Данилка побежал, но с порога, оглянулся на Галку, точно хотел ему что-то сказать. Галка кивнул головой.

Иван оделся, постоял и сказал:

— Аль плюнуть на старого да удариться на всю ночь на посад?

Галка даже руками всплеснул.

— Батюшка, Иван Максимыч! Да чтой-то ты? Старшой ведь в роду ноне Андрей Семеныч. И батюшка твой покойный уважал его, даром что он в те поры старшой в роду был [Максим Яковлевич и Андрей Семенович были двоюродные братья. Отец Максима Яковлевича был старший сын Аники Строганова, а отец Андрея Семеновича — третий сын того же Аники.]. А ноне. Андрей Семеныч за весь род строгановский ответчик. Мотри, прогневается на тебя, аль что не покажется ему, государю бы не довел.

— Ну, каркай, ворона старая. Чай, я не ворог роду своему. Давай однорядку, пойду ин.

* * *

О чем говорили между собой старый и молодой Строгановы, так никто потом и не узнал. Ключник Андрея Семеновича в то время сидел в сенях, так он потом рассказывал Галке:

— Уж вот кричал мой-то хозяин в тот раз на твоего, на Ивана Максимыча. Прямо сказать, как на нас, на холопов. Тот было ему что молвить почал, а он как посохом в пол вдарит, аж кубки в поставце зазвенели. Кричал, кричал, аж устал, видно, — кликнул меня, велел меду подать. Вошел я, гляжу, Иван-то Максимыч сидит на лавке, платком лоб утирает, и шапка около. Вспотел, видно. А как уходил Иван Максимыч, наш вновь все посохом об пол стучал, наказывал чего-то. И на порог как Иван Максимыч ступил, наш ему из горницы крикнул: «Мотри ж, все сполни, как наказывал. Родителеву волю уважать надобно…» Ты не ведаешь, Галка, — прибавил ключник, — про каку таку волю Максима Яковлича, Андрей Семеныч поминал?

— Не, не ведаю, Архипыч, — сказал Галка и поглядел в сторону. — Наше дело холопье. Что прикажут, то и ведаем. А про хозяйские дела где нам слыхать.

Архипыч недоверчиво покачал головой, но спрашивать больше не стал.

На Пермь

Совсем другим человеком вернулся Иван Максимович от Андрея Семеновича. Позвал Галку, заперся с ним в повалуше, тот ему до самой ночи грамотки читал. Так и на посад Иван Максимович не пошел в тот день и спать лег трезвый.

А с утра сразу по мастерским пошел, с мастерами поговорил, спросил, в чем недостача, велел Галке записать, чтоб из Москвы выписать. В варницы прошел, посулил цырени починить. И за весь день никому по зубам не попало.

Немного повеселей стало на строгановском дворе. Орёлка один все волком глядел, прятался по углам.

Данилка уж стал на него обижаться. То целыми днями вместе бегали, голубей гоняли, рыбу ловили, за брусникой в лес с другими парнишками ходили, а теперь не дозваться было Орёлки. Забьется к Галке в чулан и не идет оттуда.

Данилка пожаловался тетке:

— Тетушка, вели Орёлке со мной голубей гонять. Не слухает он меня.

— Не замай его, сынок, — сказала Анна. — Вишь, он по батьке сильно убивается. Дай срок, обойдется.

Но Данилке неохота было ждать. Он побежал в Галкин чулан над повалушей Ивана Максимовича в башенке и крикнул Орёлке:

— Орёлка, Анна Ефимовна тебе велела с мной голубей гонять.

— Хошь, возьми моих голубей, — сказал Орёлка, — мне не надобно.

— Вправду? — обрадовался Данилка. — А ты чего хошь? Хошь я тебе кубарь дам, что мне батька летошний год с Москвы привез.

— Не. Не надобно. Дай мне лучше нож, что тебе намедни коваль выковал.

— Ладно. А тотчас пойдем голубей гонять.

— Подь сам. Неможется мне.

— Неможется! Чай, ты не бабка Марица. То ей все неможется. Иди, что ль!

— Не пойду.

— Как ты смеешь мне так молвить! — крикнул Данилка. — Подь тотчас.

— Не пойду.

— А вот погодь, выдерут тебя, как батьку твово.

Орёлка вскочил, кинулся на Данилку, вцепился ему в волосы, повалил на землю, а сам кубарем скатился с лестницы.

Когда Данилка вскочил и с ревом побежал вниз, Орёлки уж и след простыл.

Навстречу ему шел Галка.

— Ты чего, Данилушка? — спросил он ласково, — Аль убился?

— Орёлка! Держи его! — кричал Данилка. Побил меня. Я его отодрать велю.

— Ах, он озорник! Вот я ему ужо ухи надеру, — говорил Галка, удерживая Данилку за плечо. — А ты видал, Данилушка, какой саадак [Саадак — полное вооружение для всадника.] Жданка с Москвы Ивану Максимычу привез. Цельный набор и для коня и для всадника — и нагрудник, и колки, и задки, и шестопер [Шестопер — палица с шестью перьями.], и щит, и кольчуга, хошь покажу? Как жар горит. И твой самострел там повешен.

Данилка еще всхлипывал, но Галку слушал.

— А где то?

— В повети, под повалушей. И ключ у меня.

— Ладно, пойдем. А про Орёлку я батьке скажу. Пущай он его отодрать велит.

— Я его и сам выдеру. Данилушка. Чего Ивану Максимычу докучать. Пойдем-ка в поветь.

