Хозяин

Немного Анна. Ефимовна узнала про варницы от Максима Максимовича. Он, как пришел, сел на лавку и все тер глаза.

— Чего трешь? — спросила Анна Ефимовна. — Болят, что ль, глаза?

— То от соли, — сказал Максим Максимович, — едучая она. У всех так.

— Ну, а соль как? Черная?

— Не, не черная. Черная-четверговая, а та с ржавчиной живет.

— Черная же, стало быть?

— Не.

— Эх, не добиться толку от тебя. С ржавчиной же, говоришь. Чего ж не чистят они?

— Повар сказал — и так-де живут. От воды то, заливает.

— Чего заливает? От рассола ж ржавчина. Видал?

— Ох, Анница, у всех у их на глазах. А у меня гляди, нету?

— Чего брешешь, Максим? Как ржавчина на глазах? Про цырени пытаю, не про глаза. Давно ль чинены — год аль два?

— То и я пытал перво-наперво. Так и молвил: коли чищены — год аль два?

— Чинены, не чищены.

— Чинены? Эх, Анница, горе какое: спросил я чищены. Ты не серчай. Я тотчас вновь пойду, спытаю. Памятовал я, как же. На первый палец положено было.

— На какой палец? — удивилась Анна Ефимовна. — И меня-то спутал. Куда уж тебе, недотепа! Сиди дома. Орёлку тотчас пошлю повара Надейку сюда покликать. Сама про все спытаю.

От повара все узнала Анна Ефимовна и послала Фроську поглядеть, дома ль Иван Максимович. Не так за Жданку просить хотелось ей, как про варницы поговорить.

«Не попенять ему, — думала она, — загубит весь промысел. А и попенять надо умеючи, — не Максим, спроста не сунешься».

Фроська пришла, сказала, что Иван Максимович с Галкой в повалуше сидит, да, слыхать, отпускает его, видно, и сам тотчас выйдет.

Накинула на голову убрус Анна Ефимовна и пошла в сени, будто по своим делам. А из повалуши как раз Иван Максимович выходит.

Увидел ее, усмехнулся.

Она и бровью не повела. Поклонилась степенно и сказала:

— Хотела было я женским делом казны малую толику попросить у тебя, Иван Максимович. Пуговиц мне бирюзовых на летник надобно. Да слыхала, казны Жданка ноне мало привез.

— Для тебя, красавица, достанет. Чай не тыщу рублев на пуговицы твои надобно.

— Хоть и не тыщу, а все, коли мало казны, так поважней пуговиц что сыщется. А почто Жданка мене противу летошнего привез?

— Почто? Вор — Жданка! Думал, видно, — молод хозяин, промысла не ведает, сколь ни дам — все ладно. Ну, да меня тож на кривой не объедешь. Небось, все отдаст, как шкуру спущу.

— Может, ему той цены за соль, что летошний год, не дали. Ты в варницы-то заглядывал ли сам-то, Иван Максимыч? Слышно, цырени-то вовсе заржавели. Сменить бы пора.

— Вишь, хитрущая баба! До всего ей дело. Мотри, Анна, с родителем сорвалось, со мной того хуже будет.

— Чего сорвалось? Побойся ты бога, Иван! Про что ты?

— Не смекаешь, простота? А кто родителя подучал мимо меня промысел Максиму отказать? Чай, знал батька, каков Максим хозяин. На тебя метил. Оплела старика. Да, вишь, одумался все же. Не обошел старшего сына. С той поры и нет тебе спокою. Эх, Анна, умная ты баба, а дура! Ну чего твой Максим-то стоит. Дурашный — как есть. Ему бы только на иконы взирать да ворон считать. Хозяин! Да он и голосу-то дать не смеет, не то — выпороть холопа, как след.

— А ты, Иван, кричать да бить — на то тебя взять. А, мотри, выколотишь ли плетью тыщи? Весь-то Жданка тыщи не стоит. Хоть ремней из него надери. Соль-то у нас ноне тьфу! — ржавчина одна! По товару и цена.

— А ты отколь ведаешь, что плоха соль?

— Глаза есть, то и ведаю. Глаз-то вином не заливаю.

— Ой, Анна, не дерзничай! Мотри, не огрел бы.

— Ну что ж, бей! Может, с того соль получше станет.

— И побью! Вишь, муж-то у тебя мокрая курица. И поучить жену не умеет. То и речистая стала. И за что ему экая богатырка досталась? Вот бы мне такая! Наделали бы мы с тобой, Анна, делов. Чертям тошно б стало! А то женка моя, Фимка-покойница, одно знала: с матушкой по церквам ходить да с монашками время проводить. Вот ее твоему бы Максиму под пару. А мне б тебя!

— Полно ты, Иван, и слухать-то такое грех. Чай, я все одно, что сестра тебе. Тебе Максим-то — брат, а мне хозяин.

— Тебе-то хозяин, ведаю. А делу хозяином ему не быть. Так и памятуй. И на Пермь вас с им не пущу. Нет моего изволу. Я хозяин! Пущай тут сидит, иконы пишет. А ты на его любуйся, а в мои дела не вступайся. Кого хочу, того и наказую!

— Мне что? Думаешь, Жданку жалею? Да запори его хоть насмерть. Промысла нашего жалею. В раззор разоришь, сам, небось, жалеть станешь.

