И тут он услышал колокол. Мощный, спелый звук ворвался в открытое окно, заставив Федора замереть и покрыться мурашками. И были в том звоне и неведомые страдания, и тоска, которую не забыть, от которой не убежать! И любовь — такая, что хочется почувствовать себя мальчишкой и вперед автобуса кинуться навстречу долгожданному счастью!

Ой, мамочка! Что это с ним?! Вроде всегда был атеистом, ни в Бога, ни в черта не верил. Да сколько он уже переснимал этих церквей, и ничего не шелохнулось, а тут…

Он поднял к глазам трясущуюся мелкой дрожью ладонь, поизучал ее несколько секунд, а когда снова уставился в окно, чуть не заорал. Из темноты, прижавшись к стеклу, на него смотрела женщина, точнее сказать — девушка. Да-да! Как будто по ту сторону стекла тоже находится салон автобуса, и она сидит в том автобусе совсем одна и смотрит на него. И ее губы шевелились, словно она что-то ему говорила.

Когда он об этом задумался, в голове, словно по волшебству, зазвучал ее голос, и Федор понял, что она не говорила, она пела:

Жизнь поросла быльем-травинушкой.
Боль породнилась с тишиной.
Все отболело вслед за сынушкой,
Его унес вдаль ветер луговой.
Все поросло полынью горькою,
Все отсмеялось по весне.
И только вера за иконою
Осела пылью на стене.
Мне отчим домом стало прошлое,
Мне так приятен дым надежд.
Что ж ты не вспомнишь, не поможешь мне?
Я так устала от одежд, от траурных одежд.
Я так устала биться чайкою,
Я так хочу к себе домой.
Дверь распахнуть, пойти встречать тебя,
А после возрасти быльем-травой.

Девушка улыбнулась, коснулась рукой стекла, там, где по другую сторону находились его губы, и Федор даже не услышал, понял:

— Где ж ты, Алешенька? Где ж ты, ро́дный мой?

Федор заставил себя сглотнуть колючий комок, намертво застрявший в горле, и, с трудом оторвав взгляд от лучистых девичьих глаз, беспомощно обернулся к сидевшим рядом друзьям, но тут его поджидала вторая странность. Автобус оказался пуст!

И тут Федор не стерпел и заорал. Но ни звука не вырвалось из его пересохших губ!

«Впору перекреститься!» — подумалось ему, и тут прямо в ухо раздался хохот, а ехидный голос Макса пропел:

— Вставай, спящая красавица!

— Слабак! Водки больше не получишь! — поддержал его Петя.

— Отстаньте от мужика! Он во сне так сладко стонал, что даже я обзавидовался! — А это, конечно, Кирюха.

Федор дернулся, вырываясь из странных, тоскливых пут сна, точно из паутины, и растерянно похлопал ресницами, оглядывая счастливых, пахнущих поездом и перегаром друзей. Остальные — кто спал, кто разговаривал.

И хорошо! Хорошо, что на него не обратили внимания. Только друзья, но это ерунда. Чай, не первый год вместе.

— Я уснул?

— Не! Это тебя от запаха Петькиной самогонки таращит! Конечно, уснул! — ухмыльнулся Кир и подмигнул. — А кто такая Маша? Вчера небось склеил, когда из ресторана умотал?

Федя вытаращил глаза:

— Никого я не клеил!

— Ну конечно! С чего бы ты тогда во сне так томно постанывал и так нежно говорил: Машенька!

— Да ты бредишь или шутишь? — Федор отпихнул его масляную рожу и для наглядности и серьезности своих намерений даже покрутил пальцем у виска. — У меня даже знакомых с таким именем нет!

— Как же! А баба Маруся? Уборщица из студийной мастерской? — заржал в голос Макс. — Уж не по ней ли сохнешь? Маруся — Маша — и не отвертеться. А? Федь?

— Интересно, а твоя пассия на пенсии? — подхватил эстафету Петр.

— Вопрос в другом — сколько уже лет! — Ну, и Кир, естественно, не отставал.

Началось! Иногда компания выбирала для здорового стеба объект и проверяла его на прочность. И самое главное в такой ситуации — подольше продержаться, не показать, насколько тебя что-то из этого задевает. А лучше всего перевести все в шутку. Но стоит только дать маленький намек — заклюют!

