И тут же закралась крамольная мысль. А что, если бы Софья не отказалась? Может, лучше бы ей с Антоном было? Ведь любил он ее, выходит? Или просто больно ему сделать хотел?

Гадать уже бесполезно.

— Софья, прости меня за все. Да, не разглядел я твоей любви, но ведь все еще может поменяться! Сколько лет мы уже вместе? Дочка подрастает. — Он шагнул к ней с намерением обнять, но Софья отпрянула от него, как от прокаженного, и шагнула в воду. Точно безумная, она принялась пятиться от него, заходя все глубже. А когда черные воды пруда скрыли ее по пояс, остановилась, замерла, уставившись на свое отражение:

— Силантий, что это? Кто это?!

Русалов обомлел. Вместо лица супруги в мелкой ряби воды явно угадывались жгучие черты Дарины.

Черные волосы рассыпались по плечам, глаза горят дьявольским огнем. И улыбка… Улыбка палача, пришедшего за жертвой, и то была бы более сострадательной!

Чтобы не видеть этого кошмара, Силантий крепко зажмурился и почти сразу же услышал крик жены и громкий всплеск. Распахнув глаза, он не увидел Софьи. Только круги по воде идут, а в них расплывается отражение Дарины и слышен ее смех…

Не раздумывая, Силантий бросился в воду, но как не искал, так и не смог разглядеть в черной воде тела жены. Пруд был неглубок, но сейчас у него словно вообще дна не оказалось. Вынырнув, чтобы глотнуть воздуха, он услышал крик Марьи:

— Папенька! Вернись! Мне страшно! Папенька!

Марья стояла на берегу и ревела в голос. Бирюзовое платье перепачкано. Видимо, упала, пока бежала сюда. Она размазывала слезы по лицу и никак не могла успокоиться.

Вдруг возле отражения дочери генерал снова увидел проявляющийся из глубины облик цыганки.

— Не трожь! — взревел он и в несколько гребков достиг берега. Выбравшись на камни, он крепко прижал к себе дочь. Единственное, что теперь связывало его с жизнью, с реальностью…

Тело Софьи нашли только через два дня. Дворовые шептались, будто за корягу платьем зацепилась, а после бури тело илом занесло, но генерал знал, что всему виной Дарина. Проклятье нашло его. И теперь главная задача — защитить Марьюшку.

Глава 4

Федор, как из болота, медленно и с надрывом, выплывал из тревожного сна. Да будто и не из сна, а из воспоминания… Генерал… Цыгане… Что за бред?

Рывком поднявшись, он сел на матрасе и схватился за раскалывающуюся голову, старательно пытаясь избавиться от картинок сна и хоть что-то вспомнить из реальной жизни. А точнее, события прошлого вечера. Нет, общение в пивнушке с местным лесничим он помнил отчетливо, а вот потом…

Кажется, они пошли за друзьями… Нет, точно пошли! И даже нашли их распивающими с местными какую-то мутную жидкость. И даже поддались на уговоры местных отведать их чистейший первачок! А потом?

Федор обвел мутным взглядом мирно похрапывающих друзей, крошечную комнатку, окно, скромно завешенное белой шторкой, из-за которой пробивался яркий утренний свет.

Мм… Как же хреново-то!

Где-то снизу уже раздавались бодрые командные выкрики Пальцапупы.

Черт! Сегодня же первый съемочный день!

Заставив непослушное ноющее тело принять вертикальное положение, Федор подошел к столику и сдернул полотенце, которым были укрыты их припасы.

Кувшин!

Вода!!!

Он с жадностью припал к прохладной чистой воде — такой вкусной, что хотелось ее пить и пить!

— Эй, водохлеб! Оставь водички! — очнулся Кир и чертыхнулся. — Из чего тут народ самогонку гонит? Из мухоморов?

— Лично мы с Петро вполне себе цивильно сидели! — Федор передал другу изрядно полегчавший кувшин. — Пока вас искать не пошли! Вот и скрестили ежа с ужом.

— А не надо было мешать! — Макс, оказывается, тоже уже проснулся и просто лежал с закрытыми глазами. — Кто ж знал, что на твой неокрепший юношеский организм эта огненная вода так повлияет!

— Че-го? — У Федора даже голова болеть перестала. — Да я тебя на два года старше!

