Никто на него не глядел. Все молча давали ему дорогу. У крыльца он повернул голову и крикнул:

— Чего стали? Окатить водой да отвязать!

Панька подошел, развязал веревки.

— Чего окачивать, — сказал он негромко. — Клочья одни остались. Помер, ведомо.

Английский пес

На посаде у Ивана Максимовича было много приятелей — не из хозяев, а больше из хозяйских сынков, которые еще были не при деле. Иван Максимович целыми днями просиживал с ними в кабаке. Пили, песни орали, об заклад бились, кто кого перепьет. Монастырские сборщики поприставали к нему, чтоб покутить на даровщинку. Иван Максимович всех угощал, не скупился.

Как-то прослышал он, что из Вологды вернулся его приятель Тереха Пивоваров и привез щенка диковинного, невиданной породы, выменял у аглицких купцов за две пары соболей. Пошли всем гуртом к Пивоваровым, а во дворе как раз Тереха со щенком.

— Ну и щенок, — захохотал Иван Максимович. — Волк цельный, Слышь, Тереха, дай ты мне его на малое время. Не бойся, не испорчу, в целости ворочу. Я тебя за то заморским вином угощу, от батьки осталось.

— А на что тебе? — спросил Пивоваров.

— Надобно, говорю. Посля скажу. Уважь, Тереха, будь другом, — сказал Иван Максимович. Пивоварову и самому хотелось похвастать щенком перед народом, да Строганову перечить не рука.

— Ладно уж, бери, — сказал. — Мотри лишь, злой он. Аглицкой породы. Дагом его там зовут, аль догом, что ль.

Иван Максимович взял щенка за ошейник и увел к себе.

С тех пор запропал Иван Максимович. На посад и глаз не показывал.

Приятели наконец пришли проведать.

В строгановском дворе им навстречу попался старик Галка.

— Где хозяин? — спросили они.

— В амбаре вон в том хозяин, — ответил Галка, — заперся там. Сказывал — дело у его. Никого пущать не велел.

— Ну, то не про нас, ведомо, — сказал Пивоваров, пошел к глухому бревенчатому амбару и принялся стучать кулаком.

— Эй, кого там нанесло? Проваливай! — раздался изнутри сердитый голос.

— Так-то ты гостей привечаешь, Ивашка! — крикнул со смехом Тереха, Отворяй, чего заперся?

Иван Максимович отодвинул засов и распахнул двери. Парни вошли. Со света и не разглядели, кто там. А потом видят: Иван сидит на боченке и держит за ошейник пса.

— А! То вы, черти, — засмеялся Иван Максимович. — Ну, входите в мою горницу. Дело у меня, вишь, поглядите сами.

Посреди амбара стоял паренек, оборванный весь, голые колени из портков торчат, а на голове высокая боярская шапка, с лазоревым верхом, отороченная соболем. Велика ему, из-под оторочки один нос виден.

— Что за чучело? спросил Пивоваров со смехом.

— А вот гляди… Сымай! — крикнул Иван и отпустил пса.

Тот сразу кинулся на холопа, сбил его с ног, треплет, ворчит. Шапка у того покатилась. Пес бросил холопа, схватил шапку в зубы, подбежал к Ивану и прямо ему в руки подал.

Холоп лежит ни жив, ни мертв, пошевельнуться боится, а Иван хохочет.

— Чего ты его? — спросил Тереха. — Аль провинился в чем? Откуда шапку такую добыл? Стянул, видно?

— Да уж попомнит он шапку ту, — сказал Иван. — Ладно, будет. Идем вина пить.

Привязал пса, холопу дал пинка, чтоб убирался, а шапку на бочку положил и пошел с приятелями на посад.

* * *

На той неделе в Соли Вычегодской был праздник, хоть и не церковный, но не меньше церковного — именины воеводы [Воевода — начальник города или волости, назначенный царем.] — Степана Трифоновича.

Степан Трифонович был из рода бояр Голенищевых, но захудалый, оттого царь Михаил Федорович и прислал его воеводой на Соль.

Степан Трифонович держался важно, шапки ни перед кем не снимал, ходил степенно, закинув голову, хоть росту был небольшого и крив на один глаз. Почесть [Почесть — взятка.] брал, конечно, не хуже других, но подносить ему надобно было умеючи. А больше всего любил он собак. Кто ему достанет хорошего пса, тот ему первый друг.

Иван Максимович знал про то, и сам пустил слух, что откупил он у Пивоварова заморского щенка, чтоб поднести на именины воеводе. В тот день Иван с раннего утра ушел на посад к приятелям и пса с собой забрал. К обедне не пошел. Обедню, как всегда по большим праздникам, служил настоятель. Народу собралось много, — нельзя не поздравить воеводу — обидится. Богачей вычегодских Степан Трифонович после обедни звал к себе на пир.

На площади тоже собралось немало народу. Как обедня отошла, воевода вышел на крыльцо. Гости окружили его, поздравляют, кланяются, а он первым делом надел на голову высокую горлатную шапку — в шапке он сам себе казался повыше — и стал кивать на все стороны.

А тут как раз на глаза ему попался Иван Максимович. Идет прямо на него по площади и за ошейник пса ведет. А за ним приятели гурьбой.