— А что? Завидно стало? Небось сами хотели к ней подъехать? — Федор изобразил бесстрастный взгляд и равнодушную улыбку. — Но с ней вы, парни, не угадали! Помните секретаршу Михалыча? Кажется, ее тоже зовут Мария… Вот думаю, по приезде не пригласить ли ее в ресторан?

Макс помрачнел:

— В глаз получишь!

Кирилл с Петькой оживились, переключаясь на него:

— Да ты че, реально?

— И ничего не сказал?

Федор расслабленно выдохнул. Быстро он стрелки перевел! Пусть теперь Максим расхлебывает! А пока парни будут его донимать, надо подумать! Очень хорошо подумать…

Сон странный! Ему такие сны не снились с тех пор, как он ушел из дома. Переехав в общагу, он несколько раз видел такие же яркие, изломанные сны с участием умерших знакомых. Они пытались ему что-то советовать, куда-то звали, что-то дарили. Где-то в глубине души Федя знал, что такие сны не простые. Как говорила бабушка, «кто-то с того света пытается достучаться».

Но здесь все было иначе! Во-первых, яркие звуки: он действительно слышал и колокол, и песню! Во-вторых, образ девушки! Более чем неординарный! Голубоглазая красивая блондинка с короткими волнистыми, цвета спелой пшеницы волосами, одетая в какой-то странный мешковатый балахон. В-третьих, имена! Он действительно не знал ни одной Марии, и ни одного знакомого Алексея у него тоже не было. Ладно, надо подумать об этом, но завтра! Сегодня у него это плохо получается!

Отобрав у Макса, все еще пытающегося отвертеться от «порочащих его связей», бутылку с булькающей на дне кристально чистой жидкостью, Федор сделал большой глоток, поморщился и с опаской снова посмотрел в окно. На этот раз никаких девушек он не увидел, а от того, что увидел, сердце замерло в восторге. Яркое темно-фиолетового цвета небо усыпали неправдоподобно большие самоцветы звезд.

Не-е! Такого в Москве точно не увидишь!

Остаток пути он провел, лениво прислушиваясь к спору друзей, и время от времени с опаской поглядывал в темное окно. Наконец, водитель лихо затормозил и высунулся в салон.

— Приехали, товарищи туристы! Выгружайтесь вон, к клубу. — Водила указал в лобовое стекло на одиноко болтающийся на длинном шнуре фонарь. Тот избирательно освещал то дерево, то брусчатую стену с заботливо взращенным возле нее кустом пиона. — А я сейчас за участковым сбегаю. Он велел мне его разбудить, как только вы прибудете.

Открыв вручную створки дверей, он выскользнул в темноту.

— Это ж в какое же Кукуево нас занесло… — Кир с кислой миной поглазел по окнам автобуса, разглядывая треугольные очертания крыш редких домов, темнеющих на фоне чуть посветлевшего неба.

— Ты еще поговори мне! — тут же сонно откликнулся Михалыч. — Как за зарплатой стоять, так все вы первые! А ее еще заработать надо…

— Так вот! Зарабатываем уже! — поддержал друга Макс. — Но есть одна претензия! Темно уж больно…

— Ты у нас осветитель? Осветитель! — пробасил Гена, заискивающе покосился на Михалыча и, ободренный молчанием начальства, продолжил: — Вот и свети!

Больше никто в диалог вступить не рискнул. Молча похватали сумки, рюкзаки, коробки с реквизитом и гуськом направились из душного автобуса.

Федор с тоской посмотрел в окно на потускневшие звезды, подхватил сумку и, чтобы не попасться под руку быстрому на расправу Михалычу, последним вышел в темноту. Но едва он спрыгнул со ступеньки в густую щетку травы, как понял, насколько ошибался. Самое темное время уже прошло, и восток светлел с каждой минутой, приближая рождение нового дня. Где-то брехали собаки, трещали, устроив концерт, сверчки, и первые петухи загорланили хриплыми голосами гимн приближающемуся утру.

— Парни, вы чуете? — Федя подошел к тихо переговаривающимся друзьям. — Здесь все настоящее! Живое!

