Она даже не знала, что ответить. Было просто обидно, и всё. Ей казалось, что у неё прекрасная, упругая, небольшая, но очень симпатичная грудь. Да, всё небольшое, но вроде всё при ней и пропорционально. Она уже научилась выбирать одежду на свой маленький рост. Нашла магазинчик, где привозили одежду из Италии именно для таких малышек, как она. Владелица магазина комплекцией была очень похожа на Айшу, только старше её лет на десять. Она с удовольствием подбирала для симпатичной покупательницы новые наряды и образы, всегда звонила ей и звала на примерку после поступления новых коллекций и в период сезонных скидок. Но после таких слов слёзы предательски сами заполняли глаза. Было жалко себя и обидно. Ведь это же нельзя исправить. Зачем так говорить?
Надо заметить, что подобные слова-уколы звучали от него в её адрес всё чаще и чаще. Самое неприятное, что даже при других людях он мог сказать ей что-то подобное о её внешности или посмеяться над каким-то промахом. Иногда он делал вид, что обиделся, и «ставил её на паузу». Да, именно так это называлось. Порой молчал по несколько дней. Не отвечал на звонки, не приезжал, а если она пробовала мириться, игнорировал ещё больше.
В компании мог сказать: «Слышите какой-то голос?» — если Айша начинала что-то рассказывать или вступать в диалог с окружающими, когда они с Германом были в ссоре. Несколько раз она в слезах убегала из гостей, куда они приходили вместе, именно от его отношения и стыда за себя. Шла по улице и рыдала в голос.
Айша страдала от неопределённости своего статуса. Вроде она в отношениях и у неё есть постоянный мужчина, практически муж, они любят друг друга. Вот тут — стоп.
...Они любят или она любит? Этот вопрос она себе не осмеливалась задавать.
Иногда обижалась. Несколько раз заявляла ему, что всё кончено, что она больше так не может и не хочет. В такие моменты Герман усиливал своё влияние и обаяние, буквально околдовывал.
Встречались они то у неё, то у него. Она так и жила у Тони, Герман жил вместе с мамой. Алевтина Васильевна была женщиной старой закалки, ей категорически не нравились «эти профурсетки», которых приводил сын. Особенно эта новая, которая не просто в гости заходила, а уже несколько лет атаковала её сына.
— Она ещё и приезжая, как выяснилось, и зовут её Айша. Ужас какой-то! Ходит и ходит. Видит же, что мужчина на ней не женится никогда, а всё ходит и ходит, — делилась она своим возмущением с подругами, разговаривая по телефону.
Жили они на Семёновской, в старом сталинском доме. Когда-то это была коммуналка, но хваткая Алевтина Васильевна сумела в своё время расселить соседей и занять квартиру полностью, сделала ремонт, превратив четырёхкомнатную коммуналку в просторную трёшку. Сына она воспитывала одна, с его отцом развелась, когда Герману было три года. Бывший муж уехал на Камчатку, и, кроме редко присылаемых алиментов и открыток с Новым годом, вестей от него не было никаких, как, впрочем, не было и никакого влияния на мальчика.
Всю жизнь Алевтина проработала в сфере искусства, вращалась, как она говорила, в богемной среде, по всей квартире висели картины известных ей художников, может быть, даже персонажей её случайных и бурных романов. По квартире она ходила исключительно в вишнёвом бархатном халате, подпоясанном витым шнуром со свисающими кистями, и в туфлях на небольшом каблучке. Целыми днями она почти не выходила из своей комнаты, курила, пила кофе из старого кофейника с задорно изогнутым носиком, наливая его в невесомую тонкостенную чашку из императорского фарфора, беседовала с приятельницами по телефону и смотрела телевизор. Она была в курсе всех последних сплетен своего некогда богемного мира.
Однажды, после очередной довольно продолжительной ссоры, когда Айша уже решила, что она наконец освободилась от этих буквально убивающих её отношений, она приехала к нему забрать свои вещи. В результате опять не устояла, сдалась без боя. Нет, он не уговаривал её, не извинялся, он просто вёл себя так, будто ничего не произошло, будто он ей безумно рад, соскучился, будто и не заметил пролетевших дней разлуки. От этого реальность Айши раздваивалась.
...Есть Айша со своими мыслями, и есть Герман — такой настоящий и живущий сегодняшним днём.
У него всё легко и просто, в его жизни она была и есть, а всё остальное — просто её нервы. Мирились они в постели. Нервный накал в ней достигал своего апогея и выплёскивался в этом безумстве слияния, после чего тревога её отпускала, становилось хорошо и уютно. Она была буквально в зависимости от Германа и секса с ним.
...— Что ты в нём нашла? — говорила ей Тоня, вернувшаяся в Москву и заставшая Айшу в момент очередной ссоры с Германом. — Ты же всё время плачешь. Это ненормальные какие-то отношения! — возмущалась она, заваривая восхитительный чай и доставая пироги, привезённые с собой из Воронежа.
