— Я вернулся, — подчеркивает Джонни. — Видишь? И Брендан так же поступит.

Трей спрашивает:

— Собираешься остаться?

Вопрос простой — она хочет знать, с чем имеет дело, — но отец усматривает в этом мольбу.

— Ай милая, — говорит он, оделяя Трей нежным взглядом и улыбкой. — Конечно. Никуда не пойду. Папка теперь дома.

Трей кивает. Несолоно хлебавши. Ясно, что он верит в сказанное, но так у него всегда, таково одно из его дарований — каждое слово из собственных уст воспринимает как евангельское. Трей успела забыть, как это — разговаривать с ним, сплошь туман и муть.

Джонни подается чуть ближе, улыбка ширится.

— Незачем мне куда-то деваться, ну, — сообщает он доверительно. — Хочешь, скажу кое-что?

Трей пожимает плечами.

— У меня есть задумка одна, — говорит Джонни. — Когда она у меня сбудется, только и денемся мы, что в славный новый дом с большой спальней на каждого. И в дырявых джинсах ты гулять тоже не будешь.

Ждет ее вопроса. Трей его не задает, и тогда Джонни заново пристраивает руки на воротах поудобнее, готовится выложить свою байку в любом случае.

— Познакомился я с чуваком, — говорит он, — там, в Лондоне. Сидел в одном ирландском пабе, с приятелями взяли по пинте, тихо-мирно, и тут подрулил этот парень. Англичанин. Задумался я было, что́ он в таком месте делает, паб-то чуток лихой, а сам он из таких, какие бренди пьют в пафосных гостиницах. Пальто на нем да ботинки — сразу видать, что они стоят больше, чем я в месяц на руках имею. Сказал, что расспрашивает насчет кого-нибудь из Арднакелти, и его отправили ко мне. — Джонни капризно закатывает глаза. — Канеш, я прикинул, что дело худо, как ни крути. Сам-то я не пессимист, но Арднакелти ко мне лицом не повертывалась никогда. Уже собрался сказать ему, чтоб шел нахер, и совершил бы худшую в жизни ошибку, но тут он мне пинту предлагает, а мне в тот день чуток фунтов как раз не хватало. И, поди ж ты, выяснилось, что у него бабка из Арднакелти. Из Фини она была. Уехала в Лондон еще до войны, медсестрой, и замуж вышла за врача — большую шишку. Рассказывала тому парню байки про здешние места, до чего тут красиво, как она носилась по горам — точь-в-точь как ты, ну. — Он улыбается Трей. — И рассказала она ему еще кой-чего. Знаешь ведь, что тут, под низом гор, золото есть, а?

— Учитель говорил, — произносит Трей. — На географии.

Джонни наставляет на нее палец.

— Вот молодчинка, что в школе внимательная. Далеко пойдешь. Учитель прав. Те, кто жил тут тысячи лет назад, они-то знали, где его искать. В этом краю древних золотых украшений найдено больше, чем во всей остальной Европе, тебе про то учитель говорил? Браслеты шириной с твою руку, ошейники здоровенней обеденных тарелок, кругляши типа монет, какие тогда на одежду нашивали. Твои прапрадеды и прапрабабки на всяких праздниках с головы до пят в них были обряжены. Залезали вот на эту гору, сидели у костров и сверкали так ярко, что глазам больно. Откапывали их полные горсти небось, здоровенные слитки, чисто как мы торф режем.

Изображает, как сгребает что-то ладонью, и вскидывает руку. Голос у него летит, возносится. Воодушевление его пытается утащить Трей за собой, но ей это не нравится. Не вписывается оно в тихую ночь. Трей чувствует, будто отец тянет на себя ее внимание так, как ей кажется небезопасным.

— И только когда пришли бриты, — продолжает Джонни, — и землю у наших людей забрали, они уехали и поумирали с голоду, и вот так помаленьку знание и растерялось. Да только вот… — Он подается еще ближе. Глаза сияют. — Не напрочь. Все еще есть несколько семей, какие знание передавали дальше, все эти сотни лет. Чувак тот в пабе — Киллиан Рашборо, так его звать, — дед его бабки объяснил ей, где искать. А она рассказала Киллиану.

Джонни клонит к ней голову, ждет, чтобы попросила рассказать побольше. Глаза у него сияют в лунном свете, на лице полуулыбка, по виду он едва ли старше Брендана.

Трей говорит, беря быка за рога:

— И Киллиан этот сказал тебе, и теперь ты собираешься это золото выкопать. — Вот зачем он вернулся — за деньгами. С этим осознанием налетает и облегчение. Трей не обречена на Джонни. Если ничего не найдет и перестанет быть для деревни диковинкой, он отсюда свалит.

Джонни смеется.

