— Надеюсь, она станет моей женой, — таким же ровным и спокойным голосом произнес Гарандин.

Коротко помолчали, всего пару-тройку секунд, за которые мужчины обменялись пристальными взглядами.

— А вы изменились, Владислав Олегович, — усмехнулся Кнуров. — Раньше вы бы сказали иначе, что-то вроде: «Я намерен на ней жениться».

— Раньше, — в тон ему ответил Гарандин, — я не обратился бы к вам за информацией.

— Да, — согласился Сергей, — не обратились бы.

Вздохнул глубоко и отвернулся, задумчиво глянув в окно, резко выдохнул и снова посмотрел на Влада.

— Знаете, почему мы с Ринком приняли ваш заказ и работали с вами в свое время?

— Подозреваю, что не только потому, что я щедро вам за это платил, но и из-за того, что в те времена вступать со мной в противостояние было весьма недальновидно. Лучше сотрудничать, — иронично усмехнулся Гарандин.

— И когда нас останавливали разумные доводы, Владислав Олегович? — усмехнулся Сергей. — Вы же прекрасно понимаете, что нам совершенно ни к чему было проверять друг друга на предмет, у кого нерв крученей и связи позаковыристей.

— Да бросьте вы, Сергей, — отмахнулся Гарандин. — Вы же понимаете, что в то время даже, скажем так, тесное «внештатное сотрудничество» господина Ринкова [Герой книги «Крымский роман».] с конторой на самом высоком уровне вряд ли могло бы вам помочь, осерчай я всерьез и упрись в своем недовольстве.

— Ну отчего же… — не согласился Кнуров.

— Да ладно, — снова отмахнулся Влад, — для вас это бодание обошлось бы гораздо большими затратами и потерями по всем параметрам и статьям, в том числе и репутационным.

— Ну это тоже вряд ли бы остановило Ринка и всю нашу команду, если б и мы уперлись, — констатировал очевидное Сергей.

— Ну, это-то понятно, — продолжал усмехаться Гарандин, правда, не без уважительной нотки, — Антон Александрович — человек определенной репутации и характера. Да и ладно, чего уж теперь мериться задним числом.

— Согласен, — кивнул Сергей и продолжил свою мысль: — Так вот, Владислав Олегович, мы взялись тогда сотрудничать с вами, в числе прочих причин, еще и потому, что из сообщества людей того уровня, к которому вы принадлежали, вы относились к редкому меньшинству, которое четко видело края и не переступало границы, не связывалось с черным криминалом. К тому же вы были известны в деловых кругах как человек, всегда державший свое слово, даже если оно шло в ущерб самому святому — прибыли.

— В те времена я избегал такой недальновидной ошибки, как давать обещания, — уточнил Гарандин.

— За редким исключением, — внес ясность Кнуров и продолжил: — Вы не держались за деньги и бизнес, относясь к ним скорее как к инструментам, а не как ко всей своей жизни. И сейчас я оценил тот факт, что вы не стали использовать для получения информации о Дине свои каналы, обратившись непосредственно к нам, как я понимаю, оберегая ее от лишнего любопытства. Хотя… — недовольно махнул он рукой, как на дело безнадежное, — она постоянно сама подставляется.

И перешел к рассказу о непростых делах, работе и заботах Дины Нагорной и ее тесном сотрудничестве с компанией Антона Ринкова и его ближайших соратников: Михаила Дубина и Сергея Кнурова.

Под скупое и неспешное изложение фактов мужчины успели перекусить и выпить по чашке чаю. Закончив свой рассказ, Кнуров произнес почти нейтральным тоном:

— Я бы сильно не рекомендовал никому обижать девочку.

— Я тоже, — согласился с ним Гарандин и посмотрел прямо в глаза собеседнику.

Двое очень непростых мужчин поняли друг друга и договорились.

— Спасибо за информацию, Сергей, — обозначил конец их встречи Гарандин. — Я ваш должник.

— Если сможете убедить девочку найти иное применение ее талантам и сделаете ее счастливой, то мы все станем вашими должниками, — улыбнувшись, Кнуров чуть кивнул и поднялся из-за стола.

Гарандин тоже поднялся и пожал тому руку, прощаясь.

Кнуров ушел, а Влад, вернувшись за стол, неспешно потягивал душистый травяной чай и заново прокручивал в голове весь разговор, расставляя и мысленно сортируя собранную информацию.

Дина проснулась ранним утром с устойчивым ощущением, что она забыла сделать что-то очень важное, но никак не может вспомнить, что же это.

Как бывает, когда вдруг выскакивает из памяти какая-то мысль, или нужное слово, или фамилия чья-то, которую вот прямо сейчас надо вспомнить, — и вроде бы крутится вот прямо на поверхности, здесь, совсем рядом, и ты же знаешь, какое это слово — вот же оно, ну вот же! — только недавно оно приходило на ум, а вспомнить не можешь никак, и все!

Будь оно неладно!