— Я не могу без него. — Айша села за стол, взяла в руки свою любимую кружку с цыплёнком, мамину, привезённую ещё из дома, утёрла слёзы и стала уплетать пирог с капустой.
— Вкусно?
— Ещё бы! Кстати, Герман считает, что я слишком худая, хотя мне все делают комплименты на работе. Вот наемся твоих пирогов и стану то что нужно для него. — Она улыбнулась и потянулась за вторым куском.
— Не станешь. Ты и так прекрасная. Если он этого не видит, то либо просто не любит тебя, либо специально вселяет в тебя комплексы, чтобы ты никуда не делась. Он тебя вообще хвалит?
— Редко. Хотя я так стараюсь. Я и зарабатываю всё сама, ничего у него не прошу. Готовлю то, что он любит, в доме прибираюсь, с мамой его не конфликтую, хотя она такое мне высказывает, что повторить страшно. Фирму свою развиваю, конкурсы выигрываю. Но он редко хвалит.
— Вот-вот. Не видеть, какая ты замечательная, просто невозможно. Значит, либо чёрствый человек, либо специально не хвалит, боится, вдруг ты поймёшь, какое ты сокровище, и зазнаешься. — Тоня засмеялась, подошла, обняла сидящую на табуретке Айшу, прислонив её каштановую головку к своей груди. — Девочка моя хорошая! Переживаю за тебя. Стукнула бы этого Германа, заразу такую!
Айша приезжала к нему, оставалась на ночь, приготовив ужин и сама сходив за продуктами — в доме было шаром покати, и, кроме бульона с яйцом и зеленью — фирменного супа Алевтины Васильевны, ничего не было.
...Герман же вообще не интересовался проблемами быта и обеспечения жизни. Всё вокруг него функционировало само.
Холодильник кем-то наполнялся, вещи стирались, в доме появлялись кофе и спиртное с сигаретами. Если чего-то не было, он звонил либо друзьям, либо подругам. Те с радостью его поддерживали. Приходили, приносили, готовили. Причём делали они это легко и непринуждённо. Надо сказать, что и он, в свою очередь, всегда откликался на просьбы друзей. Каким-то, только ему ведомым, образом узнавал, что у них что-то не так, мог неожиданно сорваться с места, изменить свои планы и мчаться куда-нибудь в другой город, чтобы выручить какого-то Лёшку или Петьку, попавшего там в беду. За это качество все его любили, уважали и поддерживали, откликались в ответ на любые его, казалось бы, безумные и странные просьбы.
— Аллочка, как дела у тебя, моя дорогая? Прекрасно? Супер! А у меня что-то сигареты закончились. Может, забежишь, обсудим новости и перекурим вместе.
Буквально через десять минут приходили Аллочка, Катенька и так далее. Дом наполнялся необходимым. При этом Герман не был бабником. Вот в чём Айша была уверена, так это в том, что спит он только с ней, только её считая своей женщиной. Со всеми остальными Герман дружил.
Это устраивало всех, кроме Айши и Алевтины Васильевны. Первая хотела замуж, а вторая, напротив, не хотела делить сына с кем бы то ни было ещё. По этой причине из всех «шаставших» по их трёшке на окраине Москвы она невзлюбила только Айшу — остальные, на её взгляд, опасности для её материнского счастья не представляли.
Мало того что Алевтина с ней не разговаривала, не замечала того, что Айша готовит, отделила себе полку в холодильнике и готовила одновременно с ней, она ещё и жаловалась на неё сыну, говорила в спину нецензурные гадости, будучи при этом интеллигенткой в пятом поколении, — в общем, пыталась выжить Айшу из жизни своего сына всеми силами.
— Здравствуйте, Алевтина Васильевна, я к Герману, разрешите, я пройду. — Айша стояла в прихожей с сумками из магазина. У неё уже были свои ключи от квартиры; воспользовавшись ими, она и вошла — собиралась приготовить ужин и прибрать комнату Германа.
— Опять припёрлась, шалава! Ишь, зуд у неё во влагалище. Шастает по квартирам! Порядочным людям покоя не даёт. — Алевтина Васильевна стояла на пороге своей комнаты с сигаретой в зубах, в своём вечном халате и с творческим беспорядком на голове.
В свои почти восемьдесят — она родила Германа поздно и гордилась тем, что пожила и для себя, — Алевтина Васильевна постоянно эффектно курила, пила литры кофе и вела круглосуточные телефонные беседы. Сын боготворил мать, слова о ней плохого говорить никому не разрешал. Когда Айша пару раз робко пожаловалась, передав слова его матери о себе, Герман изумился и сказал, чтобы Айша не придумывала — мама такого сказать не могла.