— Но глючило почему-то тебя, а не меня! — Макс посмотрел на него, откинул одеяло, сел. — Кто вчера вальс удумал танцевать под «Бони М», да еще одного? Но после вальса ты упорно пытался познакомить нас со своей невидимой подружкой! Как там ее?

— Настя? — оживился Кир.

— Оля! — возразил Макс.

— Маша! — отрезал Петр и посмотрел на растерянно моргавшего Федора. — Опять!

— В смысле — опять?

— Ну, помнишь, в автобусе? Ты во сне говорил с какой-то Машей, а потом орать взялся.

Федя сел:

— Кажется, что-то было… Только имени не помню. И лица…

— Ты бы пьянствовать завязывал… — Петр поднялся и взялся за одежду.

Остальные тоже принялись одеваться.

— Ничего не помню! — Федор зажмурился, помассировал виски и замер, увидев перед внутренним взором симпатичное лицо светловолосой девушки. Причем не незнакомой, а ТОЙ САМОЙ! Той, что привиделась ему в автобусе. Той, что танцевала с ним вальс вчера… И не под какой-то там «Бони М», а под самый настоящий струнный оркестр.

Память подсовывала ему такие картинки, что впору идти к психиатру!

Стоп!

Откуда струнный оркестр в деревенском клубе? А может, и вправду местные алкаши чего веселого подмешали в самогонку?

Его мысли перебил зычный голос Михалыча, точно лавина, катящийся по коридору.

— Лентяевы, Засонькины и Алкашульцы! По-о-одъе-о-о-ом! Общий сбор через пять минут в столовой!

Парни с опаской уставились на дверь, но трубный глас режиссера покатился дальше.

— Пронесло! — переглянулись Кир с Максом, но Петр вернул их с небес на землю.

— Он сейчас обратно пойдет!

Эти слова решили все. Парни выскочили из комнаты и рысцой потрусили к пункту назначения. Зато каково же было их удовлетворение, когда они, заняв лучшие места, принялись разглядывать вереницу входивших в столовую невыспавшихся, злых, исподтишка матюгающихся коллег. Завершала процессию ноющая Альбина:

— И чего ему не спится? Ведь сам же с Геной в дурака до полпятого играл, да еще и меня за чаем гонял каждые полчаса!

— А потому, Альбиночка, что из вас, Тунеядькиных, кто-то должен сделать активных, работоспособных и творческих личностей! И этот кто-то — я! — Следом за ней вошел и сам Пальцапупа, оглядел всех и махнул рукой выглянувшему из кухни уже знакомому пацаненку: — Тащи завтрак. И чай сделай покрепче.

Следующие полчаса коллеги, недовольно переговариваясь, ковыряли ложками овсянку, щедро размазанную по дну тарелок, и налегали на хлеб с маслом и чай.

Наконец, Михалыч решил, что «не все скоту масленица», и бодрыми воплями выгнал всех в коридор. Там, дав приказ «через пятнадцать минут быть с оборудованием у крыльца», быстрым шагом вышел во двор.

Вскоре вся съемочная бригада, морщась от недосыпа и яркого утреннего солнца, занялась поиском места для съемок.

— О! А давайте тут? — Макс, как главный по освещению, расплылся в довольной улыбке, указывая на разрушенное крыло. — Смотрите! Солнечные лучи, отражаясь в стеклах, создают мотив надежды.

— Какой надежды? — Режиссер сначала внимательно изучил разбитые, частично затянутые пленкой квадраты окон, потом обернулся к Максиму. — Тут же как будто Хиросима взорвалась!

— Тем более! — поддержал друга Петр. — У меня по сценарию идет сначала ознакомление зрителя со всеми разрушенными частями монастыря, а после показывается целое крыло. Ну, и в конце — воззвание к народу и стране: спасем от вымирания памятники культуры!

— Я помню! — отмахнулся Михалыч и задумчиво уставился на щербатую стену. — Как вот только все это подать… Мм… А может, ты, Петя, напишешь закадровый текст, вроде как предысторию этого памятника культуры?

— До завтра все сделаю, Виктор Михайлович! — козырнул Петр.

— А мне чего делать? Ждать, когда он напишет? — Федор уже выбрал место для треноги и, закрепив камеру, заглянул в объектив.

