— Не почивает еще князь?

Что ответили с той стороны, не слышно было, но дверь еще чуть-чуть приотворилась, и пришедший осторожно проскользнул в узкое отверстие.

Степка притиснул нос к щели в тыне, но больше ничего не было ни слышно, ни видно.

«Чего ж они там, копаются? — сердился Степка. — Верно, колодку не распилят».

Степка весь прижался к тыну, не замечая, что репей вцепился в его штаны, а крапива жжет ему руки. В усадьбе попрежнему было тихо. И вдруг громко завизжала какая-то тяжелая дверь, как будто на парадном крыльце, и звучный голос сказал:

— Мелентий, кто там у тебя беглого того сторожит?

— Ванюшка, — отвечал заспанный голос повара.

— Проведи вот Олуйку туда и сыми с того Михалки колодку.

Вслед за тем тяжелая дверь захлопнулась, и Степка весь замер.

«Перешиб, проклятый Олуйка, — решил он, — да и тех, Ванюшку с Савёлкой, застукают».

В эту самую минуту что-то зашуршало у самого уха Степки, бревно подалось, и из узкой лазейки высунулась голова Михалки, а следом пролез и весь он.

— Живо бежите! Еле ушли, — зашептал в щель Савёлка. — Мелентий туда пошел, — надо быть, проверять. С Ванюхи, ведомо, шкуру спустит.

— Спасибо, Савёлка, век не забуду, — прошептал Михайла, оборачиваясь.

Но Степка уже схватил Михалку за руку, и они чуть не кубарем скатились к берегу Неглинной.

Но куда же дальше? Об этом Степка ни разу и не подумал. Он с недоумением смотрел на оборванного, растрепанного Михайлу.

— Молодца, Степка, — проговорил тот. — В самое время ты. Наутро сто плетей посулился князь. Живым бы не встать.

Степка только хмыкнул. Он ни слова не сказал про то, что слышал сейчас, поджидая Михайлу. Может, и не прознает он, что князь его освободить надумал. Век будет Степке благодарствовать.

— Ну, идем, что ли, — сказал Степка. — Тут подале мост есть. Под им хоть всю ночь сиди, никто не сунется.

Вверху, в усадьбе князя, раздались голоса, крики, замелькали факелы.

Степка с Михайлой помчались вдоль берега. Крики стали замирать, но речка делала крутой поворот, и они неожиданно снова очутились под усадьбой князя.

— Стой, прошептал Михайла, подняв голову. — Тихо там вовсе, и огни потухли. Что за притча? Куда ж погоня девалась?

Степка промолчал. Про себя он соображал, что, может, как князю донесли, он приказал не наряжать погони.

— Верно, в обход усадьбы побегли, заметил Михайла. — Ну, где тут тот мост? До зари посидим, а там я к Карпу Лукичу проберусь. Он присоветует чего ни то: може, гонцом пошлет. А ты к Патрикей Назарычу ступай. — Степка, — нерешительно проговорил Михайла, когда они забились в густую заросль под мостом. — Тут к Патрикей Назарычу баба одна не захаживала — с мальчонкой? Приказывал я ей.

— Как же, — вызывающим голосом ответил Степка. — От ей и прознали. Муженька, сказывала, мово, свет Михайдушку, у Воротынского князя забрали.

Степка замолчал.

Молчал и Михайла.

— Так и сказывала: муженька, мол? — проговорил погодя Михайла негромким голосом.

— Да почитай что так и сказывала. Лучше б, сказывала, тот пес меня в клочья изорвал, не чем моего Михайлушку тронули. Мальчонка тоже все за тятькой кучился.

Михайла опять промолчал.

— А я было так полагал… — начал Степка, погодя.

Но Михайла не дал ему закончить. Он вскочил, вышел из заросли, поглядел на розовевшее небо на востоке и решительно сказал:

— Ну, спасибо, Степка. К Карпу Лукичу проберусь. Путь не ближний. А ты там у Патрикей Назарыча повести, — неопределенно прибавил он. — Захочет — придет.

— Ладно, — сказал Степка задорно. И женку с сынком приведет.

Степка сильно сердился на Михайлу, что тот не захотел ничего ему сказать.

Михайла не ответил и, кивнув Степке, зашагал в направлении Китай-города, держась поближе к домам и заборам. Степка несколько времени смотрел ему вслед. Как-то не так все вышло, как он надеялся. Все сошло хорошо, Михайлу он освободил, а почему-то не очень ему хотелось итти хвалиться к Патрикей Назарычу. Чуял он, что Патрикей Назарыч не сильно рад будет, коли с Олуйкой сговорился. И Савёлку с Ванюшкой он под плети подвел. И с Михайлой он на радостях рассорился. И зачем он сказал, что та баба муженьком Михайлу называла? Не было ж того. Первый раз, может быть, поставив на своем, Степка не пыжился от гордости.

А все-таки не миновать ему к Патрикею Назарычу итти. Или, может, не итти вовсе? Чего он там не видал? Патрикей Назарыч покрикивать стал, даром, что он Козьмы Миныча племяш. Вон шесть алтын ему пожалел, попрекать стал.

