В Варницах

У дверей в свою горницу Анна Ефимовна встретила Максима Максимовича. Анна молча вошла, потом повернулась к нему и сразу заговорила:

— Слышь, Максим. Не можно так дале. Разоряется промысел наш. Соль вовсе испоганилась. Покупщики брать не хотят. Подь завтра поутру в варницы. Догляди, что там деется.

— Не бывал я там, Анница. Може иного б кого послала?

— Ты хозяин, — строго сказала Анна. — Тебе и доглядеть надобно. Ну, слухай. Сказывать буду, чего спросить надобно. Перво — давно ль починены цырени, год там аль два? Ладно ли чистят их? Пущай покажут, а ты догляди, много ль на тех цыренях ржавчины? Соль тоже погляди, что вновь выварена, — белая аль черная.

— Белая соль-то, Анница. Завсегда белая. Ведаю я.

— Много ты ведаешь. Была белая, а ноне, будто, черная стала. Скажи, бракуют-де нашу соль покупщики, не берут. Может, зевают, не работают, так с того и соль плоха стала. Попужай их: Ивану Максимовичу, скажи, доведешь, он не помилует. Ну, мотри, памятуй, что молвила я. Про все спытай.

Больше и говорить не стала Анна Ефимовна. Про Жданку она и думать забыла. Промысел из ума не шел. Этакое богатство разоряется. Сама она хоть тоже из купеческой семьи была, да из бедной. Братья ее из сил выбивались, гроши выколачивали на торговле, а тут само богатство в руки идет, а хозяева — один пьяница, а другой — богомолец, поклонами лоб прошиб, весь ум вышиб. Старик Строганов по Вологде знал Аннину семью, не посмотрел на бедность. Думал — она хоть Максима к делу приохотит. Да, видно, дурака на ум не наставить. Анна Ефимовна с досады рукой махнула и пошла спать.

Сильно не хотелось Максиму Максимовичу в варницы итти. Утро ясное выдалось, теплое, — посидеть бы на бережку Вычегды, на реку поглядеть, а там в собор зайти, помолиться. Да где ж? Анница велела, гневаться будет. Вадохнул Максим Максимович и пошел влево по площади. Только б не забыть, что наказывала Анница. Как спать лег вечор, про себя повторял, на пальцах откладывал. На пять пальцев достало. Перво — давно ль чинены? Нет, не чинены, а как бишь? Чищены — год аль два? А там…

Перешел мост через Солониху Максим Максимыч и пошел по другому берегу. Речонка узенькая. Невдалеке озеро поблескивает, около озера паставлены варницы. Вдоль берега речки лесок, и дорога в него уходит. Посада с берега и не видно, хоть посад на том же берегу Солонихи, где и варницы.

Загляделся Максим Максимович, как круто дым к небу вьется из кровельных дыр, прямо столбиком, не шелохнется. А как вниз глаза опустил — варницы — черные грязные избы. «Ведомо, давно не чищены», — подумал Максим Максимович.

Работники, верно, увидели, что хозяйский брат идет. Стали выходить из варниц, кланяться ему. Старший повар вышел вперед.

— Здравствуй, Максим Максимыч, сказал он. — Здоров ли? Уж мы за тебя бога молили, как тебя жеребец скинул. Думали неужели помрешь? Вся надёжа у нас, — может, ты хозяином станешь.

— Почто я? — спросил Максим Максимович — Иван хозяин.

— Крут больно Иван Максимыч. А что ему сказываешь, вовсе не слухает. Ладно, что пришел до нас, Максим Максимыч. Сам погляди — аль так можно промысел блюсти? Зайди в варницу-то. — Погоди, Надейка, ране я тебя пытать стану. А ты сказывай.

— Пытай, батюшка, Максим Максимыч. Пытай, все молвлю, не утаю.

— Перво — давно ль чищены варницы, — год аль два?

— Варницы? Избы ж то, чего их чистить-то, Максим Максимыч? Живут и так.

— Да, вишь, черные какие.

— То с воды, Максим Максимыч. Заливает их, как разольется Вычегда. Ноне сильно высока вода была. Доле месяца под водой были варницы.

— А почто ж вновь у самой воды поставили? — спросил Максим Максимович. Зальет же наново?

— А уж не без того, — сказал повар, — в полую воду безотменно зальет.

— А чего ж на горке не поставите. Там бы не затопило.

— На горке? — переспросил повар. — На какой горке?

— А вон там в леску, на поляне.

— Тамо? Да чтой-то ты, батюшка? А рассол-то как? Тут ведь он. Коло берега.

Повар во все глаза поглядел на Максима Максимовича. Ну и хозяин!

— Батюшка, Максим Максимыч, заговорил он. — Варницы-то там ставим, где рассол есть. Тут, стало быть, у озерца копали, копали, до рассола и докопали. Вон она вышка-то, видишь? Там и трубы в землю идут, а по им рассол накачивается, вон в те лари, а оттоль в варницы. Рассол, он завсегда в низком месте живет, зато и…

Но Максим Максимович давно перестал слушать, что говорил повар. Как про чищенье спросил, так один палец загнул, а дальше про что? Про рассол Анница не поминала. «Да, — вспомнил он, — про соль — белая аль черная?»