Хм… в оставшихся кое-где стеклах отражающиеся лучи явно вырисовывали едва заметные фрагменты картин. Точно они были нарисованы пальцем на вековой пыли! Вот танцующие пары. Вот озеро. Вот девичье лицо. Вот двое…

Интересно!

К нему подошел Михалыч.

— Тебе, Романов, работать с камерой. Сегодня и до конца недели! Чем больше материала отснимем, тем качественнее можно будет смонтировать фильм.

— А я бы не советовал снимать разрушенную часть здания… — К ним незаметно подошел Никодим. По тому, как он себя держал со столичными гостями и как отчитал Федора за желание пробраться внутрь разрушенного крыла, было ясно — этот дядя тут главный.

— И с чего это? — тут же нахмурился Михалыч. Он не любил, когда посторонние лезли в его работу, ограничивая или запрещая.

— А с того, что сколько бы туристы тут ни снимали, все кадры порушенного крыла испорчены, — бесстрастно выдал Никодим. — Мое дело вас предупредить.

И, ничего больше не объясняя, направился прочь.

— Начинается! — взбесился режиссер. — Понапускают к себе всяких бездарей, а потом предупреждают нас, профессионалов, что у них руки из… растут! Так это не наша беда!

И накинулся на Федора:

— А ты чего уши развесил?! Пока солнце не ушло — снимай!

Тот пожал плечами, мол, хозяин — барин, нажал на кнопку и прищурился, заглядывая в объектив.

Пыльные картины на окнах никуда не делись. Но Федор готов был поклясться, что картины изменились. Девичье лицо сменил портрет какого-то усача, а вместо танцующих пар появилась кудрявая девушка в пышных юбках с гитарой в руке. Цыганка?

Он так увлекся процессом съемки, что чуть не протер глаза, заметив в одном из окон шевеление. Приблизив картинку, Федор пожалел, что в камере нет преимуществ бинокля и двумя глазами в нее не посмотришь! Но как бы то ни было, оператор четко увидел девушку, на высокую грудь которой падала толстенная коса цвета пшеницы.

Федор оторвался от камеры и старательно проморгался, а потом посмотрел на окно невооруженным взглядом. Но то ли солнце ушло, то ли с такого расстояния за слоем пыли было трудно что-то разглядеть, никакой девушки он не увидел. Заглянув вновь в камеру, он с каким-то тоскливым разочарованием понял, что его подозрения подтвердились и незнакомка ушла.

Съемки продолжались еще три часа, пока солнце окончательно не перебралось на другую сторону монастыря, после чего Михалыч соизволил объявить, что «на сегодня рабочий день закончен, но не для всех», и с торжественным видом поручил Петру и Кириллу заняться подборкой музыкального сопровождения и написанием закадрового текста.

Остальные разбрелись кто куда в ожидании обещанного — «через полчаса» — обеда.

Федор тоже решил времени не терять и проявить полученный материал, отчасти, чтобы убедиться в отсутствии помех, о которых предупреждал хранитель Никодим, а отчасти для того, чтобы на отснятых кадрах лучше разглядеть лицо девушки. Если честно, Федя боялся признаться самому себе, что девица невероятно напоминает ему ту, кого он видел во сне. Но почему она ему снится? Он готов был поклясться, что никаких амуров ни с ней, ни с похожими на нее девушками у него не случалось. Ни-ко-гда! А это значит, что воспаленную совесть и игры подсознания можно исключить.

Тогда в чем секрет этой чертовщины?

— Макс, пойдем, поможешь пленку проявить? — окликнул он друга.

Тот обернулся, поджидая Федю:

— Давай. Все равно еще полчаса ждать обеда. — Он подхватил треногу на плечо и распахнул перед Федором дверь. Тот благодарно кивнул и протиснул перед собой кофр с камерой.

В комнате никого не было. «С другой стороны, это и к лучшему», — подумалось Феде. Поручив Максу нарисовать и вывесить за дверь табличку «Не входить!!!», он принялся за дело и спустя минут сорок стал счастливым обладателем нескольких десятков метров отснятой пленки.

— Ну все! Пусть сушится. А завтра я тебе покажу такое… — Федор стянул с окна одеяло, запуская в маленькое оконце день. Солнце уже ушло, но лазурные небеса обещали, что вечер наступит еще ох как нескоро!