— Ага! — покивал Кир. — И только мы тут — как козе саксофон!

— Ну почему? Думаю, местные будут очень даже рады новым клоунам, — сплюнул под ноги Петр.

— Если все местные будут такими, как вон тот, не хотелось бы мне быть клоуном! — Макс сложил руки на груди, разглядывая приближавшиеся к ним два силуэта. Один — широкоплечий здоровяк, высокий настолько, что второй, семенивший рядом с ним, сперва показался всем подростком.

— Здрасте! — Голос такой низкий, что похож на хрип. — Это вы приезжие артисты из Москвы? Я Степан. Участковый местный.

А вот Михалычу, похоже, было плевать на рост местного «дяди Степы».

— Артисты? Мы?! — Он грозно шагнул к нему навстречу, а следом за ним, как привязанный, двинулся Гена, тоже, в общем, детинушка еще тот. — Сами вы, гражданин начальник, артист! Мы не артисты! Мы творцы! Мы те, кто дает, как вы выразились — артистам, возможность самореализоваться!

— Это как? — озадачился местный представитель власти. Подошел и пожал руки сперва Михалычу, потом Гене. Смерил взглядом притихший народ и решил со всеми не ручкаться, а вести знакомство на расстоянии.

— А так! Фильм мы приехали снимать! Про ваши красоты, а особенно про монастырь. Есть он у вас?

— А… — Верзила ненадолго задумался и кивнул, одновременно указав на темнеющий вдалеке лес. — Там! Марьин монастырь.

— А мы слышали — Русалочий, — подал голос Петр, первый боец за правду.

— Та не! Русалочьим его, конечно, зовут, но все из-за прежнего хозяина этих мест, генерала Русалова. А так он Марьин!

— Женский, значит? — ухмыльнулся Кир.

— Та не… Не совсем. В нем любой страждущий может найти заботу, работу и кров. — «Дядя Степа» безошибочно нашел взглядом говорившего. — Да и заброшен он сейчас. Почти заброшен. Остались только те, кому просто податься некуда. Ну, да что я вас тут байками развлекаю? Вы, считай, сутки в дороге. Пойдемте, пока размещу вас в отделении, поспите, а днем познакомлю с председателем, и определим вас на постой. Вы к нам надолго?

— Пока не отснимем материал, — пафосно заявил Михалыч и уточнил: — Может, на неделю, а может, на две.

Пока они шли в местное отделение милиции, Федор без устали крутил головой, разглядывая белеющие в тусклом свете занимающегося утра домики, окруженные садами. А еще он услышал шум воды и… колокол!

Снова!

Удар, еще удар. Низкий, цепляющий душу звук проник в сознание нежданно, возвращая привидевшийся ему сон. Затем, словно отгоняя тяжелые мысли, зазвенели хрустальным перезвоном другие колокольчики. Сразу стало легче, но вопрос остался.

Он обогнал Альбину, шагающего рядом с ней Кира и тронул за рукав участкового:

— У вас есть церковь?

— Была. — Участковый придержал шаг и, поравнявшись с ним, смерил Федора цепким холодным взглядом, заставив того пожалеть о своей не вовремя проснувшейся любознательности. — При монастыре. Колокола услышали? Они теперь в монастырской часовне висят.

— Тебе, Романов, что, помолиться захотелось? — обернулся к нему шагавший впереди Михалыч.

— Я думаю, Вить, еще успеется! — отмахнулся Федор, уже порядком уставший от его дурацких шуток.

— Часовня у нас хорошая! — Степан то ли не заметил назревающий конфликт, то ли, наоборот, решил его сгладить. — Колокола — слышите? Им сто лет в обед будет! Чугун с серебром! Говорят, их еще сам генерал Русалов заказывал в Москве на свадьбу дочери.

— Так это же находка! — оживился Михалыч.

Они вскоре подошли к длинному деревянному дому. Милиционер нырнул в распахнутую дверь, а следом за ним потянулись нагруженные уставшие люди.

Федор шагнул в вотчину местного участкового, оглядел казенный длинный и широкий коридор с окнами по одну сторону и шеренгой запертых дверей по другую.

