Татьяна Форш
Цыганское проклятье
Моему близкому другу Андрею Коваленко посвящается.
Спасибо за помощь и поддержку!
Все персонажи, имена и события вымышлены.
Любое совпадение с реальными людьми случайно.
Пролог
— Дарине, внученька, подойди ближе.
— Бабушка, почему ты меня так называешь? Мое имя Дарина.
Смуглая девушка коснулась лба маленькой сухой старушки, лежащей среди тряпья. Та вдруг закашлялась и дотронулась до горла скрученными артритом пальцами, похожими на птичью лапку.
— Бабушка! Бабушка, не уходи, прошу тебя! — По смуглому лицу девушки покатились слезы.
— Дарине, все хорошо, мой час пришел, — хрипло выговорила старушка, как только приступ закончился. — Но я не могу уйти, не передав тебе наше семейное сокровище. Уже много поколений оно переходит от матери к дочери. Только твоя мама умерла, когда ты была совсем малышкой, поэтому я сделаю это за нее. Помоги мне подняться.
Девушка покорно подала руку, в которую старушка вцепилась неожиданно крепко.
— Не удивляйся. Это наше сокровище мне сил придает, — с трудом улыбнулась она, глядя в глаза внучки, — но час мой близок. Зима пришла слишком рано, но, как и предсказывала, я уйду вместе с первым снегом.
Девушка, бережно поддерживая ее, помогла сесть, изо всех сил сдерживая рыдания. Ей было очень больно. Бабушка заменила ей мать. Обучала, когда заметила, что у внучки просыпается дар предвидеть будущее, и не смотрела искоса, как многие в таборе.
— Открой сундук. На дне возьми икону…
Дарина нерешительно подошла и открыла тяжелую крышку. Под разноцветными платками она нащупала какую-то деревяшку, замотанную в цветастую ткань, и вытянула ее на свет.
— Это, бабушка?
— Да. — На лице женщины заиграла счастливая улыбка. Морщинки будто разгладились, и сама она словно помолодела. — Иди ко мне. Сядь рядом.
Девушка послушно уселась на край лежанки и протянула старушке свою находку.
— Разверни и посмотри на нее внимательно.
Положив икону на колени, она осторожно сняла цветастую ткань и ахнула. Словно в водную гладь заглянула. Перед ней лежала старая, потемневшая от времени икона, с которой ласково и чуть печально на нее смотрела она сама. Такие же черные глаза, копна вьющихся волос, смуглая кожа. Дарина и раньше видела иконы: когда на пути табора попадались церкви и монастыри, бабушка всегда приводила ее помолиться. Но такой она не встречала никогда. Это скорее был портрет, а не святыня.
— Ее имя Дарине, и тебя я назвала в ее честь. Но барон посчитал это оскорблением, потому все зовут тебя Дарина.
— Бабушка, — Дарина поднялась, крепко прижимая к груди икону, — а почему ты ее от всех прятала?
— Потому что она принадлежит только тебе, ты — моей крови, а в этом таборе мы с тобой чужаки. Я ведь не всегда жила здесь, у меня были родители, много братьев и сестер. Но в четырнадцать лет меня выдали замуж. Ты ведь знаешь, по нашим обычаям жена уходит в семью мужа. Вот меня и отдали сюда. А икону я получила от матери как наследство.
Старушка вдруг захрипела. Дарина бросилась к ней:
— Бабушка!
— Дарине, дай мне прикоснуться к иконе. Она чудотворная и может даже с того света вернуть, но только если твой час еще не пробил и на этой земле дела остались.
Девушка передала икону в руки старой женщины и жарко зашептала:
— Так давай попросим святую, чтобы она тебя исцелила!
— Нет, милая, поздно. Выслушай меня! — Старушка судорожно сглотнула. — Икона эта чудотворная. От пули шальной спасет, от хвори напущенной излечит. От своей прабабки я даже слышала историю, что святая Дарине одного цыгана из гроба подняла. Он совсем молодой был, видать, срок его не подошел, потому и помогла. А когда мой муж умер, как я ни молилась, как ни просила, ничего не произошло. Им там, наверху, виднее. У смерти свои часы, и по ним она придет за каждым в срок.
