваться на полу у какого-нибудь приятеля в Голуэе или Атлоне, где можно по дискотекам ходить и молоденьких клеить. Все естественно, конечно. А кто сказал, что он пропал?

— Ну, — произносит Кел, задумчиво чеша загривок, — какой-то мужик в пабе болтал, что парень подевался. Я небось понял криво. Видимо, слишком долго искал пропавших, везде они мне теперь мерещатся.

— Тут нету, — жизнерадостно говорит О’Малли. — Надоест Брендану себя обстирывать — вернется. Если только не найдет себе молоденькую, чтоб ему стирала.

— Нам всем такая не помешала б, — отзывается Кел с ухмылкой. — Ну, я не собирался то ружье для самообороны использовать, но приятно знать, что и не понадобится.

— Ой батюшки, нет. Погодите-ка минутку, — говорит О’Малли, выбираясь из кресла, — надо глянуть в систему насчет этого разрешения. Какое ружье берете?

— Депозит внес за славное “хенри”, двадцать второго. Нравятся мне старомодные.

— Красотка, — говорит О’Малли. — У меня самого “винчестер”. Не очень-то умею с ним, но крысищу у себя в саду на той неделе сбил. Здоровенная такая — и наглая как танк. Я себя прям Рембой почувствовал, как есть. Погодите тут покамест.

Бредет в дальнюю комнату. Кел оглядывает теплую маленькую приемную, читает потрепанные плакаты на стенах: “РЕМНИ БЕЗОПАСНОСТИ СПАСАЮТ ЖИЗНИ”, “МАРШ ЗА ПРОФИЛАКТИКУ САМОУБИЙСТВ”, “ДЕСЯТЬ СОВЕТОВ ПО БЕЗОПАСНОСТИ НА ФЕРМЕ” — и слушает, как О’Малли подпевает джинглу в рекламе какого-то хлеба. Здесь пахнет чаем и картофельными чипсами.

— Так, — торжествующе говорит О’Малли, возвращаясь, — в системе отмечено, что разрешение есть, да и с чего б ему не быть. Со дня на день придет письмо. Можете сходить с ним на почту и пошлину оплатить там.

— Очень признателен, — говорит Кел. — И рад знакомству.

— Взаимно. Загляните как-нибудь ближе к закрытию, ясное дело, вдарим с вами по пинте, отпразднуем ваш приезд на Дикий Запад.

— Почту за честь, — отзывается Кел. Дождь все еще льет. Кел набрасывает капюшон и выбирается под дождь, пока О’Малли не пришло в голову оставить гостя на чашку чая.

Пока одежда стирается, Кел отыскивает паб, берет себе сэндвич с ветчиной и сыром и пинту “Смитика”. Этот паб совсем не того сорта, что “Шон Ог”, — просторный, ярко освещенный, здесь пахнет горячей вкусной едой, деревянная мебель блестит, за стойкой обширный выбор кранов. В углу обедает и хохочет компания женщин за тридцать.

Сэндвич хорош, хорошо и пиво, но Кел не получает от них должного удовольствия. Его болтовня с О’Малли не только не угомонила мысли — она разбередила их еще пуще. Не то чтоб Кел хоть на минуту поверил, что Брендана Редди похитили неизвестные личности. О’Малли, во всяком случае, подтвердил то, что Кел смекал с самого начала: у Брендана были все причины сбежать, а причин задерживаться тут — не очень много.

Не дает покоя ему то, что Трей был прав в одном: от гард — по крайней мере, для выполнения задачи Трея — ни хрена пользы. Как только О’Малли услышал имя Редди, пиши пропало. И так же со всеми остальными. Кел размышляет о тех размытых дождем холмах и о мало на что годной матери. Ребенку в этом возрасте нельзя совсем без прибежища оставаться.

Досаждает ему непокой. Кел приканчивает пинту быстрее, чем сам того хотел, и устремляется обратно под дождь.

Покупает в хозяйственном масляный обогреватель и новую банку грунтовки, а также всякие другие припасы, в том числе новую зубную щетку в супермаркете. Молоко не прихватывает. Уверен, что малой больше не явится.