— Разрушенные стены? А то я их не видел! — хмыкнул Макс и кивнул на дверь. — Может, пойдем в столовку? А потом, чтобы Михалычу не попадаться, можно прогуляться до деревни… Вдруг фонарики завезли?

— Хм, можно и прогуляться. — Федор вышел вслед за ним. — А что касается пленки… В разрушенной части монастыря кто-то живет! И этот кто-то — девушка!

— Че-го?! — Макс даже остановился. — Ты что, ее видел?

— Ага. Сегодня в окне!

— Значит, нам нужно найти этого… — Макс прищелкнул пальцами, сел на широкие перила и съехал вниз. — Никодима!

— Логично! — Федор попытался повторить его трюк, но чуть не сверзился на каменные плиты. Спрыгнув на лестницу, он преодолел одним прыжком оставшиеся ступеньки и подошел к другу. — А вот и он.

Высокая худощавая фигура, одетая в черную рясу, будто соткалась из полумрака, царившего у полотнища ткани, скрывающей вход в разрушенное крыло, и направилась к ним.

— Отчего вы не идете обедать? Все ваши уже там. — Когда он подошел ближе, Федор понял, что ненамного он его и выше, да и в годах разница невеликая.

— А мы вас искали, — с места в карьер начал Федя. — Сегодня я заснял девушку. Светленькую, лет восемнадцати. Она находилась на втором этаже разрушенного крыла. А еще она рисовала на стеклах картины. Кто она? Разве ей не опасно там находиться? А что, если… Что… Что с вами?!

Никодим покрылся мертвенной бледностью, ухватился за горло, будто его что-то душило, и часто-часто задышал.

— Помоги… те… Там… — Он вытаращил глаза, указывая на что-то перед собой.

Парни растерянно переглянулись:

— Чем помочь?

— Что там?

— Ин… — Свистящий вдох. — Ингалятор! В трапезной!!!

Макс, не теряя времени, бросился за помощью, а Федор, осторожно поддерживая Никодима, усадил того на пол и прислонил к стене, приговаривая:

— Сейчас вам помогут! Обязательно!

Но тот его, похоже, не услышал. Пробормотав: «Ты вернулся! Как это может быть?», закатил глаза и потерял сознание.

Вскоре вся съемочная бригада с участием насельников монастыря занималась реанимацией хранителя Никодима. Только Федя, понимая бесполезность этой суеты, скрылся в трапезной. Налил сладкого чаю, взял бутерброд и уселся на лавку у края стола.

Что за бред здесь творится?

Дверь приоткрылась, и к нему заглянул Максим.

— Вот ты где! — Срисовав меню друга, он взял себе на кухне того же, только в двойном количестве, и подсел к нему.

— Ну, что там с Никодимом? — поинтересовался Федор.

— Уже оклемался, — отмахнулся Максим. — Монахи сказали, что он страдает астмой. И приступы довольно странны. То их нет долгое время, то возникают непонятно отчего.

— Возможно, это что-то психическое. — Федор, не задумываясь, выдал диагноз, припомнив нелегкое детство в семье медиков.

— Ага. Или совесть не чиста. Я даже было подумал, что он этот приступ симулировал! А все почему?

— Почему?

— Потому! Может, ему не хотелось говорить, что за девицу он здесь прячет! Вдруг это его любовница?

— Да ну, скажешь тоже! А я тогда ему кто?

— В смысле? — удивился Макс.

— В прямом. Когда ты ушел, он мне выдал что-то типа: «Зачем ты вернулся!» и отрубился!

— Та-а-ак! — Друг побарабанил по столу и прищурился: — А тебе эта девица не знакома? Может, она его дочь, а ты ее…

— Сдурел? — Федора аж подкинуло. — Я что — маньяк-затейник? Специально в секс-туры по деревням езжу?

— Да не! Ну, может, где в Москве пересекались?

— Пересекались! — не стал долго отпираться Федя. — Только не в Москве, а во сне! Помнишь, вы еще ржали надо мной в автобусе? Так вот! Это она мне снилась!

— Значит, ты по-любому ее… — замявшись под злым взглядом друга, Максим закончил, — знаешь.

