— Чего норовист? — заговорил Мелеха. — Покуда ты…

— Молчи, Мелеха, — перебил Афонька, — сам скажу. — Вишь, как норовист жеребец тот…

— Чего ж иного не заседлал, коли тот норовист? — спросила Анна Ефимовна.

— Да, вишь, попервоначалу-то не знать было. Ладно ехали, весел был Максим Максимыч… Да, вишь, не совладать ему…

— С чего ж не совладать, коль ладно ехали.

— Да, вишь, жеребец норовист больно.

— Покуда ты подпругу… — начал опять Мелеха.

— Ну, чего подпругу! — крикнул на него Афонька. — Седло на бок съезжать стало — я и подтянул… Упал бы Максим Максимыч.

— Ничего не понять, Афонька, — рассердилась Анна Ефимовна, — то, говоришь, жеребец норовист, то седло съехало. Чего ж на иного не пересадил?

— Да, вишь, невдомек было, ладно вовсе ехали, — сказал Афонька.

— Э, путаешь ты, холоп! — сказала сердито Анна Ефимовна, — часу лишь нет говорить с тобой. Подь отсель, после доспрошу.

Афонька поклонился и быстро выскочил за дверь, а Мелеха кинулся следом за Анной Ефимовной.

— Анна Ефимовна, матушка, — зашептал он, — не давай ты веры Афоньке, Иванову доводчику да наушнику. Максим Максимыч все на том жеребце…

— Молчи ты, Мелеха, крикнула Анна Ефимовна, — раззявы вы и с хозяином твоим Максим Максимычем. Цельной округой править собирался, а с конем совладать не смог. Подь с глаз моих. И чего лекарь не идет?

Тут как раз дверь отворилась, но вошел не лекарь, а старая ключница.

— Матушка, Анна Ефимовна, — сказала она, — к тебе государыня Марица Михайловна жалует. Анна Ефимовна пошла навстречу свекрови. Ключница широко распахнула дверь, и в горницу вплыла старуха. Строганова — Марица Михайловна. Толстая, дряблая. Синяя телогрея [Телогрея — длинная женская одежда.] колоколом на ней стояла. С двух сторон ее под руки вели монашка Феония и ближняя девка Агашка. Рядом бежал, подпрыгивая, дурачок Фомушка, босой, безбородый, в длинной холщовой рубахе и с вороньим пером в руке. Сзади толпились сенные девушки. Марица Михайловна, как вошла, так и запричитала:

— Ох, грехи наши тяжкие! Видно, прогневили создателя. Максимушка мой рожоный… Агашка, дай водицу святую покропить.

— Посля, матушка! Дай, ране лекарь поглядит, — сказала Анна Ефимовна.

— Ты уж и лекаря покликала, поспешница? — рассердилась старуха. — Перво бы богу помолиться.

Фомушка пробрался к окну, глядел, как вода с крыш капала, и водил пером по слюде, а потом забормотал:

Капель в землю падет,
Пташка в небо летит.

Монашка Феония дернула за рукав Марицу Михайловну и зашептала ей в ухо:

— Ох, матушка, государыня, не к добру то! Слышь, Фомушка чего молвит: в землю падет. Помер, стало быть, наш Максим Максимович, в землю пойдет. А пташка-то, стало быть, душенька его, в небо летит.

— Ахти, царица небесная! — запричитала Марица Михайловна, — а мне-то и невдомек. Ведомо, так. Фомушке господь открывает. Помер Максимушка мой рожоный, по грехам нашим, знать.

Марица Михайловна заголосила громче. Монашка, девки сенные принялись всхлипывать.

— Матушка, — сказала Анна Ефимовна с сердцем. — Чего голосишь. Рано времени хоронить начала. Лекарь…

— Не лекаря, попа зови, — прикрикнула на нее старуха. — Пущай отходную чтет.

— Да погодь ты, матушка, — сказала Анна Ефимовна, — вон лекарь идет. Пущай хоть поглядит ране.

Лекаря, видно, отливали водой. Пьян был, должно быть. Волосы мокрые висели махрами, кафтан еле сходился на толстом брюхе.

— Ты чего ж, Семеныч, не шел? — сказала Анна Ефимовна. Вишь, Максим Максимыча конь скинул. Лежит, не шелохнется, ровно мертвый. А, может, жив?

Лекарь быстро нагнулся к лавке. Кафтан у него натянулся, две пуговицы на животе с треском отскочили и покатились по полу, а кафтан так и разъехался на обе стороны. Лекарь со страхом покосился на Анну Ефимовну, но она и не заметила. Только монашка Феония всплеснула руками и зашептала что-то Марице Михайловне.

Лекарь, кряхтя, стал на колени, распахнул кафтан на Максиме Максимовиче, разорвал рубаху. Грудь у Максима была узкая, плечи торчали углами. Лекарь глядел на него и качал головой.

В горнице стало тихо. Марица Михайловна сердито бормотала что-то про себя. Анна Ефимовна не отводила глаз от лекаря. Только Фомушка все бубнил свое:

Капель в землю падет…

— Вишь ты, государыня, — сказал лекарь. — Теплый он — Максим Максимович, ровно как живой. А в грудях дыхания словно нет. Будто как померши.

