Я помню, что почти каждый раз, когда мне удавалось выйти на прогулку, на меня оборачивались недоуменные прохожие — так жадно я ловила ртом воздух. Как будто только что вынырнула из затхлого болота.

* * *

Когда я поднялась в квартиру к бабушке, та встретила меня сильными объятиями. А затем провела меня на кухню, попутно расспрашивая про мое самочувствие и мою жизнь.

В двухкомнатной бабушкиной квартире с огромными окнами до потолка все шкафы и полки ломились от книг, и за каждым предметом скрывалась хотя бы небольшая семейная история. В большой комнате стояло потрескавшееся от времени пианино «Красный Октябрь», на котором бабушка великолепно играла и безуспешно пыталась заставить играть и меня, и еще раньше мою маму. На стенах висели мамины юношеские рисунки, а из моего творчества на полке стоял сборник моих детских стихов, которые бабушка сама собрала и поместила в кожаный переплет. Стоит ли упоминать, что именно это и отбило у меня желание писать стихи.

Особняком стоял небольшой шкафчик, который бабушка использовала как столик для компьютера. В нем хранился самиздат. Бабушка, работница Эрмитажа, дружила с великими писателями: Бродским, Довлатовым, Мейлахом, перепечатывала на печатной машинке их произведения и распространяла. А когда я стала взрослой, открыла этот шкаф маленьким железным ключиком и, рассказывая о постоянных переездах с квартиры на квартиру, тревожном ожидании обыска и уничтожении материалов, дала мне прочитать каждый уцелевший листочек, напечатанный грубым машинным текстом на тончайшей, как крыло бабочки, бумаге. У бабушки сохранилось даже напечатанное выступление Михаила Задорнова 1985 года, где он на чем свет стоит ругал советскую власть. На меня как на комика этот материал произвел неизгладимое впечатление.

Но на наших с бабушкой встречах я рассказывала ей обо всем, кроме работы. Бабуля так и не приняла того факта, что я стала комиком. Где это видано? Девочка, выросшая в Эрмитаже, профессорская внучка, стала шутом, выступающим в дешевых кабаках! Поэтому вместо стендапа я рассказывала про Свету и ее горе, и бабушка всегда ей очень сочувствовала.

Я села за кухонный стол, и бабуля поставила передо мной мой любимый чай с чабрецом.

— Бабуль, тут такое дело… — начала я.

— Что случилось? Ты не пугай так, у меня сердце остановится.

— Я должна была съехать от Светы, но не могу. Пришли анализы, она сдавала их перед полетом в Новосибирск. В общем, у нее рак.

Бабушка громко ахнула, и ее лицо потускнело:

— Какой ужас, Таточка! И какая стадия?

— Как я поняла — самая начальная. Будет лечиться. Глеб Коганович, ее психотерапевт, ну, я тебе о нем рассказывала, — написал мне сегодня, мол, бросьте ее, что я не обязана тащить на себе ее жизнь, что всех, у кого рак, — бросают. Ну, я не могу, я же друг ей, понимаешь?

— Конечно не можешь! Боже мой, какое горе. Бедная женщина. Передай ей, что я очень ей сочувствую. Какая она молодец. Ой-ой, как же это все тяжело.

Мы с бабушкой еще поболтали, попили чай, и я начала собираться обратно.

— Таточка, подожди. Это тебе.

Бабушка достала коробочку с кучей монет по десять рублей. Она всегда специально копила их к моему приходу, откладывала со сдач в магазинах и, как я подозреваю, даже обменивая крупные купюры на железные рубли. Это был своеобразный жест заботы с ее стороны, и отказать ей в этом вопросе было невозможно.

Я села за стол, чтобы посчитать каждую монетку.

— С ума сойти, бабуль, целых шестьсот сорок рублей! Ты чего? Ну не надо.

— Видишь, как давно ты не заходила, все копится. Что ты, бери, бери.

— Спасибо тебе огромное, правда, не стоило.

Я ссыпала мелочь себе в карман куртки, поцеловала бабушку и пошла обратно к дому Светы. Прохожие, которые обычно славились петербургским расслабленным темпом ходьбы, как будто назло неслись с удвоенной скоростью, и проливной дождь тоже торопил меня поскорее вернуться в Светин ад. Небо было темно-серого цвета, и величественные здания Невского проспекта грозно нависали надо мной. Каждое лицо у скульптуры атланта, кариатиды или человека мрачно и равнодушно смотрело пустыми глазницами прямо мне в душу.

На Аничковом мосту меня вдруг накрыло. Я поняла, что у меня закончились силы.

Я села на корточки и заплакала. Я почувствовала, как сильно устала за эти месяцы. Как не могла ни разу позволить себе быть слабой, ведь Свете приходится намного хуже.

Я не хотела к ней возвращаться. Не хотела возвращаться к слезам, крикам и постоянному напряжению. И мне становилось еще хуже от осознания, что я все равно вернусь.

Извещение

Свете провели срочную операцию по удалению яичника и назначили химиотерапию. Она нашла себе лучшего онколога в Песочке. Песочка — это огромный онкоцентр в пригороде Петербурга. Онколога звали Елизавета. Света нашла ее через своих знакомых и радовалась, что есть хоть какая-то польза быть врачом.