— Сейчас я вам выдам матрасы. Располагайтесь в коридоре. — Участковый Степан козырнул и, побренчав ключами, исчез за одной из дверей. Вскоре он появился, груженный тонкими тряпичными матрасами, и, скинув их в угол, снова скрылся за дверью. Во вторую очередь съемочная группа получила крошечные подушки, каждая с казенным номером. — Сожалею, что вам приходится так неудобственно, но, как говорится, чем богаты…

Впрочем, уставшим людям было уже все равно на чем спать и где. Все расхватали матрасы с подушками, как горячие пирожки, и только Альбина, недовольно повертев в руках серую подушку, даже принюхалась к ней:

— А она чистая?

— Да что вы, дамочка! — Милиционер даже обиделся. — Ею уже лет пятнадцать как никто не пользовался. Как тюрьму отсюда перенесли в Кольцово, так и не пользовался!

И, козырнув, вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

— Тюрьму?! — Толстуха сперва посмотрела на подушку, точно держала мышь, а затем швырнула ее к стене с такой скоростью, точно эта мышь в секунду издохла и завоняла. — Я к этим подушкам с матрасами даже не притронусь!

— Давай мне, все мягче будет, — обрадовался Михалыч, устраиваясь вместе со всеми на боковую. — А ты, Аль, если спать не хочешь, реквизит посторожи!

Альбина задумалась, нехотя подняла подушку и направилась к единственному оставшемуся свободным матрасу.

Федор не помнил, как уснул. Вроде только что слышал, как переговариваются Кир с Петро, и оп — его уже нет. Точнее, он есть, но совсем не в том ветхом строении, носящем гордое звание участка милиции деревни Сухаревка.

1868 год. Силантий Русалов.

— Вот ведь занесла нелегкая. Для того ли я из отчего дома ушел служить, чтобы теперь в этой глуши отсиживаться? Отец так хотел, чтобы я дело его перенял. — Поручик Русалов лениво сорвал травинку и сунул ее в рот. — А чего тут говорить, и там скукота, и тут!

— Не блажи, Силантий, время мирное, все лучше, чем война. А к батюшке под крылышко вернуться никогда не поздно.

Антон, рыжеволосый улыбчивый паренек в расстегнутом кителе, похлопал друга по плечу и удобнее устроился на дровянике, подставив ласковому солнышку веснушчатое лицо.

В деревеньке и правда была тоска. Из всех развлечений — пара трактиров да убогий дом терпимости. Только девицы там настолько страшны, что доплати они сами, в койку к ним соваться никто не решился бы.

Погода в этот день стояла замечательная. Летний зной спал, радуя прохладным ветерком, а пролившийся с утра дождь прибил к земле пыль. По проселочной дороге бегали ребятишки, за невысокими заборами лениво тявкали собаки. Все в этом захудалом селении было как-то уж слишком размеренно и уныло.

Случилось же так, что полк, в котором служил молодой поручик Силантий Русалов, пригнали для учений именно сюда. Да только вскоре командующего отозвали в Петербург, потому как прошел слух о готовящемся покушении на царя, а солдаты и офицерье получили внеплановое увольнение, только покидать пределы деревеньки строго запрещалось, вот и развлекались все как могли.

— Здорово, служивые. — Крепкий старик, местный староста, подошел так тихо, что Силантий вздрогнул от неожиданности.

— Принесло же старого черта, — сквозь зубы процедил его товарищ. — Опять начнет про внучку свою убогую талдычить. А я ее пальцем не тронул, только воды попросил, вот ей-богу.

— Здравствуй, Егор Кузьмич, — поприветствовал старосту Силантий, — подсобить чем или просто от скуки к нам заглянул?

— Да некогда мне скучать, сынки, забот полон рот. А от помощи не откажусь. Повадились к нам цыгане шастать. Все бы ничего, чай, тоже люди, да ведь тащат все что ни попадя. Подмогнете?

— А чего делать-то? Они пташки вольные. Сегодня тут, завтра там… Сами уедут!

— Когда рак на горе свистнет! Они у нас уже год табором живут. Недалеко, у речки остановились. Вроде и жалко их, да своих жальче. Вроде у них там ведьма имеется. Молодая, а гадает всем, как видит. И болезни лечит. К ним даже из других селений едут.

— Так хорошо же! — Силантий улыбнулся, выплюнул травинку.