— Слухай, старик, — перебил его Максим Максимович, — скажи ты мне, белую аль черную соль вы варите?

— Почто черную? — удивился повар. — Черная, та четверговая, пережженная. А! Ты, может, про то, государь, что соль она ноне с ржавчиной?

— Ну, вот! — обрадовался Максим Максимович и быстро загнул третий палец. — То и Анница наказывала, чтоб ты мне ту ржавчину доглядеть дал.

— Дак я ж тебе то и сказываю, батюшка, Максим Максимыч, — войди ты в варницы, погляди сам — вовсе проржавели цырени.

Максим Максимович загнул еще один палец. Вот и про цырени Анна Ефимовна паказывала ему. А повар уж взял его за руку и вел к двери варницы. Низкая дверь. Повар нагнулся и шагнул через порог. Черно там внутри, дымно. Максим Максимович назад даже подался. Но повар не выпустил его. Пришлось и ему нагнуться и шагнуть. Дымом так в лицо и пахнуло.

— Войди, войди, хозяин, ништо. То со свету лишь не разглядеть будто. Вот круг печи-то обойди. Видней будет.

Он взял Максима Максимовича за рукав кафтана и обвел вокруг широкой ямы в земляном полу, откуда шел дым и пыхало жаром. Яма большая, больше трех сажен в поперечнике. Над ней на железных дугах подвешен железный ящик, а в нем что-то кипит и пузырится.

— Вот она — цырень самая, — сказал повар, ударив деревянной мешалкой по краю ящика. — Ты гляди, Максим Максимыч, закраины-те и то ржавые, и дно все как есть буграми — ржавчина наросла. Как соль выпарится, почнешь со дна соскребать, разом и дно скребешь. Соль-то, она вся как есть ржавая.

— Покупщики бракуют, — вспомнил вдруг Максим Максимович и загнул последний палец.

— Как не браковать, — сказал повар. — Такая ль наша соль была? Первая, почитай, наша строгановская соль по всему нашему царству. А ноне, прямо сказать, не соль, а мусор. Глаза б не глядели.

У Максима Максимовича сразу глаза заело, слезы даже побежали. Не хотелось ему больше повара слушать. Подошел к двери, а около уж много работников набралось, с черпаками, с ведрами. Всем хотелось хозяйского брата послушать. Мало только говорил он.

Поглядел на них Максим Максимович. Серые все, а глаза красные, гноятся.

— Надейка, — сказал он. — Глаза-то у их у всех, мотри, болят, либо что. Ржавчина то?

Старик вместе с ним вышел из варницы.

— Да и у тебя тож, — прибавил Максим Максимович.

— То с дыму да с соли, батюшка, Максим Максимович. А руки-то, мотри.

Он протянул Максиму Максимовичу старые, покрытые рубцами руки.

— У меня-то уж присохло, а вон у парней, что рассол таскают, гляди-ка. Покажь, Сысойка! Парень протянул красные руки в глубоких, мокрых язвах.

— Ох, Надейка, — вскрикнул Максим Максимович и закрыл глаза рукой. — Не можно так! Больно ж им. Пусти их ноне. Пущай отдохнут. Может, заживут руки.

— Не, Максим Максимыч, не можно. Покуль соль не выпарится, варю нипочем кончать не можно. А мне без их не справиться. Ништо, обтерпится. Как быть-то? Едучая она, соль-то.

— А, может, вовсе б не варить ее, коль вред от ее? — сказал Максим Максимович.

Старик не то засмеялся, не то закашлялся.

— Кому вред, а кому польза, Максим Максимович, — сказал он. — Родитель твой, Максим Яковлич, на соли-то во какие хоромы поставил, — он показал на высокий затейливый строгановский дом за речкой. Сам в их, чай, живешь.

Максим Максимович с удивленьем посмотрел на него.

— Все богатство строгановское с соли той. Ты поговори Ивану Максимычу, батюшка, может, он тебя послухает. Безотменно цырени чинить надобно.

Максим Максимович стоял на месте, глядел на реку и молчал. Может быть, и не слышал, что ему старик говорил.

Повар поглядел на него, покачал головой и махнул подварку, чтоб шел подкидывать дрова в яму. Парни побежали с ведрами за рассолом, а повар с лопатой вошел в варницу мешать рассол. Максим Максимович опустил голову и тихо пошел назад по берегу. На варницы и не оглянулся.

— Ну, и чуден хозяин тот! — хмыкнул Сысойка. — Чего у его в кулаке-то зажато? Другой рукой придерживает.

— Не варить, слышь, соль! — подхватил другой со смехом. — Чудило!

— Вот бы ему варю-то помешать. Расчихался б, небось!

— Эй, вы, буде лясы точить — крикнул повар из варницы. — Тащи рассол.

Сысойка вдруг сгорбился, свесил голову, вытянул курносую, скуластую рожу и медленно зашагал, сжимая правой рукой левый кулак.

Работники так и загоготали.