Ее дом — длинное одноэтажное здание, свежепокрашенное, на окнах ящики с геранью. Лена не приглашает Кела внутрь, а ведет в обход дома к низкой постройке из грубого камня.

— Пыталась оставить ее щениться в доме, — говорит, — но куда там. Пожелала в хлеву. В конце концов я решила, что беды не будет. Стены тут толстые, холод не проберется, а замерзнет — дорогу знает.

— Вы этим с мужем занимались — скотиной?

— Было дело, ага. Молочной. Хотя тут не держали, не. Это старый хлев, ему век-другой. В основном мы тут хранили корм.

В хлеву сумрачно, освещен он только мелкими высокими оконцами, и Лена права насчет стен — здесь теплее, чем Кел предполагал. Собака лежит в последнем стойле. Они присаживаются на корточки, Нелли остается на почтительном расстоянии; заглядывают внутрь.

Собака-мать — рыжая с белым, свернулась в просторном деревянном ящике вокруг пищащей кучи-малы щенят, елозящих друг по дружке, чтобы подобраться поближе.

— Славный помет, — замечает Кел.

— А вон тот заморыш, о котором я обмолвилась, — говорит Лена, протягивает руку и выхватывает толстого щенка в черных, рыжих и белых пятнах. — А теперь гляньте, как вымахал.

Кел тянется, чтоб взять щенка, но собака-мать приподнимается, из груди ее прет тихий рык. Остальные щенки потревожены, яростно пищат.

— Дайте ей минуту, — говорит Лена. — Она не так хорошо воспитана, как Нелли. Я ее всего несколько недель как взяла, не было времени научить манерам. Как увидит, что сестра ее не против вас, так и мировецки все будет.

Кел оставляет в покое щенков и принимается возиться с Нелли, а та впитывает это с радостью, лижется и виляет хвостом. И действительно: собака-мать укладывается обратно среди щенков, а когда Кел поворачивается к ней, позволяет ему взять заморыша у Лены — всего лишь приподнимает губу.

Глаза у щенка крепко закрыты, голова болтается на шее. Он глодает Келу кончик пальца крошечными беззубыми деснами, ищет молоко. У него рыжая морда и черные ушки, по носу белый сполох, на рыжей спине черное пятно в форме драного флага. Кел гладит мягкие вислые уши.

— Давно мне такого не перепадало, — говорит он.

— Хорошо с ними, это да, — говорит Лена. — Мне-то щенки ни к чему были — да и две собаки, если уж на то пошло. Хотела одну, вот и взяла Нелли из приюта — их обеих оставили на обочине. Те, кто взял Дейзи, не удосужились ее стерилизовать, а когда она забеременела, вернули в приют. Приют позвонил мне. Сперва я отказалась, но потом подумала — а чего нет-то? — Сует руку в ящик, пощекотать щенку лоб пальцем; щенок слепо тычется ей в ладонь. — Принимаешь, что само в руки идет, наверно.

— Обычно не кажется, что есть выбор, — соглашается Кел.

— И конечно, щенки эти — дикая смесь. Одному богу известно, кто их возьмет.

Келу нравится, как она держится с ним рядом — не подается к нему как женщина, которая его хочет или хочет, чтобы он ее хотел, без равновесия, так, будто ему с минуты на минуту предстоит ее ловить, а стоит на ногах крепко, плечом к плечу с ним, как напарник. В хлеву пахнет кормом для скота, сладко и орехово, пол усыпан золотой соломенной пылью. Речной холод постепенно тает у Кела в костях.

— Что-то от ретривера есть, похоже, — говорит он. — А вон тот в конце вроде как на терьера смахивает, судя по ушам.

— Чистокровная дворняга, я б сказала. Никак тут не узнаешь, сгодятся ли они для охоты. А караульные собаки из биглей никакие. Хомяк и тот свирепее.

— А голос они подать могут в случае чего?

— Если кто-то на вашей земле, знать они вам дадут, это да. Всё замечают — и хотят вам об этом доложить. Но худшее, на что способны, — зализать чужака в клочья.

— Я б не стал просить своего пса выполнять за меня грязную работу, — говорит Кел. — Но хотел бы, чтоб меня, если что, предупредили.

— Вы с ними ладите, — говорит Лена. — Если хотите, можете одного взять.

Кел до этой минуты не отдавал себе отчета, что его оценивают.

— Недельку-другую подумаю, — говорит. — Если можно.

Лена обращает к нему лицо, ей опять забавно.

— Напугала я вас? Разговорами об этих залетных, которые через одну зиму собирают манатки?

— Дело не в этом, — отвечает Кел, слегка опешив.

— Я вам говорила, почти всем хватает полгода. Вы здесь уже сколько? Четыре месяца? Не волнуйтесь, никакого рекорда вы не поставите, если смотаете отсюда удочки.

— Просто хочу точно знать, что поступлю с собакой по-честному, — говорит Кел. — Это ж ответственность.

Лена кивает.

— Правильно, — говорит. Чуть вскидывает бровь; не разобрать, верит ему или нет. — Сообщите, когда решите, вот что. Какой-то вам приглянулся тут? Вы первый, кому предлагаю, у вас право выбора.