— Хорошо, да не очень! Наши лекари жалуются, что хлеб отбивает! Да и так, неспокойно от пришлых. Может, попросите их подальше от нашей деревни убраться?

— Нам за это не платят, дед. Пусть полиция твоих цыган гоняет. — Веснушчатый демонстративно отвернулся.

— Да какая полиция? Я тут, можно сказать, один за всех отдуваюсь, — охнул староста. — Что за молодежь пошла непочтительная.

— Погоди, Антон, — одернул друга Силантий. — Я схожу к ним. Приструню, чтобы покой не нарушали.

Это был шанс хоть немного развеяться. Гонять воров на самом деле он не собирался, но скуку разогнать — точно.

— Вот это разговор, — заулыбался староста, бросив хитрый взгляд на паренька, теребившего медную пуговицу на расстегнутом кителе. — А я вам за работу самогону своего поставлю.

— Да тут на каждом углу наливают, — снова влез Антон. — Табаку достать сможешь? Страсть как курить охота, а табаку и нет. Тогда и я схожу, раз такое дело. — Но как только староста ушел, набросился на друга. — Нельзя нам из деревни уходить, слышь, Силантий?

— Я один пойду. Если что, прикроешь меня, а табак поделим.

— Даже не знаю… нечестно как-то, — почесал вихры друг, но было видно, что такой расклад его устраивает.

— Решено, иду один. — Силантий спрыгнул с бревна. — К вечеру обернусь.

Антон проводил его задумчивым взглядом. Может, и было бы все иначе, если бы не она… Не Софья… Почему она выбрала не его, а Силантия? И точно кошка пробежала между друзьями…

Снова вспомнилась его последняя встреча с Софьюшкой. Ледяной королевной с ним была, а сердце рвалось от боли. Не пара ей Силантий! Не любит он ее и никого не любит! Весь в отца своего пошел, армия ему мать, сестра и невеста.

Даже если руки придется его кровью омыть, он пойдет на этот грех! Все одно без Софьи жизнь смысла не имеет никакого.

Силантий табор нашел быстро. Вышел к реке и направился к поднимавшимся за жидким пролеском струйкам дыма. Вскоре из-за деревьев послышался разноголосый гомон, гитарные переборы и ржание коней. Потянуло запахами костра и жареного мяса.

Тропинка привела Силантия к небольшой поляне, на которой стояли шатры и кибитки, горели костры. На них жарилось мясо, готовилась похлебка. У костров сидели смуглые люди. Звучала гитара, и приятный женский голос выводил куплет о несчастной любви и горячей цыганской крови. Поляну огибала мелководная речушка, в которой плескались чумазые ребятишки.

Увидев военного, цыгане насторожились, но враждебности не выказали. Девушка отложила гитару и посмотрела на Силантия:

— Что нужно тебе, красивый? Погадать пришел или хворь вылечить?

— Не верю я в гадания, — буркнул Силантий, подойдя к костру.

— Тогда зачем явился?

— Жалоба на вас поступила. Надо бы разобраться.

— И кто жалуется? — Из шатра вышел высокий плечистый мужик в простой холщовой рубахе. За вихрастой шевелюрой и густой черной бородой его лица было не рассмотреть, только глаза горели, что уголья. — Если цыгане, значит, сразу воры? А ты за руку нас ловил?

— Отчего же воры? — хмыкнул поручик. — Говорить я такого не говорил, но по закону проверить обязан.

— Мы твоим законам не подчиняемся. Цыгане — народ свободный. Шел бы ты отсюда подобру-поздорову. А то места глухие, ведь и не найдут.

— Мне бояться не с руки, иначе в армию не взяли бы. — Силантий положил руку на эфес сабли. — К тому же мои друзья знают, где я. Не вернусь до заката — искать придут.

— Видели мы твоих друзей, Силантий. — Девушка поднялась.

— Откуда ты меня знаешь? — опешил поручик.

— Дым сказал, — улыбнулась цыганка.

— Дарина, подай гостю похлебки, — сказал бородач, — не откажешь, служивый?

— Конечно! — Девушка налила в деревянную миску похлебки, взяла ложку, ломоть хлеба и подошла к Силантию. — Угостись, красивый.