* * *

В тот же день Андрей Семенович уезжал в Вологду. Осень уж настала. Того и гляди, морозы ударят, а до Вологды путь не близкий. Хорошо, что плыть по воде — Вычегдой, а потом Сухоной.

С почетом проводили старика. Не одна родня, а и настоятель соборный, и «лучшие люди» [«Лучшими людьми» называли тогда богачей, а бедняков — «меньшими».] вычегодские. Иван кланялся ему в ноги, благодарил за науку, посулил все исполнить, про что дядюшка говорил.

Наутро Иван велел позвать к себе брата.

Долго ждала Анна Ефимовна мужа. Наконец Максим Максимович вернулся, сел на лавку и голову опустил.

— Ты чего, Максим? — спросила она. — Аль ругал тебя за что Иван?

— Не. Не ругал.

— А чего звал-то?

— А на Пермь чтоб ехать.

— Чего? — Анна даже с лавки вскочила. — Да ты в уме, Максим? Кому ехать-то?

— А нам, Анница.

— Да не может того статься! Максимушка! — сказывай ты мне по ряду, чего говорил-то тебе Иван. Ну, как пришел ты к ему, чего он сказал?

— «Чего рот разинул, дурень?»

— Hy?

— Ну, закрыл я, Анница.

— Ну, сказывай, чего памятуешь.

— Про Пермь он тут поминал. И про первопутку. И про голубей. На санях, мол, по первопутке.

— Пошто про голубей?

— Ладно уж. А он?

— Ох, Анница, не серчай ты на меня. Долго он говорил. Невмочь мне все по ряду сказывать.

— По первопутке, мол, голуби летят…

— Путаешь, Максим. Как голуби по первопутке! Припомни-ка ты.

— На санях.

— Э, брешешь, как так голуби на санях?

— То мы, Анница, про нас то!

— А? Чтоб мы по первопутке на Пермь ехали. Так, что ли?

— Так, Анница. Жить чтобы.

— Жить на Перми с тобой? И промысел ведать? — вскричала Анна.

— Так, Анница.

— О, господи, слава тебе! Неужли правда? Аж не верится! Господи, счастье-то какое! Ведь словно в темнице тут! Вот, недаром, знать, я про все Андрею Семенычу поведала. И про духовную, и про соль, и что промысел наш зорит Иван… Максимушка, родной, чего же невеселый ты?

— Истому жалко.

У Максима дрогнули губы, и он низко наклонил голову.

— Какого Истому? Чего ты, Максим?

— Богомаза.

— А! Что иконы пишет? А я и запамятовала вовсе. Там, чай, собор-то есть, Максимушка. Батюшка покойный сказывал — построил он в Чусовом, и иконы там есть. Помолиться будет тебе где.

— Не про то я, Анница.

— А про что ж? Скажи, не утай.

По щеке у него ползла слеза.

Анна подошла к Максиму и приподняла ему голову.

— Да что ты, Максимушка? Ну, скажи скорее.

— Серчать ты станешь.

— Да не, не буду. Радость ты мне какую принес. Веселая я.

— Истома меня иконы писать учил, — тихо сказал Максим.

— Ну?

— Начал я убиение царевича. Дмитрия писать…

— Ну?

— Не кончу, стало быть, как поедем.

Максим еще ниже наклонил голову.

— Эх, Максим! Погоди ты, не горюй, — сказала Анна. — Вот как мы на Перми промысел наладим, цырени починим, торг вновь с вогуличами заведем, как при батюшке, так мы с тобой Истому туда выпишем. Хошь?

— Да ну, Анница! Аль можно то? Не пустит Иван.

— Надобна больно Ивану иконная горница. Он, чай, и не ведает, есть ли, нет ли она. А вот коли ты там как заправский хозяин работать станешь, мы там тож иконную горницу поставим.

— Анница, голубя моя. Все, как велишь, справлять стану. Неужли правда?

— Сказала, так и сполню. Ну, а тотчас за дело браться надобно.

— Анница, — сказал Максим, — еще говорил Иван — много-де не берите.

— Ну, про то мне знать. Ему меня не учить. Не на месяц, чай, едем. Чай, все животы забирать надо, и мои и твои. Да за мной задержки не будет. Живо все справлю. Он бы лишь не держал.

* * *

Анна Ефимовна не любила время зря терять. Сразу же принялась за дело. Мало ли хлопот перед дальней дорогой. Надо все сундуки разобрать. Шубы дорожные вытрясти. Одеяла меховые, однорядки, ферязи, кафтаны Максимовы пересмотреть. Свои телогреи, охабни, кики, убрусы. Коли где что отпоролось, или попортилось, велеть девкам зашить, поправить.

На другой день за посуду взялась. Тоже хотела отобрать кое-что. Надобно же дом как следует наладить. На Перми она полной хозяйкой будет, не то, что здесь. Чтоб не стыдно было гостей принять. Свои приданые кубки, чаши, блюда серебряные хотела взять. Лишнее серебро хранилось у Галки в повети.

Анна Ефимовна велела позвать Галку, чтоб с ним все разобрать.

Не сразу Галку нашли. Самый усердный приказчик он был все где-нибудь во дворе ходит, присматривает. Последний всегда к себе в чулан уходил. А тут в самую рабочую пору забрался туда. Еле его нашли.

Анна Ефимовна начала ему говорить про посуду, а он точно и не слушает, на все только головой кивает. Анна Ефимовна рассердилась даже.