И вдруг ему ясно представилось, как он в белом парчовом кафтане с позументом стоит за стулом царя Дмитрия, а царица манит его ручкой и протягивает его соколу кусочки мяса. Вот это так жизнь была! И, наверно, в Калуге они так же весело живут. Нет, не вернется он к Патрикею Назарычу, — твердо решил Степка.

Михайла, не оглядываясь на Степку, быстро шагал к Китай-городу.

Просидел он у Воротынского не так долго, а злобы на него накопил еще больше, чем раньше. Что теперь делать, он и сам не знал. Чуял только, что надо и от ляхов избавиться, и вору калужскому не поддаться, и боярам руки укоротить. К Карпу Лукичу он торопился, надеясь, что тот, может, что-нибудь и надумал.

Дошел Михайла до Китай-города спокойно, погони за ним не было никакой. В доме у Карпа Лукича только что зашевелились, и работник как раз отворял ворота — ехать за водой на Москву-реку.

— Карп Лукич почивает еще? — спросил Михайла.

Работник не очень приветливо оглядел Михайлу, но все-таки сказал:

— Вставши. Да вон он сам на крыльцо выходит.

Карп Лукич, в одной рубахе, расправляя сбившуюся за ночь бороду и потягиваясь, сходил со ступеней, оглядывая хозяйским глазом двор и зашевелившихся в разных концах работников. Михайла шагнул во двор и сразу попался на глаза хозяину.

— А, Михалка, — сказал тот. — А что ж Патрикей Назарыч? Он сам сулился тебя привесть.

— Не был я еще у Патрикей Назарыча. Степка к ему пошел, а я прямо до тебя торопился, думал, — может, отошлешь меня куда, чтоб погоню на след не навести.

— Стой, Михалка, идем-ка лучше в избу. Там все скажешь.

— Пошто ж погоня? — спросил Карп Лукич, когда они сели на лавке в холодной половине избы, — Олуйка сказывал — добром тебя князь отпустит.

— Олуйка? — еще больше удивился Михайла. — Не видал я Олуйки.

— Кто ж тебя выпустил?

— Савёлка там у князя объявился, приятель мой давний, вот Степка с им и сговорился. Савёлка тот с парнем одним колодку мне распилили и вывели. А по-за тыном Степка поджидал. Карп Лукич во все глаза глядел на Михайлу, ничего не понимая.

В это время хлопнула калитка, заскрипели шаги по ступеням крыльца, и в горницу вошел Патрикей Назарыч. Увидев Михайлу, он всплеснул руками.

— Ты откуда? крикнул он. — Ни свет ни заря прибегал Олуйка, злой. Сказывал улетела, мол, птица. Пришел он по княжему слову выпускать тебя, а там, в подполье, одна колодка распиленная лежит. Как же это ты? Сам, что ли?

— Да тебе Степка не сказывал разве? — удивился вновь Михайла. — К тебе он пошел, как меня вызволил. А про Олуйку я и слыхом не слыхал.

— Так это, стало быть, все Степка состряпал! — вскричал Патрикей Назарыч. — Ну, погоди, надеру я ему ухи, как лишь воротится. Ишь своевольный пострел! Сказывал и ему про Олуйку, так нет, сам, вишь, надумал.

Но Патрикею Назарычу так и не пришлось надрать Степке уши. Больше тот в нему и не воротился.

— Ну да ладно, — продолжал Патрикей. Назарыч, — благо ты вышел. Пущай там Олуйка как знает с князем разбирается. У нас с тобой, Михалка, иной разговор. Да, допреж того сказать я хотел: бабка там тебя дожидает мальчонкой, больно по тебе убивается.

— То с Дурасова села, Маланья. Как я от Болотникова шел, трясовица меня злая схватила, — выходила она меня, Маланья. А я ей за то по хозяйству помог, как хозяина ее в ополченье забрали. А вот пошто сюда она прибрела, не ведаю я. Только лишь повстречал я ее, тут меня и схватили.

— Да там у их ляхи все село подчистую ограбили а старших ее сынов, сказывала она, волки задрали, как в лес со страху ударились.

— Ишь кручинная, — промолвил Михайла. — Помочь ей как ни то доведет я.

Патрикей Назарыч больше не расспрашивал.

— Ну-ка, Карп Лукич, — обратился он к хозяину, — обскажи ты Михайле, чего мы тут надумали. — Вот что, Михайла. Вора ты калужского, сказывал Патрикей Назарыч, знаешь?

— Как не знать? В Тушине еще нагляделся.

Карп Лукич сел на лавку, погладил бороду и внимательно поглядел на Михайлу. Парень ему нравился. Толковый, не озорной. С ним, может, и впрямь можно дело сделать.

— Сказывают, — начал он издалека, — Дмитрий тот, вот кого Болотников-то ждал, на Москву вновь ладит итти — Ваську выгонять.

— Ну его к лешему! — вскричал Михайла. — Ваську давно пора скинуть, а чтоб его… кукушку на ястреба сменять. Он одних ляхов за собой наведет — не продохнешь.

— Сказывают, он боле с казаками ноне, — раздумчиво проговорил Карп Лукич. — Ляхи-то от его вовсе де отступились.

— С казаками? — оживившись, переспросил Михайла. Но, подумав, он махнул рукой и прибавил: — То лишь чтоб до Москвы добраться. А там ляхи его вновь оседлают.