И ведь вся засада в том, что непременно вспомнишь, но только тогда, когда оно тебе уже на фиг не сдалось, и ты думать забыл о предмете своих мучительных потуг.

Вот именно такая засада и разбудила Дину ранним утром — ощущение, что она упустила что-то очень важное.

Да и к черту! — рассердилась она, чувствуя, как напряженное усилие мгновенно вызывает резкую боль в голове и шум в ушах.

Нет, ну его на фиг, надо будет — само вспомнится, а ей напрягаться совсем нельзя, ей даже читать запрещено, у нее и смартфон вчера отец забрал, и рабочий телефон — старенькую трубку с минимальными функциями.

Когда папенька в ипостаси доктора — а в ней он пребывает большую часть жизни, — то становится очень суров и грозен, как высокое начальство.

И поскольку чувствовала себя Дина препаршиво, то и спорить с папенькой не стала, тем более что под действием препаратов и своего болезненного состояния большую часть времени она пребывала в полудреме, периодически проваливаясь в сон-забытье.

А тут на тебе — проснулась с ощущением потери чего-то очень важного, что она неосмотрительно упустила. Но пришла мама, принесла всяческие вкусности на завтрак, принялась обихаживать доченьку, и Дина окончательно забыла о том, что она там усиленно и тщетно пыталась вспомнить.

Но оно напомнило о себе само. Точнее будет сказать — сам.

Коротко стукнув в дверь, вошел Влад Гарандин.

— Доброе утро, — поздоровался он с дамами.

«Вот оно! — озарило Дину. — Вот то самое важное, что я пыталась вспомнить: я так и не узнала, откуда мне известна его фамилия и кто он вообще такой. Хотела же посмотреть в инете, у отца спросить — и забыла!»

— Здравствуйте, Владислав Олегович, — тем временем приветливо поздоровалась с Гарандиным мама Дины.

— Здравствуйте, Антонина Борисовна, — улыбнулся ей Влад, демонстрируя свою осведомленность, чем откровенно ее удивил.

— Берите кресло, — предложила ему Антонина Борисовна, — двигайте к кровати и присаживайтесь.

— Спасибо, — поблагодарил Влад. Он поставил на стол у окна пакет, который принес собой, передвинул, как посоветовали, легкое кресло поближе к постели больной и, присев, наконец обратил свое внимание на пострадавшую:

— Здравствуйте, Дина, — улыбнулся он ей и спросил традиционное в таком случае: — Как вы себя чувствуете?

— Как сбитая машиной, — честно ответила она.

Что-то определенно неладное творилось с ней — она настолько сильно обрадовалась его приходу, что сердце бешено застучало, в голове стало как-то легко, а по телу прошлась теплая, согревающая волна. И этот его голос… Какой замечательный у него голос, и глаза такие удивительные, как темный балтийский янтарь.

Они смотрели друг на друга, словно вошли в некое особое пространство на двоих, на какое-то короткое время забыв о присутствии Дининой мамы, с удивлением посматривающей на них, «зависших» в молчании.

И тут в пакете, который принес Гарандин и поставил на стол, что-то дзинькнуло, и он начал медленно заваливаться набок. И этот звук разорвал затянувшееся молчание. Влад поднялся с места, подхватил падающий пакет и пристроил понадежней.

— А ведь мы с вами встречались, Владислав Олегович, — произнесла с улыбкой Антонина Борисовна.

— Извините, не припоминаю, — возвращаясь в кресло, сказал Гарандин.

— Ну это понятно, — кивнула женщина, — в то время вы занимались весьма масштабными проектами и о малых своих деяниях могли и не помнить.

— Вы пострадали от моей деятельности? — ровным тоном поинтересовался Гарандин.

— Как раз наоборот, — понимающе усмехнулась Антонина Борисовна и пояснила: — Я возглавляю интернат для музыкально одаренных детей, под патронатом Московской консерватории и музучилища при ней. В самом конце девяностых наш интернат собирались закрывать в связи с аварийным состоянием зданий, в которых он располагается. Наше учреждение расположено в историческом центре Москвы и до сих пор является лакомым куском для многих деятелей, мечтающих урвать такие площади. А уж тогда интернат откровенно и целенаправленно уничтожали. Как потом выяснилось, мэрия уже продала участок нашей земли кому-то из коммерсантов, естественно, получив громадные взятки, оставалось лишь довести разорение до конца. И что только тогда с нами не творили: и свет выключали, и отопление, и в конце концов признали здания аварийными, а ведь у нас детки. Талантливые, гениальные детки, и некоторые без патроната родных, сироты, а их собирались распределить по обычным интернатам. Настоящее преступление. Мы с коллегами и с несколькими преподавателями из консерватории, заручившись поддержкой известнейших музыкантов, выпускников консерватории, отправились на поклон к сильным мира сего. До правительства дошли, но нам дали только одно: милостиво разрешили поискать спонсоров на ремонт. Срок — полгода, в течение которых нас обещали не трогать. И мы пошли искать.