— Ай батюшки, нет. Только дурак вручает карту сокровищ первому встречному-поперечному, а Киллиан не дурак. Но ему нужен был человек из Арднакелти. Наводки, которые ему бабуля дала, — они ему китайская грамота: “В старом русле, теперь пересохшем, сразу у северо-западного угла поля, которое Доланы выкупили у Па Лавина…” Ему нужен тот, кто в этих местах ориентируется. Нарисуйся он тут сам по себе, тут никто ему на своей земле копаться не даст. А вот со мной… — Джонни вновь подается к ней. — Скажу тебе секрет, — говорит он, — я его попутно узнал. Лучшее, что человеку в жизни может достаться, — чуток блеска. Чуток возможности, чуток волшебства. Блеск. Людей к нему тянет. Если он у тебя есть, без разницы вообще, нравишься ли ты им, уважают ли тебя. Они сами себя уговорят. И делать будут всё, чего ты от них хочешь. Знаешь, где я был вчера вечером?

Трей жмет плечами. Ниже среди темных полей осталось лишь несколько точек желтого света, прохладный ветер делается резче.

— Я был в “Шоне Оге”, крак [Крак (искаж. от ирл. craic) — потеха, веселье.] устраивал на полгородка разом. Четыре года назад я хоть огнем гори, ни один из ребяток и поссать бы не зашел, чтоб меня потушить. А стоило мне закатиться вот в этом… — Джонни дергает себя за лацкан кожаной куртки, — да купить выпивки, да рассказать про жизнь лондонскую, как они все вокруг меня столпились и давай смеяться над моими шутками да по спине меня хлопать, уж такой я им классный парниша со всех сторон. А все потому, что у меня блеск есть — чуток денег да чуток авантюры. И это еще что. Погодь, пока они увидят, с каких я козырей схожу.

В компании таких говорливых Трей не оказывалась с тех пор, как не стало Брендана. Бренданово балабольство и озорство Трей к себе тянули, хоть она только и могла в ответ лыбиться. Отцова болтовня для Трей — бомбардировка. Хочется стать даже тише обычного.

— Единственный и неповторимый мистер Киллиан Рашборо прибудет из Лондона через несколько дней, как только завершит какие-то важные деловые дела, и тогда… — Джонни толкает Трей локтем в руку. — И тогда, а? Мы будем в шоколаде. У тебя платья будут от Джорджо Армани или вип-билеты на встречу с Хэрри Стайлзом, сама выберешь. А этому вот парняге брильянтовый ошейник пусть будет. Куда желаешь поехать на каникулы?

Трей смекает: он хочет, чтоб она все свои надежды возложила на него. Когда осознала впервые, что он слишком хлипкий для такой ноши, Трей уж и не упомнит. Думает о Брендане — до того, как он в последний раз вышел за дверь, со всей серьезностью пообещав ей ко дню рождения новый велосипед.

— А если он золота не найдет? — спрашивает Трей.

Джонни щерится.

— Найдет.

Вдали, среди деревьев выше по склону, — треск крыльев в ветвях и резкий птичий крик тревоги. Трей внезапно и остро хочет уйти с улицы в дом.

— Я пойду, — говорит.

Отец секунду смотрит на нее, затем кивает.

— Иди. Скажи мамке, я скоро. — Когда Трей, огибая дом, оборачивается глянуть на него, он все еще опирается о забор, лицо вскинуто к луне.

Шила протирает столешницы в кухне. Кивает Трей, когда та заходит, но головы не поднимает. Трей отыскивает ломоть нарезного хлеба, мажет его маслом, свертывает и ест, опершись о холодильник. Банджо тяжко оседает у ее ног и исторгает несусветный вздох. Хочет завалиться спать.

— Он на улице, — произносит Трей. — Говорит, скоро придет.

Мама отвечает:

— Где ты эту худи взяла?

— У Лены.

Шила кивает. Трей спрашивает:

— Ты ему дашь остаться?

Шила продолжает тереть.

— Он тут живет, — говорит она.

Трей отщипывает для Банджо кусочек хлеба, смотрит на мать. Шила женщина высокая, жилистая, мосластая, с густыми рыже-каштановыми волосами, чуть тронутыми сединой, затянутыми в хвост. Лицо у нее как старое дерево — кое-где вытерто до блеска, а кое-где грубое — и неподвижное. Трей ищет в нем красоту, о которой говорил отец, но слишком уж много раз видела она это лицо и в таких понятиях истолковывать его не может. Говорит:

— Это ты ему сказала, что Брен ушел его искать?

С тех пор как они промеж собою произносили имя Брендана, прошло почти два года. Шила знает то же, что знает Трей, — плюс-минус. Трей слышит, как мать шумно выдыхает через нос.

— Я.

— Чего это?

Шила смахивает крошки со стола в ладонь.

— Я хорошо знаю отца твоего. Вот чего.

Трей выжидает.

— И еще я ему сказала, что вы тут все скучали по нему люто. Все глаза выплакивали что ни ночь, вы с Мэв в школу не шли, потому что стыдно было, что нет у вас папки. И стыдно, что мне годная одежда не по карману.

— Мне насрать было, что он уехал, — говорит Трей. — Да и насчет одежды насрать.

— Я знаю.

Кухня пахнет беконом и капустой. Мать двигается медленно и ровно, словно растягивает запас сил.

— Если совесть его заест как следует, — говорит Шила, ссыпая крошки из ладони в мусорное ведро, — он от этого сбежит.