Анна Ефимовна закусила губу, Марица Михайловна всхлипнула и заголосила:

— Помер сыночек мой рожоный, Чуяло сердце мое беду неминучую. Еще как вечор Агашку посошком учить почала, надломился посошок мой. Я тотчас угадала: ох, не к добру то. А вот и сломился дубок молодой, сыночек мой рожоный.

— Полно те причитать, матушка, — сказала Анна Ефимовна, — и без того тошно. Неужли помоги никакой сделать нельзя — обратилась она к лекарю.

— Ты погоди, матушка Анна Ефимовна, — сказал он, — может, и не помер Максим Максимыч, помроки лишь нашли. Вот я ему тотчас кровь жильную отворю, чтобы крови продух дать. А то у его кровь садиться начала. А там винным духом его натру. Может, он и опамятуется. Пущай лежит. Я тотчас нож вострый принесу и снадобье тож.

Лекарь потер себе живот, придержал кафтан и шаром выкатился из горницы.

— Вишь, матушка, может, и не помер Максим, — сказала Анна Ефимовна свекрови.

— Как не помер, — сказала старуха сердито. — Вишь, лежит, не шелохнется. Нехристь — лекарь твой. Покойника резать надумал. Фомушка, чай, правду видит.

А Фомушке надоело глядеть в окно. Он подобрался к Максиму Максимовичу, наклонился над ним и глубоко засунул перышко в нос Максиму Максимовичу.

Вдруг Максим Максимович встрепенулся весь, громко чихнул и открыл глаза, а Фомушка с испугом отскочил.

Девки зашевелились и заохали.

— Ахти, святители, очнулся! — вскричала Марица Михайловна. Вишь, не лекарь твой помог, а Фомушка.

Анна Ефимовна быстро подошла к мужу.

— Анница, — заговорил он слабым голосом. — Отколь ты?

Анна Ефимовна усмехнулась.

— Гадаешь, на Перми ты? Назад воротился.

Максим Максимович попытался подняться и опять упал на лавку.

— Ох! — вскрикнул он. Жеребец-то! Аль взад прискакал?

— Лежи уж, коль на коне не усидел. Хозяин! Лекарь кровь отворять тотчас будет, — сказала Анна Ефимовна.

— Бежи за настоятелем, Феона, — сказала Марица Михайловна, — пущай тотчас идет, поколь опамятовался Максимушка. А то без покаяния сынок помрет.

Фомушка запрыгал на одной ноге, приговаривая:

Сынок помрет,
Капель падет,
Мыша скребет,
Метель метет,
Петел поет,
Ладья плывет.

— Да уйми ты, матушка, дурака своего, — сказала с досадой Анна Ефимовна, и чего ты пугаешь Максима. Очнулся, так, бог даст, не помрет.

— Уж без тебя с сыном и молвить не сумею. Пойдем ин, Фомушка. Не хотят нас, не надобно. Спокаются посля.

Марица Михайловна сердито повернулась к двери, Феония и Агаша подхватили ее под руки. Фомушка скакал за ней и выкрикивал:

Сынок помрет,
Капель падет,
Петел поет…

Девки сенные шли сзади, толкая друг друга и пересмеиваясь.

Анна быстро вышла в сени и отворила наружную дверь. На крыльца стоял Иван Максимович, а по двору бегали холопы с коробьями от ворот к амбарам.

Анна Ефимовна всплеснула руками.

— Иван! — вскричала она, перешагнув порог. — Чего велишь разгружать струги [Струги — большие лодки, в которых прежде перевозили товары.]. Полегче Максиму. Даст бог, встанет, поедет, как раз на Каме их захватит.

— Встанет! Поедет! — повторил Иван — Погодь, покуда встанет. Не больно прыток хозяин-то твой!

— Лекарь говорит, здоров будет Максим, — сказала Анна.

— Ну, будет здоров, так ладно. Чего зря товар посылать? Вишь, не терпится тебе. Аль наскучил муженек? И то ему б краше монахом быть, книги честь, аль иконы писать. Ты б ему поговорила, Анна. А? Заперла мужа, и гуляй себе в волюшку! — Иван захохотал.

Анна с сердцем отвернулась от него.

— Чего мелешь, и сам не ведаешь, — сказала она. — Не хошь, видно, на Пермь-то пускать?

— Пустил же. Было б тебе его к седлу ремнями приторочить. Может, и доехал бы.

Анна топнула ногой и переступила порог назад в сени.

— Ну, чего расходилась! — крикнул ей Иван Максимович. Дай срок, Жданка приедет, с Москвы товар привезет, казны. Обменного товару на Пермь отпущу, расторгуется твой Максим. Загуляет, мотри, без тебя.

Анна приостановилась было, но только головой тряхнула.

Иван поглаживал бороду и усмехался.

— Отпустишь ты, как же! — сказала Анна Ефимовна и, не оборачиваясь, пошла в свои горницы.

Иван спустился с лестницы и зашагал к воротам.

— Эй, Галка! — крикнул он через плечо, догляди тут, чтоб коробьи все по местам поставили. Да амбары запри. На посад, я пойду.

— Иван Максимыч, батюшка, — заговорил старый приказчик, вприхромку догоняя хозяина, а грамотки то как же? Сулил ноне в поветь со мной пойти. Я тебе там все грамотки выложил, по каким платить нам надобно.

— А коли надобно, так и плати. Не первый год, чай, у казны сидишь.

— Гневаться б не стал посля, государь, — говорил Галка, не отставая от Ивана Максимовича. — Не так много казны тотчас в дому.