Жизнь с каждой секундой утекала из дряхлого тела. Дарина, уже не сдерживая себя, плакала, обняв любимую бабушку за плечи.
— Эта икона убережет тебя, моя девочка, но храни ее пуще глаза. Если она попадет в чужие руки, то принесет много несчастий. На того, кто будет обладать святыней не по праву крови, падет страшное проклятье.
— Я сохраню, обещаю. — Девушка вытерла слезы рукавом, оставляя на лице грязные разводы. — Никому даже прикоснуться не позволю.
Старая цыганка улыбнулась в последний раз и замолчала навсегда.
Дарина не ослушалась бабушкиных напутствий и берегла семейное сокровище, надеясь, что однажды передаст его своей дочери. Святая Дарине много раз уберегала ее от опасностей. Разбойники обходили табор стороной, болячки любые заживали на ней как на заговоренной. А еще она стала видеть будущее так, словно все это уже произошло когда-то, а теперь роится в голове воспоминаниями. Только одну судьбу она не могла увидеть и предсказать — свою собственную.
Глава 1
1989 год. Москва.
Н астойчивая телефонная трель заставила мутный, тревожный сон растаять утренним туманом. Федор нащупал онемевшей от неудобного лежания рукой стоявший на тумбочке телефон и снял трубку.
— Алле? — Витой шнур скользнул по лицу змеей и замер, опоясав шею.
— Алле? Какое «алле»? Ты хоть помнишь, что мы сегодня выдвигаемся? Ты где, мать твою так! Поезд через полчаса, а тебя и на горизонте не видно! — Виктор Михайлович Пальцапупа (непосредственный и главный начальник Федора, а по совместительству — главный режиссер съемочной бригады, где ему выпала честь трудиться на благо советской киноиндустрии вот уже два года) плевался и орал в трубку так, что Федя поморщился.
Подумаешь, задержались вчера в ресторанчике на Москве-реке всей съемочной бригадой… а он один виноват?
Подумаешь, не помнил как домой добрался… Так ему никто не указ! Ни жены, ни детей… мог бы вообще к Максу завалиться переночевать, и правильно бы сделал. Единственное, что заставило его прийти в эту конуру — сегодняшняя поездка, к которой он, естественно, ни черта не подготовился!
Другая рука коснулась задравшейся футболки и жесткой ткани джинсов, что ему по великому блату достала мать. Черт! Даже не разделся! Н-да… может, и прав Михалыч? Что-то вчера было слишком весело… Но это еще не повод орать с утра на страдающего от жестокого похмелья сотрудника!
— Ну, и чего ты гоношишь, Вить? — попробовал отбиться Федор. — Да в сторону нашего Мухосранска электрички ходят каждые четыре часа! Успеем!
— Какие четыре часа, Идиотов? Какой Мухосранск, Забулдыгин? До обозначенного тобой пункта нам еще как минимум день лесом ехать! И скажи спасибо, если не на своих двоих! — Голос режиссера сорвался в крик и тут же перешел в прокуренный кашель. Наконец, прокашлявшись, он угрожающе прохрипел: — Если через полчаса тебя не будет на перроне — считай, что ты уволен, Романов! Операторов в Москве — как грязи!
В трубке послышались злые гудки.
Федор вздохнул и нехотя открыл глаза. Яркое июньское солнышко тут же ослепило его пушистым рыжим лучом, заставив снова зажмуриться.
А может, и вправду? Пошло оно все!
Жизнь не задалась с самого начала. Еще лет в десять он твердо решил, что станет режиссером и будет снимать фильмы, которые принесут ему мировую славу, ну и заодно все прилагающееся к ней. Ради своей мечты он в восемнадцать лет даже поругался с родителями, которые хотели, чтобы он учился в медицинском, съехал из трехкомнатной квартиры почти в центре города к другу и начал готовиться к экзаменам.
Вот только где-то в книге судеб кто-то что-то напортачил. На режиссерский факультет он не поступил. Не хватило всего одного балла! Еще не стерлись воспоминания, когда солнечный день, такой же, как сегодня, поблек, будто выцвел. Федор пришел за результатами экзаменов и не увидел в числе победителей свою фамилию. Он стоял, смотрел на списки счастливчиков и понимал, что его мир рушится. Вот и как теперь жить дальше? Отказаться от мечты? Может, это знак, что не в коня овес?