— Ну и пес! — крикнул воевода. Любо-дорого.

И сам шагнул навстречу Ивану.

А Иван подходит, снимает шапку, кланяется воеводе и говорит:

— Здравствуй, Степан Трифонович, Дозволь тебе от всего моего усердия пса заморского поднести. Не побрезгуй, прими, Дагом зовется.

Воевода крикнул и зажмурил здоровый глаз.

— Хорош пес, — сказал он. Вот спасибо, Иван Максимович. И не видывал такого. А умен ли?

— Сказывают — умней его нет, — ответил Иван. — Да вот погляди сам.

— Он выпустил ошейник и сказал негромко: «Сымай».

Что тут случилось, никто не разобрал, Глядят — воевода барахтается на земле, пес всеми лапами на нем, сорвал с него шапку, подбежал к Ивану и подает.

Кинулись все к воеводе, поднимают его. Он красный весь, брызжет слюной, кричит:

— А, ты так! Издевки строишь! В холодную! Пристав!

А Иван снова подходит, подает воеводе шапку и говорит:

— Прости, Христа ради, Степан Трифоныч. Сказывал я — аглицкий то пес. Там у их все друг перед другом шапки сымают. Он, видно, думал — ты забыл мне поклон отдать. Не обессудь.

Воевода схватил шапку, натянул обеими руками на голову, только рот открыл, а пес словно того и ждал. Как кинется опять, никто и не опомнился, а уж он снова подмял под себя воеводу и шапку с головы сорвал.

Шум поднялся, суматоха. Кто воеводу поднимает, кто Ивана ругает, кто на пса замахивается. Иван ждать не стал, бросился к своим воротам. Перебежал площадь, а пес мчится за ним, и шапка в зубах. Подал Ивану шапку и стоит перед ним. Приятели окружили Ивана, хохочут, с места не могут сойти. А от собора пристав бежит вдогонку. Воевода издали орет:

— Держи его, держи! Волоки в холодную!

Иван швырнул приставу шапку, а сам вскочил в ворота. Приятели за ним и перед носом у пристава захлопнули ворота.

— Ну и уморил, Ивашка! — крикнул Тереха Пивоваров — И как ты его научил? Чего на воеводу кинулся, а не на иного кого?

— Видали, как учил-то его намедни. Шапка та на холопе воеводина была, старая. Мне Акилка-подьячий за алтын добыл. Получай пса, Тереха, боле не надобно. Идем ко мне вина пить. Сказал — угощу Тереху заморским. Ты такого и не пробовал. Батька схоронил.

Только подошли было к крыльцу, а с крыльца бежит старый Галка.

— Батюшка, Иван Максимыч. Чего долго не шел? Холопов на посад послали тебя искать. Сам Андрей Семеныч Строганов поутру на Соль приехал. Гневается.

У Ивановых приятелей сразу хмель из головы выскочил. Андрея Семеновича все в Соли знали — старший в строгановском роду.

Пивоваров потоптался на месте и сказал Ивану Максимовичу:

— Ну, Ивашка, не в пору гость — хуже татарина. Не до пиров тебе. Самому б угощенья не попробовать.

Иван Максимович топнул ногой и крикнул:

— Аль не хозяин я в дому? Звал на пир — от слова не отступлюсь. Дядюшку тоже позову.

А Галка все время дергал его за полу и шептал на ухо:

— Иван Максимыч, батюшка, не держи ты их. Худо будет. Гневен Андрей Семеныч.

— Пусти ты, старый, — отмахнулся от него Иван Максимович. — Куда ж вы? обернулся он к приятелям.

Но те уж один за другим шмыгали в ворота, кланялись Ивану издали и кричали:

— Прощай, Иван Максимыч! Иным разом жди!

— Распотешил и так, спасибо!

— Вот и ладно, батюшка, Иван Максимыч, — твердил свое Галка. Уважить надобно Андрея Семеныча. Сам ведаешь — старшой он. В отца место.

— Ну, чего в уши дудишь, балалайка старая! Без тебя не ведаю. Как смел гостей разогнать!

— Батюшка, не серчай ты. Андрей-то Семеныч, как на Соль приехал, так к Марице Михайловне прошел, велел тебя звать и Максима Максимыча, и Анну Ефимовну. Они там все с им и сидели. А тебя нет как нет.

— И Анна тож?

— И Анна Ефимовна, батюшка. Он с ей, слышно, все беседовал. А там к себе пошел, в свои хоромы. Подь, батюшка, переоболокись да кваску испей. Негоже так, поклониться надобно дядюшке.

Только что Иван переодеваться стал, прибежал Данилка.

— Батька, ты что долго не шел? Андрей Семеныч вот как гневался. Тетушку все о промысле спрашивал. А там встал да как крикнет!.. — Данилка помолчал немного и сказал потише: — «Не мне его, мол, щенка ждать! Пущай ко мне придет да покланяется». Бабка просила, просила погодить куда — и меду пить не стал. В свои хоромы ушел. Ты пойдешь, что ли, батя?

— А твое какое дело, щенок! — крикнул Иван Максимович. Спросили тебя? Кнута давно не пробовал. Пошел, покуда тумаков не надавал.