Деньги на лечение собирала Света. Сначала деньги с проданной квартиры в Новосибирске сразу ушли на все дополнительные анализы и консультации. Света приносила каждый день домой кипу бумаг с результатами анализов. Она даже расстроилась, что обещала эти несколько миллионов мне, а пришлось все потратить. Но я и не собиралась их брать и своими никогда не считала. К тому же я старалась тоже немного помогать Свете финансово. И каждый раз Света вставала в позу и наотрез отказывалась брать мои деньги, лишь иногда позволяя оплатить ей такси или купить что-то небольшое, чтобы ее порадовать.

Мои деньги и деньги моей семьи Светлана Богачёва в итоге возьмет. И возьмет очень много. Но пока она героически отказывалась от помощи. Света умела выжидать.

Больница, в которой Света работала на тот момент, тоже собрала кучу денег ей на лечение. При этом Света умудрялась каждый день в этой больнице работать.

* * *

В один из таких дней, когда Светы не было дома, выйдя в магазин за продуктами, я вернулась домой, захватив с собой содержимое почтового ящика. Среди старых газет, реклам и счетов за коммунальные услуги я увидела странный конверт на Светино имя. Может, это какая-то посылка, которую надо забрать? Я написала Свете, что на ее имя пришел конверт.

— Ой, открой, прочитай, чего там хотят? — пришел ответ от Светы.

— Не буду я чужую почту читать. Придешь — сама прочитаешь.

— Я только через сутки приду. Мне уже слишком интересно. Ну, не мучай!

— Блин, ладно.

Я взяла кухонный нож и аккуратно вскрыла конверт. Письмо начиналось обращением к Светлане заглавными буквами. Прочитав его, я закричала: «Да сколько можно?! Вашу ж мать!!!» — выронила письмо и села, закрыв лицо руками. Письмо гласило:

ИЗВЕЩЕНИЕ

...

БОГАЧЁВА СВЕТЛАНА ВЛАДИМИРОВНА, сообщаем, что ваш брат Горюшко Иван Владимирович 1990 года рождения умер в результате суицида. Ваша племянница Горюшко Ольга Ивановна 2016 года рождения погибла в результате расширенного суицида супруги Ивана — Горюшко Елены Анатольевны 1975 года рождения. Сообщаем вам, что ваш племянник Горюшко Андрей Иванович 2014 года рождения выжил и находится в больнице. Просим вас явиться в 88-й отдел полиции г. Сертолово, Ленинградская область, ул. Молодцова, 7/2, для уточнения данных.

Г. Сертолово, Ленинградская область, ул. Молодцова, 7/2

Россия, 188650

31 ноября 2020 г.

Старший майор полиции Вадим Валерьевич Шуков  [Фамилия изменена. (Здесь и далее прим. авт.) // Жизнь внутри меня очищай. // Сижу и пью свой мятный чай, // Я бескровный принц.]

Письмо было с печатью, датой и подписью. Я встала, подняла письмо и начала нервно бегать глазами по строкам. Ну не может такого быть, ну бред какой-то. Разве полиция извещает о мертвых? Или это шутка? Но кто будет шутить о таком?

И про своего брата Ваню, его жену Лену и их детей Света мне рассказывала. Может быть, это Лена сама прислала Свете, чтобы просить денег? Напугать? Но зачем так? Печать стоит. Вроде настоящая, подпись. Это сон какой-то?

Я схватила телефон и загуглила отдел полиции. И отдел, и работающий в нем полицейский, подписавшийся в письме, — все существовало. Я закурила и щелкнула кнопкой электрического чайника. Ну почему все так не вовремя? Только мужа похоронила, тут брат родной. И племянник. Какой ужас. Какой кошмар.

Чайник давно вскипел, я шагала из одного угла в другой, не решаясь взять телефон, лежавший на столе. Свете так было интересно, что в этом письме. Вот я ее порадую! Только что излечили ее от кошмаров по поводу погибшей семьи, так теперь оставшиеся родственники вдогонку решили помереть. Боже, что же делать? У Светы сегодня сутки. Может, работа хоть как-то ее отвлечет.

Я взяла телефон и набрала Свету.

— Да, Танюш, давай быстрее, я тут работаю.

— Света, такое дело. Я прочитаю тебе письмо, обещай ничего с собой не делать и быть сильной.

— Ты меня пугаешь. Что там?

— Читать?

— Да давай уже.

Я сделала глубокий вдох и без остановок прочитала Свете письмо. На том конце провода повисла тишина.

— Свет? Свет! Ты тут?

— Да, — ее голос звучал слабо и тихо.

— Свет, мне очень, очень жаль.

— Я перезвоню тебе, хорошо?

Света положила трубку. Я написала ей: «Только не делай ничего с собой, слышишь?» Света ответила: «Я справлюсь, пойду работать. Приду домой и подумаю, ты только не волнуйся, хорошо? Только отправь мне фото этого письма, пожалуйста».