— Ладно. — Тот отмахнулся. — Давай мы этот вопрос отложим и попытаемся что-нибудь узнать. Например, у того же Никодима. Не всегда же он будет так реагировать на наши вопросы! Еще, как вариант, можно расспросить других монахов. Или деревенских.

Макс успокаивающе положил руку другу на плечо:

— Не переживай! Кто-нибудь что-нибудь да знает! — Тут дверь открылась, и в трапезную грузно шагнул монах, с которым Федор уже имел честь пообщаться вчера. Максим оживился: — Кстати, давай начнем с него!

— Нет, лучше с этим не общаться. Он какой-то… дикий! — не придумав иного эпитета, шепотом закончил Федя. — И кстати, это он унес дневник Русалова.

— Надо узнать, где его комната… — Макс задумчиво почесал заросший щетиной подбородок и, будто не услышав предупреждение друга, окликнул здоровяка: — Эй, уважаемый! А можно задать вопрос?

Бугай остановился, точно напоролся на невидимую стену и, не оборачиваясь, буркнул:

— Ну?

— Как зовут девушку, что живет в монастыре?

Монах молчал несколько минут, а когда друзья пришли к негласному мнению, что с этой девушкой точно что-то нечисто, заговорил:

— Две деревенских приходят к нам три раза в неделю постираться, прибраться, помочь с хозяйством. Но они тут НЕ живут.

Затем, решив, что беседа окончена, в два шага преодолел расстояние до двери в кухню и с громким хлопком закрыл ее за собой.

— Угу. Ну вот! Мы почти выяснили, кто она такая. — Макс решительно отодвинул кружку и поднялся. — Ладно, убедил. Пошли в деревню.

В коридоре никого не было, зато у входа в разрушенное крыло стоял, сверкая плешью, невысокий, поджарый, одетый в черную рясу монах. Стоял, сосредоточенно заведя руки за спину, явно с заданием никого не впускать и не выпускать. Кажется, именно он по приезде выдавал им постельные принадлежности.

— Здрасти! — Макс решил не откладывать в долгий ящик опрос потенциальных свидетелей. — А не будете ли вы так любезны назвать имена и фамилии тех гражданок, что подрабатывают в монастыре? Они нам очень нужны для завтрашней съемки.

Монах недоуменно поморгал, разглядывая нахального юношу, смерил взглядом подошедшего следом Федора и буркнул:

— Фамилий не знаю. Одну Танькой кличут, другую — Машкой.

— А как часто они тут бывают? — не отставал Максим.

Монах сердито передернул плечами:

— Раза два… когда три в неделю.

— Что делают?

— А вот это вы у них и узнайте! — окончательно разозлился постовой и отвернулся, раздраженно бурча: — Совсем оборзели! Мало того, что всякую шурушню столичную тащат, так еще и следи за ними. Карауль всякий хлам!

— Эй, слышь, это ты нас, что ли, шурушней и хламом назвал? — Макс не собирался так просто сдаваться. — Да я тебя…

— Макс, остынь! — Федя, зная вспыльчивый характер друга, вцепился ему в плечи и едва ли не силком вытащил на улицу. Эх, если бы он видел взгляд, каким на прощание проводил их монах, то, может быть, решил и не вмешиваться в назревающий скандал. — Чего ты до него докопался? Ну, стоит себе и стоит. Главное, мы узнали имена.

— Ага! — Максим тотчас забыл о ссоре и подмигнул другу: — Наверное, не зря тебе девушка снится… Только не пойму, в чем подвох? Ты реально ее не знаешь?

— Реально! — Федор пятерней встопорщил волосы и усмехнулся: — А может, это судьба?

— Вот мы сейчас и узнаем! — Друг хлопнул его по плечу и решительно направился к воротам: — Только до деревни доберемся.

— А может, попросим местных довезти? — Федор с опаской посмотрел на затягивающееся тучами небо.

— Да ну их! — отмахнулся Макс. — Видишь, не сильно жалуют они гостей… Стерегут, как собаки, свои тайны. Не. Мы сами… Больше достанется!

Ладно. Сами, так сами!

Какое-то время они молча шагали по пыльной колее дороги. По обе стороны шелестела на ветру высокая, по колено, сочная трава, в которой пестрели крапинки луговых цветов.