— Ну, — говорит Кел, проводя пальцем заморышу по спинке, — мне вот этот с виду нравится. Уже доказал, что он не из слабаков.

— Скажу остальным желающим, что этот на выданье, — говорит Лена, — если кто спросит. Захотите зайти глянуть, как он растет, — сперва звякните, чтоб я была дома, дам вам номер. В некоторые дни я на работе.

— Где работаете?

— На конюшне, по ту сторону от Бойла. Веду бухгалтерию, но иногда и с лошадьми помогаю.

— Они у вас тоже водились? Вместе со скотиной?

— Своих не было. Пускали к себе чужих на постой.

— У вас тут, судя по всему, серьезное предприятие было, — замечает Кел. Заморыш перевернулся у него в ладони на спинку; Кел щекочет ему брюшко. — Все, похоже, сильно изменилось.

Стремительно возникшей улыбки он от нее не ждал.

— Вы забрали себе в голову, что я горемычная одинокая вдовушка, сокрушенная от утраты фермы, где она со своим мужем с ног сбивались в трудах-то. Верно?

— Вроде того, — признает Кел, улыбаясь в ответ. Он всегда тяготел к женщинам, опережающим его на шаг, хотя понятно теперь, куда это его завело.

— Нисколечко, — добродушно говорит Лена. — Да я с радостью от этой дряни отделалась. С ног-то мы сбивались, это точно, и Шон вечно тревожился, что обанкротимся, а чтоб тревоги эти свои облегчить, запил. И эти вот три беды вместе устроили ему инфаркт.

— Норин говорила, что он помер. Соболезную вашей утрате.

— Почти три года уже. Привыкаю потихонечку. — Лена чешет собаку-мать за ухом, собака блаженно щурится. — Но на ферму я затаила зло. Едва дождалась, чтоб сбыть ее с рук.

Кел хмыкает. Замечает, что Лена разговаривает с человеком, которого едва знает, довольно свободно и что большинство людей среди его знакомых, склонных к этому, либо психи, либо стремятся с какими-то своими целями усыпить его бдительность, но вот Лены он не опасается. Отдает себе отчет, что каким бы откровенным разговор ни казался, однако едва ли не все, что она рассказывает о себе, так разрозненно, что едва уловимо.

— Ваш муж ферму не отдал бы, а?

— Ни за что. Шону была нужна свобода. У него в голове не помещалось, как так — батрачить. А мне… — она показывает поворотом головы на все, что вокруг, — вот это — свобода. Не батрачить. Выхожу с работы — и я вольная птица. Не вытаскивают меня из постели в три часа ночи, потому что отёл пошел неудачно. Лошади мне нравятся, но еще больше они мне нравятся, когда от них в конце дня можно уйти.

— По мне, так это совершенно осмысленно, — говорит Кел. — И вот так просто все разрешилось?

Она пожимает плечами.

— Более-менее. Сестры Шона начали давить: семейная ферма, мол, продала, он еще остыть в земле не успел, — в этом духе. Хотели, чтоб я их сыновей сюда работать пустила, а потом оставила им, когда помру. Я решила, что лучше мне жить без них, чем с этим местом у себя на горбу. Они мне все равно никогда особо не нравились.

Кел смеется, мгновение спустя Лена ему вторит.

— Считают, что я сучка черствая, — говорит она. — Может, и правы. Но в некоторых смыслах я сейчас счастливее, чем когда бы то ни было. — Кивает на заморыша, тот перекатился на правый бок и пищит вполне яростно, аж мать насторожилась. — Вы гляньте-ка на этого парня. Куда он это складывать собирается, ума не приложу, но хочет еще.

— Дам-ка я вам всем заниматься своими делами, — говорит Кел, бережно укладывая щенка в ящик, где кроха протискивается между братьями и сестрами к еде. — Я сообщу насчет этого малыша.

Лена не приглашает его на чай и не провожает к дороге. Кивает на прощанье у дверей и заходит в дом, даже не махнув рукой напоследок, Нелли скачет рядом. Но Кел, покидая это место, ощущает в себе больше радости, чем за весь день до этого.

Это настроение держится, пока он не оказывается дома, где обнаруживает, что кто-то спустил ему все четыре колеса.

— Малой! — орет он, надсаживаясь. — Вылазь!

Но в саду тихо, если не считать насмешек грачей.

— Малой! А ну!

Ничто не шелохнется.

Кел чертыхается, выуживает из багажника пускач со встроенным насосом. Пока возится с этой чертовой штукой, подключает и приводит в норму первое колесо, успокаивается и до него кое-что доходит. Чтобы выпустить из колес воздух, и быстрее, и легче просто порезать их. Если Трей взял на себя вот этот труд, значит, причинить настоящий ущерб не стремился. Он стремился высказаться. Кел не вполне понимает, в чем это высказывание состоит. “Я собираюсь доставать тебя, пока ты не сделаешь то, что мне нужно” или, может, “Ты мудак”, но по части общения Трей и в целом не очень силен.