Татьяна Бочарова

Женщина в лунном свете

1

Нина умерла в апреле. Стоял погожий денек. С утра ярко светило солнце, заливались птицы в ветвях старой березы под окнами. Она лежала в постели, маленькая, сухая, точно былинка, глаза ее были открыты и смотрели на Ивана доверчиво и спокойно. Он сидел рядом и подавленно молчал. Он не знал, что сказать.

Нина все понимала. Она понимала, что сейчас ее не станет. Лицо ее было отрешенным и безмятежным. А вчера еще она мучилась от боли, кусала губы, в глазах был страх, страдание.

За ночь все переменилось. Боль ушла, страх тоже. Она позвала Ивана.

— Давай я Борьке позвоню, — предложил он, испугавшись этой внезапной безмятежности и тихости жены.

— Не надо, — попросила она, едва шевеля запекшимися губами, — зачем? Он на работе сейчас. Вечером освободится, приедет. А то в выходные.

Иван понял, а вернее, почувствовал, что Нина специально так говорит — она знает, что до вечера не доживет, не то что до выходных. Не хочет, чтобы сын видел ее конец. Тем более Борька не один придет, а с Зойкой, супругой, будь она неладна. Зойка свекровь ненавидит. Зачем Нине в последние свои минуты терпеть рядом эту змеюку?

Иван согласно кивнул и сел возле кровати жены нести свой крест, свою вахту. Оба молчали, одна лежа под одеялом, другой сидя на новом, недавно купленном дерматиновом стуле с металлической спинкой. Каждый вспоминал одно и то же — общую их молодость.

Иван думал о том, как быстро все промелькнуло — каких-то тридцать лет, и нет юности, нет озорной зеленоглазой девчонки с каштановыми кудрями и сочными розовыми губами. Нет весенних пьяных вечеров, поцелуев в сквере на скамейке, сердца, стучащего в груди от оглушительного счастья: «Влюблен! Женюсь!» Куда все подевалось? И почему так внезапно и скоро?

А Нина думала о том, что, несмотря на горькие слезы последних десяти лет, на бедность и безденежье, на тяжкую болезнь, растерзавшую ее плоть, она все же была счастлива. Если б не Ванино пьянство, то и совсем счастлива. Потому что знала твердо — любовь у них была, взаимная, яркая, как в фильмах показывают. А ради любви все можно стерпеть: и нужду, и ссоры, и бегство из дому повзрослевших детей. И даже мужнино пристрастие к алкоголю.

Вот так они молчали и вспоминали, а за окном надрывалась маленькая серая птаха, выводя трели и рулады на старой, видавшей жизнь, березе, среди ветвей, покрытых набухшими почками, готовыми пустить первую листву…

2

На похороны приехала сестра Нины, Татьяна. Она жила в Минске и была старше Нины на пять лет, но выглядела гораздо моложе нее. Татьяна поселилась у них в квартире, хлопотала, звонила беспрерывно по телефону, по-хозяйски гоняла Ивана, Борьку и даже Зойку. На кладбище она тоже всем заправляла, а уж на поминках и вовсе чувствовала себя генералом.

Сам Иван казался себе маленьким и ничтожным, и ему хотелось стать еще более незаметным, залезть под стол и спрятаться там от сочувственных и одновременно осуждающих взглядов родни и друзей. Он смотрел на большой портрет Нины, стоявший в торце стола, перевязанный траурной лентой. На нем жена, молодая, белозубая, смеялась, словно давая понять Ивану: все в этой жизни преходяще, не стоит так уж убиваться.

Иван наливал стопку за стопкой, ему не хотелось смотреть на Нинину улыбку. Нина давно не была такой — ослепительно красивой, полной сил и юного задора. Она была худой и угасшей, с пожелтевшим лицом, воспаленными глазами, тихим голосом. Но именно это была его Нина, та, которую он держал за руку во время ее последнего вздоха…

Поминки Иван запомнил плохо. Все утонуло в хмельном угаре. Дней пять или больше он не просыхал, а когда очнулся — за окном было темно, а кругом тишина. Иван, с трудом заставив тело шевелиться, сел на диване. Где все? Где Борька, Зойка, где Татьяна? Бросили его одного в горе и беспомощности, гады.