Мысль о том, что придется сдаться на милость родителей, показалась ему невыносимой. Он даже представил картину своего возвращения в отчий дом: мама возьмется за валерьянку, изображая, как должен выглядеть человек с порванным в клочья сердцем, а отец сдвинет брови и будет неделю молчать, а потом поговорит по-мужски.
Едва этот ужас промелькнул у него перед глазами, Федор понял — надо что-то делать! Хоть дворником, только не с позором домой! Ничего, выдюжим! А там, через год, можно будет попытаться снова…
Но судьба распорядилась иначе. На факультет кинооператоров оказался недобор, и Федор уцепился за эту соломинку, как утопающий.
А дальше завертело, понесло. Новые друзья, новые победы…
Окончив институт по операторскому делу, он устроился вместе с тремя закадычными друзьями в кинобригаду Виктора Михайловича, уже немолодого, но упорного, сделавшего себе имя на съемках документальных фильмов режиссера, и принялся колесить по миру, снимая материал.
Мечта синей птицей все еще иногда манила Федю вернуться и закончить режиссуру, но стабильность в жизни, не самая плохая работа и лень кандалами скрутили руки, и все глубже засасывала его трясина быта. А вот Михалыч в свое время не поленился осуществить мечту, рискнул, и теперь именно он будет снимать научно-популярный фильм о заброшенном Русалочьем монастыре, а Феде останется довольствоваться малым, послушно записывая на камеру все, что режиссер посчитает нужным запечатлеть.
Ну и ладно! Мы люди не гордые! Но и не последние в мировом кинематографе! Операторы — это же… сила!
Ха, сила! Для кого?
Припомнилось высказывание Пальцапупы: вас же как грязи…
У Федора невольно сжались кулаки. Нет! Он поедет, чтобы доказать этому бездарю, что без профессиональной съемки все собранные Михалычем материалы не стоят и гроша! А потом, после хорошо выполненной работы, он напишет заявление и уйдет! Он не грязь! Он заставит себя уважать! Он…
На тумбочке диким голосом заверещал будильник.
Черт!
Время!
Поезд!
Федор подскочил и заметался по комнате. Благо жил он в пятнадцати минутах ходьбы от вокзала и успел бы на поезд без звонка шефа, но вчерашний сабантуйчик выбил его из колеи. Он начисто забыл и о сборах, и о поездке.
Покидав в спортивную сумку какие-то вещи, Федя — как был в джинсах и футболке — впрыгнул в любимые модные кроссовки, тоже купленные мамой, и, ради собственного интереса, заглянул в висевшее в прихожей зеркало. Хм, а не так уж и плохо! Породистое лицо, доставшееся ему в наследство от отца, не пропьешь! Высокий лоб, прямой нос, четко очерченные губы. Вот только желто-зеленые мамины глаза портили весь аристократический вид, но действовали на женщин как валерьянка на кота. Пригладив слегка вьющиеся темно-русые волосы, Федор почесал заросший подбородок и только вздохнул. Вернется домой, надо будет подстричься и побриться. Недельная щетина, может, и украшает мужчину, но Федор начинал чувствовать себя снежным человеком.
Бросив взгляд на часы, он вышел из квартиры, захлопнул дверь и побежал вниз.
На перроне он был за минуту до отправления поезда.
— Вот он! Иди сюда, Упырев, мать твою разэдак! — раздался гневный вопль режиссера. Федор с печальным вздохом обернулся и, разглядев лысую голову начальника, метнулся к последнему вагону, арендованному их съемочной бригадой.
— Тут я, Вить!
— Да всяко тут, куда ж тебе деваться! — фыркнул тот и, что-то черкнув в блокноте, посторонился, запуская Федора в вагон.
— Это все ваши? — Молоденькая проводница заметно нервничала.
— Все! Еще чайку бы нам, голубушка! — распорядился Михалыч, поднялся вслед за Федей и уточнил: — Литра два.
Свое купе Федор нашел сразу.
— О! Романов! Живой! — раздались вопли друзей, едва Федор открыл дверь.