— Захочу — разорю! Тебя не спрошу. Не лезь, Анна! Право слово, огрею. Чего воззрилась? Не робливый, не испужаешь. Подь, над Максимом верховодничай. Меня не замай. Все едино из моих рук глядеть будете. Хочу казню, хочу милую.

— Ну, не шибко заносись! Казнить надумал! Чай, и на тебя управа найдется.

— Ты, мотри, Анна, не угрожай. Хуже б не было.

Пятнадцать тысяч

Ушла Анна к себе и все думала: «Неужели век перед таким озорником шею гнуть, из его воли не выступать? Эх, кабы самой вместо Максима быть, поглядел бы Иван, какой он старшой. Живо бы весь промысел наладила».

Только пришла в свою горницу, а Фроська шепчет:

— Доченька, Жданку-то снова во двор поволокли пороть. Орёлка в голос ревет.

Крикнула на нее Анна, даже ногой топнула:

— Чего пристала со Жданкой! Пошла вон, покуда не кликала.

Жданка уж был во дворе. Голый, в одних портках лежал он вверх спиной на козлах. Холопы приторачивали ему руки и ноги ремнями. Жданка молчал. Панька, конюх, смачивал в воде длинную ременную плеть.

Народу во дворе немало набралось, а близко подходить не решались. Иван Максимович злой ходил вокруг козел — кулаки сжал, губы закусил.

— Ну, копайтесь там! Руки, что ль, отсохли? — крикнул он на Паньку. Начинай!

Орёлка кинулся к ногам Ивана Максимовича и ухватил за колени.

— Ой-ой-ой! — закричал он, не бей батьку мово!

— Брысь, щенок! — крикнул Иван Максимович и с силой отшвырнул его ногой.

Орёлка кубарем покатился по двору. Жданка вскрикнул и забился ногами.

— А! Не любишь! — закричал Иван Максимович. Подавай казну! Не то и щенка велю отодрать.

— Нет у меня. Христом-богом клянусь! Помилуй, Иван Максимович! Максиму Яковлевичу еще служил… Попомни.

— Вот я те попомню — крикнул Иван Максимович Панька, круши!

Панька размахнулся, плеть свистнула и змеей обвила плечи Жданки. Второй раз, третий, четвертый…

Жданка стиснул зубы и молчал. На спине вздувались синие бугры.

Орёлка сидел на корточках. Глаза у него стали большие. Он не плакал, только дрожал весь, так что зубы стучали.

Вдруг Жданка крикнул:

— Хозяин! Вели погодить. Скажу все!

— А? Признаешься, вор! Панька!

Панька опустил плеть.

— Ну, сказывай, куда схоронил казну?

— В избе у меня, — хрипло заговорил Жданка. — Орёлке гадал схоронить.

— А! Припас! крикнул Иван Максимович. Богатеем гадал сделать смерденыша.

— Орёлка! — прохрипел Жданка. Подь в избу… Укладка там кованая… под изголовьем. Вечор ключ тебе дал… Отвори… Нет. Лучше сюда… Пущай сам хозяин… Подай ему ключ.

Орёлка сорвал с шеи цепочку с крестом и с ключом и опасливо подал хозяину, а сам стремглав кинулся на задний двор в избу.

— Панька, беги за ним. Один не снесет, — сказал Иван Максимович. Сколь казны!

Панька побежал за мальчишкой.

Все кругом молчали. Иван Максимович переступал с ноги на ногу и потирал руки. Показался Орелка. За ним Панька нес двумя руками окованную жестью укладку со сводчатой крышкой. Он поставил ее на землю перед хозяином.

Иван Максимович отомкнул замок и поднял крышку, схватил сверху суконный кафтан и швырнул на землю. За ним полетели однорядки, портки, новые сапоги, меховая шапка.

— Где же казна? — крикнул Иван Максимович.

Но тут под руку ему попался тяжелый мешочек, туго набитый монетой. Он выхватил его, выкинул прочь всю остальную рухлядь и быстро вскочил. Лицо у него перекосилось, глаза стали белые. Он кинулся к козлам и крикнул:

— А! Издевки! Стервец! Сколь казны тут?

— Сто восемьдесят семь рублев, — пробормотал Жданка. Без тринадцати рублев две сотни! Орёлке прикопил…

— Две сотни — загремел Иван Максимович. Пятнадцать тыщ утаил, да две сотни суешь. Насмеяться вздумал, пес смердячий.

Иван Максимович с размаху швырнул мешок в голову Жданке, а сам вырвал у Паньки плеть и двумя руками, точно топором, полоснул Жданку. Сразу рассек ему спину до хребта. Кровь так и поползла по спине. А Иван Максимович стиснул зубы и, не оглядываясь, взмахивал плетью над головой и рубил, рубил… На губах у него выступила пена, волосы взмокли. Колоду бы в щепы разнес.

Жданка сначала взвыл диким голосом, забился, а потом смолк. Ноги его вытянулись, голова повисла.

На дворе начался какой-то гул. Холопы переговаривались, толкали друг друга, подступали ближе.

Орёлка вдруг метнулся к Ивану Максимовичу и бросился перед ним на колени. Иван Максимович, не глядя, пнул его. Орёлка качнулся, обхватил руками Иванову ногу и вцепился в нее зубами. Иван Максимович вскрикнул, дернул ногой, схватил за шиворот Орёлку и с силой швырнул его прочь. Потом он пошел к крыльцу.