— Борька-а, — позвал Иван и не узнал своего голоса, надтреснутого и едва слышного. — Борь, ты где? Плохо мне, сынок…

Ивану действительно было хреново: голова точно свинцом налита, в глазах тошнотворная зелень, под ложечкой тянущая тупая боль.

— Борька-а…

— Ну чего ноешь-то? Иду я, иду, — послышался спокойный голос.

В комнату зашла Татьяна.

— Проснулся? — Она укоризненно покачала головой. — Свинья ты, Ваня, какая же свинья! Тебе лишь бы водку жрать. Ниночки нет, царствие ей небесное. — Татьяна всхлипнула и перекрестилась. — А у тебя все одно на уме. Эх… — Она безнадежно махнула рукой.

Иван между тем заметил цепким натренированным взглядом в другой ее руке поллитровку. Славная Танька баба, понимающая, не даст пропасть родственнику.

— Танюш, вот те крест, завяжу я. — Иван нетвердой дрожащей рукой положил знамение. — Это ж я от горя. Как я без Ниночки? Что я теперь… — Он не договорил, голос его сорвался, глаза наполнились слезами.

Татьяна вздохнула и, приблизившись к дивану, села рядом.

— Эх, Ваня, Ваня. — Ее теплая мягкая ладонь коснулась его шевелюры. — Ведь неплохой мужик. Как ты так жизнь свою профукал? Все питье твое, будь оно неладно. И Ниночку на тот свет раньше времени спровадил, она-то любила тебя, дурня, переживала, убивалась. Вот и допереживалась…

Они сидели на диване, обнявшись, застыв в неизбывном горе, и молча тихо плакали. Первой пришла в себя Татьяна.

— Вот что, Ваня, ты выпей, опохмелись. Я там яишенку пожарила с колбаской, пойдем, тебе поесть надо. Ты с поминок голодаешь, ничего, кроме водки, в рот не брал.

Иван послушно двинулся за ней в кухню, присел к столу, как всегда, бывало, садился, ожидая, пока Нина поставит перед ним тарелку с едой. И вдруг с новой болью и остротой ощутил — не будет больше он так сидеть, с нетерпением глядя в спину хлопочущей у плиты жены. Никогда больше не посмотрит она на него усталыми и добрыми глазами, не скажет с дружеской усмешкой: «Ну что, папочка, проголодался? А у нас сегодня вареники на ужин…»

Иван уронил голову и уставился в столешницу. Татьяна подала ему скворчащую сковородку и вилку. Иван налил стопку, за ней другую, третью. Постепенно его отпустило, пелена перед глазами рассеялась, тошнота прошла.

— С работы звонили, — сказала Татьяна.

— Чего им? — рассердился Иван. — Могу я жену похоронить, в конце концов?

— Так больше недели уже прошло. — Татьяна грустно улыбнулась.

— Как больше недели? — не поверил Иван. — Я думал, пара дней.

— Завтра девять дней. — Татьяна все так же грустно покачала головой. — Отметим, и поеду я.

— Куда поедешь? — не понял Иван.

— Домой поеду, горе ты луковое. У меня там внуки, огород, хозяйство брошено. Не могу ж я с тобой здесь вечно сидеть да водкой тебя поить.

Иван молча смотрел на Татьяну, не зная, что сказать. Он боялся остаться один в пустой квартире, боялся, что ночью явится к нему Нина и начнет упрекать, что не берег ее при жизни. И будет права. Но он же мужик, не пацаненок, чтобы вцепиться в Татьянину юбку и просить не уезжать, не бросать его.

— А на работу сходи, — проговорила Татьяна, забирая пустую сковородку. — Там сердятся уже, говорят, подводишь ты их, заказы срываешь.

— Схожу. — Иван обреченно кивнул.