— А что со мной будет? — ухмыльнулся тот, закинул сумку под столик и уселся рядом с Максимом, черноволосым, ярким парнем, явно имевшим в роду горячую цыганскую кровь. — Други, а есть чего живительного?
— Оживительного? — уточнил Макс и заговорщицки подмигнул Кирюхе и Петру. — Найдем?
Те будто только этого ждали и полезли в сумки. Вскоре столик стал напоминать скатерть-самобранку. Едва парни уселись, как поезд дернулся и, неохотно постукивая колесами, принялся набирать скорость.
— Красота! — поглядывая в окно, довольно вздохнул Максим. Вечный романтик, он всегда придумывал какие-то поездки, походы, шашлыки на природе, лишь бы вытащить друзей на денек из города.
— Не то слово! — поддакнул Кир, балагур и шутник, любитель женского пола. Невысокого роста, тощий, с совершенно неприметной внешностью, он умудрился в свои неполные двадцать восемь три раза развестись и четыре раза жениться.
— И чего красивого? Дома как дома. Вот выедем за город, тогда и повздыхаете! — Петр, коренастый, темноволосый, красивый яркой и даже опасной красотой, был единственным из их компании, кто знал, чего хочет, и никогда не терял головы. — А еще лучше, приедем, возьмем аванс — и на неделю к реке. Рыбу половим, отдохнем.
— А тебя жена пустит? — недоверчиво прищурился Макс.
— Сначала я жену отпущу. К теще в Орехово-Зуево, — хмыкнул тот, отрезая колечко колбасы.
— Логично! — посмеялись парни и принялись строить планы на предстоящую поездку.
День пролетел незаметно. Вечером в купе заглянул Михалыч.
— Ну что, братцы-тунеядцы? Подъезжаем! Через пять минут чтобы были в коридоре! Выгружаться будем!
— Есть, шеф! — гаркнул Кирилл.
Михалыч даже вздрогнул.
— Дебилов! — рявкнул он в ответ, и дверь захлопнулась.
— Что-то наш Витюша на фантазию слаб стал, — трагично поджав губы, покивал Макс.
— А может, потому что ему свою фамилию переплюнуть слабо? — усмехнулся Федор и, подхватив на плечо сумку, с наслаждением произнес: — Паль-ца-пу-па, дал же бог!
— Кстати, а ты в курсе, почему монастырь, куда мы едем, назван Русалочьим? — Петр вышел в коридор и, дождавшись друзей, пояснил: — Все дело в том, что построен он был на деньги генерала Русалова рядом с его поместьем еще в тьму-лохматом году, задолго до революции. А потом пришли большевики и… вроде как монастырь разломали.
— А! Понятно, — насмешливо фыркнул Кирюха. — Богатые тоже плачут. Ты-то откуда узнал?
— Порылся в архивах. Меня же этот «Крикунов» заставил перерыть все данные по заброшенным монастырям и церквям. И по каждому написать короткую историю. Я, кстати, нашел с десяток таких раритетов.
— А чего мы именно сюда приехали? — Федор посмотрел в окна на пустой, покрытый щебенкой перрон и одинокую будку, заменяющую вокзал.
— Выбор Пальцапупы, поди разбери! — Петр пожал плечами и начал пробираться к выходу, где оживленно гомонили коллеги, со сноровкой вытаскивая из вагона реквизит и технику.
— И разберемся! — Кир, а затем Макс потопали следом.
Федор задержался, глядя на начинающийся сразу у платформы лес, синий в подступающих туманных сумерках, и поежился. Если Михалычу придет в голову топать к монастырю в ночь, Федя точно пошлет всех куда подальше и вместе с друзьями останется здесь в надежде на какую-нибудь припозднившуюся электричку. Но на платформе его ждал приятный сюрприз. Маленький «пазик» весело подмаргивал разноцветными фарами, терпеливо дожидаясь, когда реквизит и люди найдут себе место в его небольшом салоне.
Уже легче!
— Мрачно тут, — поежился Петр. — Как будто на сто миль ни единой живой души!
— Скажешь тоже! — осадил его Макс и махнул рукой куда-то в сторону леса. — Там районный центр. А рядом с монастырем, километрах в двух от него, довольно большая деревня. Я слышал, как Михалыч вчера договаривался о «подсадочных» местах.
— И к кому нас в той деревне «подсадят»? — подскочил Кирюха. — Я бы не отказался подселиться к дояркам. И молоко, и эстетическое наслаждение!
— Все бы тебе… — хохотнул Федор, но его перебил Гена, здоровенный детина, а попросту прихвостень Михалыча, получивший за это гордое звание помрежа.
— Заканчивай перекур, Северин! Быстро садимся! Романов, Зотов, Ковалев — тоже особое приглашение требуется? Еще ехать и ехать!
— Началось! А чего сразу мы? — совсем по-ребячьи возмутились друзья.
— Да! Мы ждем, когда другие усядутся. Женщин и инвалидов вперед! — с невинным видом подначил Федор.
— Ты кого инвалидом назвал, инвалид? — тут же возмутился Михалыч. Вот и как услышал? Носится где-то рядом с автобусом, создает видимость деятельности.
— Ну, точно не тебя, Вить! — Федя подхватил стоявшую неподалеку треногу и заговорщицки подмигнул пытающимся скрыть улыбки парням. — Ты у нас босс!
— Значит, ты меня приписал к бабскому роду? — окончательно взбесился тот.
— Вить, ты же знаешь, что не можешь составить конкуренцию нашей дражайшей Альбине! — отмахнулся Федор и направился вместе с товарищами к автобусу, оставив Михалыча возмущенно орать ему вслед.
Что поделать, если он действует на него как красная тряпка на быка?
В салоне было тепло, пахло бензином и табачным дымом.
Их небольшая группа, за исключением Михалыча и Гены, уже расположилась на протертых до дыр сиденьях, ничуть не смущаясь спартанских условий. И правильно! Чего смущаться? За два года где они только не побывали! Куда только не забрасывало их небольшую съемочную группу! Зато добились! Выслужились! Теперь снимают короткометражные фильмы для одной научно-популярной передачи.
— Вот они! Мускулы нашей компании! — поприветствовала их Альбина, рыжеволосая толстуха с прокуренным голосом и с рельефно выступающими частями дородного тела. В их команде она не занимала какой-то особенной должности. Иногда читала за кадром текст, иногда варила походную кашу, а некоторым, говорят, даже скрашивала долгие ночные часы. В общем, если говорить честно, Альбина была в их группе едва ли не важнее начальника. — Феденька, паразит! Будешь должен мне тридцать рублей!
— За что?! — Федя даже остановился, но тут в спину толкнулся Кир. Пришлось пробираться дальше, перешагивая через коробки с реквизитом. Заметив свободное место у окна, он уселся и подколол: — Альбиночка, моя любовь для тебя бесценна!
— А такси с рестораном — нет! — отрезала та и тут же переключилась на Гену и Михалыча. — Ну и что ходим? Ждем, когда совсем стемнеет? Чтобы в ров упасть? А? Начальники? Мать вашу за руку, да в хоровод!
Михалыч с Геной заметно вжали головы в плечи и заторопились по местам, отбрехиваясь только по привычке.
— Ну чего говоришь? Никуда мы не свалимся! Водитель из местных, враз домчит!
— Да! Не каркай! Беду накаркаешь!
— Домчу! Ух, как домчу-у-у! — подвыл за компанию водила и даже высунулся из кабины, чтобы всем было видно исполнителя.
— Стартуй, командир! — Михалыч, наконец, дал добро, с кряхтением усаживаясь рядом с враз подобревшей Альбиной. — Только мимо Сухаревки не провези!
— А мне за «мимо» и не заплачено! — расплылся в щербатой улыбке шофер. Скрылся в кабине, и оттуда донесся его бодрый до отвращения голос: — Сухаревка — первая деревня на нашем пути!
Пазик вздрогнул, издал уж очень неприличный звук и покатил.
Вскоре Федор устал слушать анекдоты, отвечать короткими фразами на вопросы друзей. Отвернувшись, он немигающе уставился в окно, пыльное, располосованное дорожками капель бесшумно начавшегося дождя, разглядывая подступивший вплотную лес. Теперь он не казался ему синим. Он был черным! Черные исполины стояли на обочине давно не латанной дороги и тянули к нему свои руки-ветки.